е-то  по  дороге  на  Денмэр.  Он  держал   пару-другую  свиней  и  тайком
приторговывал виски, не имея на это разрешения. Нет, Донованы никогда больше
не будут беспокоить Бродриков. Старая шахта процветала, была заложена новая,
рабочих они нанимали больше, чем когда-либо. Все шло гладко. Все они были бы
так  счастливы, если бы  не тревожились за Генри. И внезапно Джейн  охватила
легкая дрожь. Беседка без  Генри казалась брошенной  и унылой,  Джейн  стало
одиноко  и даже жутковато, словно брат уже уехал на Барбадос,  к  тому  же и
солнца уже  не  было  -  оно  скрылось  за  густыми деревьями. Надо будет их
проредить, подумала она, а то  они совсем заслонили солнце, и  оно  не может
заглядывать  в беседку. И  она взяла книгу, подушку с пледом и  пошла, минуя
деревню, к дому.
     Стоя на склоне повыше Клонмиэра, она видела, как лодка Джона, в которой
вместе  с ним был  доктор Армстронг, подошла к причалу. Они ездили на остров
Дун,  чтобы погонять зацев с борзыми, подготовить собак к состязаниям.  Джон
взглянул  наверх; прядь  темных волос упала ему  на  лицо. Он увидел сестру,
рассмеялся и махнул ей рукой. Собаки, сцепленные между собой, стояли на носу
и  дрожали  от  нетерпения,  готовые выпрыгнуть на  берег  и туго  натягивая
сворку.  Большой  серебряный кубок, который они выиграли  в прошлом сезоне -
предмет  величайшей  гордости  Джона,  -  красовался  на  каминной  полке  в
столовой. Он показывал его Фанни-Розе  Флауэр, когда она приезжала  с  отцом
справиться о  здоровье Генри. Джейн  очень  позабавило замечание Фанни-Розы,
которая совершенно серьезно говорила Джону, что на кубке нужно выгравировать
верхушку фамильного герба, а на собачьих попонах вышить весь герб целиком.
     Бедненький Джон, с каким смущенным видом он сидел,  не говоря ни слова,
в то время как Фанни-Роза пила чай, наблюдая за  ним краешком глаза; и Джейн
не могла  понять, выражают ли слова девушки ее собственные мысли, или же они
продиктованы  снобизмом,  унаследованным от  ее  матери. А  может  быть, она
просто все это говорила, чтобы подразнить Джона и позабавиться.
     Как она, однако, хороша, думала Джейн, как весело с ней разговаривать и
как  странно,  что  доктор Армстронг,  гостивший в Клонмиэре  одновременно с
Флауэрами,  так убежденно сказал после их отъезда, что Фанни-Роза слишком уж
смела и беспокойна, на его  вкус, и что ее легкомыслие объясняется не просто
молодостью, а вообще свойственно ее натуре. "А какие женщины нравятся вам? -
наивно спросила Джейн, а  он только серьезно на нее посмотрел, словно  желая
что-то  сказать,  но воздержался, ограничившись замечанием, что  докторам, в
силу их  профессии, возбраняется  восхищаться кем  бы то ни было, ибо каждая
женщина может оказаться  его  пациенткой, и он предоставляет нежные  чувства
Дикки Фоксу и другим офицерам гарнизона.
     Все эти мысли пронеслись в голове Джейн, пока она смотрела, как ее брат
и доктор вылезают вместе  с собаками из лодки,  и она  подумала  о  том, что
сказал бы доктор, знай он, что томик стихов, который она держит в руках, был
подарен  ей  лейтенантом  Фоксом,  и  что  в  нем  отмечена  крестиком  одна
страничка,  содержащая  любовное  стихотворение  поэта  елизаветинской эпохи
"Входя в чертог моей царицы". Весьма возможно, что  он счел бы это не вполне
приличным.
     Но вот из окна своей спальни высунулась Элиза и крикнула, что Томас уже
дал  звонок,  призывающий  одеваться к  обеду,  и, следовательно, оставалась
всего четверть  часа, и  если  Джон с  доктором  Армстронгом собираются сами
вести собак на псарню, они к обеду опоздают, и отец рассердится.
     В это  время из  леса показались Джон Бродрик  вместе  с Генри, который
опирался  на его руку, и к ним присоединилась Барбара,  шедшая из сада;  она
несла корзинку  персиков, еще  теплых  от  солнца,  и  Джейн вдруг  охватило
странное  чувство  счастья  и  покоя. Вот  мы все  вместе,  думала  она,  мы
разговариваем  и смеемся,  нам так  покойно и  хорошо, скоро  сядем за стол,
Томас уже идет из кухни с подносом, двери и окна в замке распахнуты настежь,
чтобы можно было  насладиться золотистыми лучами заходящего  солнца. О, если
бы эти  минуты  можно было удержать,  если  бы они сохранились, и не было бы
никаких  сборов в дорогу, никаких отъездов, когда мебель укрывается чехлами,
ставни  затворяются,  и  однажды,  холодным  осенним  утром  все  садятся  в
пакетбот,  следующий  из  Слейна,  а  впереди  зима, сулящая неуверенность и
перемены.
     И вот  длинные августовские  дни миновали и наступил сентябрь - слишком
рано  и  слишком быстро, - а  с  ним  и  приготовления к  отъезду  Генри  на
Барбадос. Он должен  был отбыть  из Дунхейвена на "Генриэтте", судне  своего
отца, которое  отправлялось с грузом в  Бронси, а оттуда  Генри проследует в
Ливерпуль, гдя сядет на корабль, следующий в Вест-Индию.
     Ему, казалось, стало лучше, он окреп, кашель его  почти не  мучал, и  в
самый день его отъезда состоялся  давно  обещанный пикник  на Голодной Горе.
Ясная безоблачная погода установилась с самого утра, все вокруг было окутано
мягким  задумчивым  сиянием поздней осени, и маленькая кавалькада выехала из
Клонмиэра вместе с Генри, который торжественно восседал  в коляске с Тимом в
качестве кучера, в  сторону  Голодной  Горы, вершина которой мерцала в лучах
солнца,  суля тепло  нагретой травы,  благоухание вереска,  зеркальную гладь
озера,   на  которым  будут  носиться  пестрые  стрекозы,  теплые,  покрытые
лишайником скалы, что спокойно будут нежиться на солнце.
     Они поднимались по западному  склону горы, вдалеке  от шахты,  а потом,
когда дорога исчезла  в  скалах,  и коляска не  могла двигаться дальше, Джон
спешился и  посадил  на  свою  лошадь  брата,  тогда  как  Тим,  нагруженный
корзинками с  едой,  плелся позади. Что это была  за  кавалькада!  Барбара с
огромным зонтиком, который должен был защищать ее от мух, Элиза, нагруженная
этюдником, скамеечкой  и  мольбертом -  она ведь обожает рисовать; у Джейн в
руках два томика  стихов, ее  с  обеих сторон эскортируют офицеры гарнизона:
лейтенант  Фокс и лейтенант  Дейвис, причем  последний приглашен  для Элизы,
однако он, по-видимому, просто забыл о своих обязанностях;  доктор Армстронг
ведет в  поводу  лошадь Генри;  сам  Генри в  седле, он отдает  распоряжения
всадникам,  указывая им,  куда  нужно  ехать,  а  Джон  тут  же  дает  прямо
противоположные  указания;  далее  следуют  Боб Флауэр,  капитан Драгунского
полка - это дает ему основание считать себя более значительной персоной, чем
молодые  офицеры  гарнизона,  и,  наконец,  Фанни-Роза,  которая держит  все
общество и,  в  особенности, Джона,  в  состоянии  непрерывного  волнения  и
беспокойства,  поскольку  она  все время  сторонится  других,  выбирая самые
неудобные и опасные  участки  дороги, а когда  ее  призывают к осторожности,
только отмахивается и ничего не слушает.
     Наконец  они  подъехали  к  озеру,  при  виде  которого   молодые  люди
разразились  возгласами  облегчения,  а  дамы  -  восторга.  Барбара тут  же
занялась корзинами, доставая оттуда провизию и  ковры,  на  случай, если  на
земле будет  сыро, чего, конечно, не случилось, и беспокоясь  о  том,  чтобы
Генри не слишком утомился, а Генри улегся на спину и, погрузив руки в теплую
траву, тихо лежал, счастливый и довольный.
     Фанни-Роза карабкалась на камень, с которого  был хорошо  виден  залив,
подобрав юбки выше  колен, чтобы облегчить подъем, а Джон, которому хотелось
быть  рядом с  ней,  задумчиво  смотрел на нее,  думая о  том,  что если  он
направится  следом,  другие  решат,  будто  он  делает это  для  того, чтобы
любоваться на ее неприлично  обнаженные ноги, и  это было бы правильно, хотя
дело было не только в этом.  Оттого, что  он не мог  ни  на что решиться, он
стоял на берегу озера,  жалея, что поехал на пикник, и, в то же время, зная,
что если  бы он остался дома, ему было бы грустно, так что день для него все
равно испорчен.
     Джейн куда-то скрылась вместе с обоими  офицерами, а доктор  Армстронг,
вздыхая по непонятной причине, предложил свои услуги Барбаре, спросив ее, не
может ли он ей помочь приготовить все к завтраку.
     - Пожалуйста, помогите, - с благодарностью отозвалась она, надеясь, что
он  не  заболел  и хорошо  себя чувствует,  ему ведь  совсем не  свойственно
предаваться грусти и вздыхать, и, вто же время беспокоясь о том, что куда-то
запропастилась дюжина  пирожков с мясом, которые она сама  положила  дома  в
корзинку.  Если  они не найдутся,  цыплят  на  всех не хватит, и  она должна
как-нибудь  предупредить своих, чтобы они  брали только  ножки, а белое мясо
оставили гостям.
     А теперь  еще  Элиза, с  выражением  неодобрения на слегка покрасневшем
лице, тянула ее за руку.
     - Я считаю, что ты должна поговорить  с Джейн, - яростно зашептала она.
- Она ушла с обоими офицерами, они  скрылись за утесом, и теперь их никто не
видит. Это неприлично. Просто не знаю, что подумает о ней капитан Флауэр.
     Но Барбара,  все  еще  занятая лихорадочными  поисками пирожков, только
раздраженно ответила:
     - Пусть  капитан  Флауэр  лучше  смотрит за своей сестрой. Джейн просто
отправилась ловить бабочек, а молодые люди пошли вместе с ней.
     Элиза  фыркнула,  сказав, что бабочек полно и здесь, и что  нет никакой
необходимости искать их  за  скалами, что  же  до лейтенанта Дейвиса, то она
просто не  понимает, чего ради его вообще  пригласили  на пикник;  он  такой
противный, и слишком  громко  смеется;  и  ей совсем  не  хочется, чтобы  он
заглядывал ей через плечо, подсматривая, как она рисует. Он будет ей страшно
мешать.
     -  Может быть,  он  и  не собирается  это делать,  дорогая, - рассеянно
проговорила  Барбара и -  наконец-то! -  обнаружила  пирожки,  вот  они, она
вспомнила, что завернула их в салфетку, чтобы не остыли.
     - Скажите, пожалуйста, всем, что завтрак готов, - попросила она доктора
Армстронга.  Он  тут же  отправился искать Джейн с ее спутниками, и все  они
почти сразу же  вернулись - доктор Армстронг и офицеры подозрительно следили
друг за другом, словно собаки, готовые вступить в бой, в то время как Джейн,
задумчивая и серьезная, спокойно смотрела своими большими  карими глазами на
всех по очереди.
     -  Как здесь  все прекрасно, как  хорошо я себя чувствую,  и как  глупо
Вилли,  что вы, доктора, посылаете меня на Барбадос, - говорил Генри, садясь
на своем ложе и глядя на аппетитную еду, разложенную перед ним. - Барбара, я
умираю с голода. Два пирожка, пожалуйста.
     Вскоре  общество  собралось  вокруг скатерти и все принялись за цыплят,
пирожки, холодную грудинку и прочие яства с таким аппетитом, словно до этого
они никогда ничего не ели.
     Фанни-Роза  сидела, скрестив ноги  наподобие портного,  и  Джон  гадал,
видел ли  кто-нибудь, кроме него,  что ноги  ее,  прикрытые  юбками, босы  -
сам-то он заметил, как выглядывают  из-под юбки кончики пальцев. Она уселась
рядом с Генри и  заявила ему, что он -  султан на этом празднестве,  а она -
рабыня, готовая ему служить.
     -  Как было бы забавно,  если бы это действительно  было так,  - сказал
Генри с насмешливым поклоном. - Привезти вам  из Вест-Индии золотые браслеты
и  серьги?  Рабыни  всегда   носят  такие  украшения  в  знак  покорности  и
повиновения.
     - Пожалуйста, привезите, - согласилась Фанни-Роза,  -  и  еще тамбурин,
чтобы я могла перед вами танцевать.
     Джон страшно жалел, что не умеет разговаривать так же  легко и  весело.
Он думал, что Генри научился  этому, когда был на континенте,  так  же как и
Фанни-Роза.
     - Если  вам  не понравится  на  Барбадосе,  -  говорила  Фанни-Роза,  -
возвращайтесь в Европу  и присоединяйтесь к нам  в Неаполе. Я твердо решила,
что эту зиму мы проведем именно там.
     -  Я  не слышал, чтобы  отец и матушка говорили что-нибудь о Неаполе, -
возразил ей брат. - Эта идея кажется мне весьма маловероятной.
     - Ты будешь у себя в полку, значит, это тебя совершенно не  касается, -
сказала  Фанни-Роза. - Если я решу ехать в Италию, папа с мамой сделают, как
я хочу. Мы  поедем в Неаполь, будем любоваться на Везувий и  слушать музыку.
Папа будет в восторге, он сделается сентиментальным, будет пить, сколько ему
захочется,  а я накуплю себе  платьев, оденусь, как  неаполитанка  -  роза в
волосах и все такое,  - и буду  посылать с  балкона  воздушные  поцелуи вам,
Генри.
     - Не обращайте на нее внимания, - сказал капитан Флауэр. - К сожалению,
должен сказать, что  обе мои  сестрицы  сумасшедшие. Младшая, Матильда,  еще
хуже, чем Фанни-Роза. Она все время проводит в конюшне, у нас  и гувернантки
теперь нет. Вообще замок Эндрифф сильно напоминает сумасшедший дом.
     -  Бедная миссис  Флауэр, - сказала Барбара.  - Вы  должны стараться ей
помочь,  Фанни-Роза,  и подавать пример младшей сестре.  Вот Джейн очень мне
помогает, а она на три года младше вас.
     -  Ах, но  Джейн постоянно  думает  о других, мисс Бродрик, - возразила
Фанни-Роза,  - а я думаю только о себе. "Наслаждайся жизнью, пока ты молода,
- сказал мне отец только  вчера, - ведь мы можем  умереть, не дожив до конца
года".
     -  Совершенно верно, -  сказал  Генри, - но  пока  этого не  случилось,
давайте встретимся в Неаполе,  как вы предполагаете, и я потребую обещанного
поцелуя, который вы пошлете мне с балкона.
     Они  продолжали в том же духе  на протяжении всего завтрака - смеялись,
дразнили друг друга, строили планы, в то время как Джон яростно набивал себе
рот холодной  грудинкой, думая о Линкольнс Инн, о  своей мрачной квартире, о
серых  декабрьских  туманах,  которые  так  непохожи  на  солнечный Неаполь,
балконы и розы в волосах.
     После завтрака еще немного поговорили, потом послышались вздохи, кто-то
зевнул,  и стало  ясно, что теперь  каждый будет проводить  время  по своему
усмотрению. Генри пристроился отдохнуть в тени огромного валуна, рядом с ним
сидела  Барбара  под своим  зонтиком,  Джейн и молодые офицеры читали стихи,
укрывшись за  кустами вереска, Элиза поставила свой мольберт  возле  чахлого
кустика дрока, сквозь ветви которого она могла время от времени посматривать
на  лейтенанта  Дейвиса и  говорить  себе, какой  он некрасивый;  затем  она
возвращалась к  своему мольберту, на котором начинали вырисовываться контуры
далекой дунхейвенской гавани. Боб  Флауэр уснул и  громко  храпел, что Элиза
сочла верхом  невоспитанности с его стороны,  а  кроме  того,  ему следовало
поинтересоваться своей сестрицей, которая куда-то исчезла.
     Джон бездумно швырял камешки в озеро. Как глупо, что он не взял с собой
удочки,  в озере полно форели - на воде то и дело появляется рябь, тут и там
раздаются  всплески. Он пошел по берегу к северному краю  озера, подальше от
всей  остальной  компании.  Как  тепло было  на  Голодной Горе, как  тихо  и
спокойно. Никто  бы  не  подумал, что всего  в трех милях к  востоку  отсюда
высятся безобразные  копры отцовской шахты.  Под ногами хлюпал  влажный мох,
Джон вдруг почувствовал кисловатый болотный запах озерной  воды, смешанный с
ароматом вереска. Бедняга Генри, подумал он, ему нужно  было бы постоять вот
здесь,  ощущая  на  лице  мягкий  ветерок, вместо  того  чтобы  валяться под
одеялом, положив под голову руки.
     Вдруг поблизости раздался более громкий всплеск - в озере, должно быть,
водится совсем крупная форель; он взобрался  на валун, чтобы посмотреть, что
это  за  рыба,  и -  о,  Боже! - это  была  совсем  не  рыба,  а Фанни-Роза,
совершенно  обнаженная,  с  распущенными по плечам волосами,  она  входила в
озеро, раздвигая воду руками.
     Она  обернулась и  увидела его,  но  вместо того,  чтобы  завизжать  от
смущения и стыда, как сделали бы на ее месте другие женщины, она  посмотрела
на него и сказала:
     -  Почему  бы вам  тоже  не выкупаться? Вода такая  прохладная,  просто
прелесть.
     Он  почувствовал, что  краснеет  и  что лоб его  покрывается  потом. Не
сказав ни слова, он повернулся и быстро пошел прочь,  но провалился  ногой в
кроличью нору, упал и покатился в вереск, ругаясь и проклиная все на  свете.
Ему  пришлось посидеть,  растирая  пострадавшую лодыжку,  а  из кустов прямо
перед ним поднялся жаворонок, взмыл в вышину и завис,  распевая свою вольную
песню.
     Через некоторое  время  - ему  казалось,  что прошло  несколько  часов,
впрочем, ему  это  было безразлично,  - он  услышал  шаги, кто-то подошел  и
уселся  рядом с  ним, и, обернувшись,  он  увидел, что  это Фанни-Роза,  уже
одетая, с разгоревшимся после купания лицом и мокрыми волосами.
     -  Вы  считаете,  что  я  бесстыдница,  -  тихо  проговорила  она, - вы
испытываете ко мне отвращение.
     -  О нет, - быстро ответил он, окидывая ее взором. - Вы не понимаете. Я
ушел, потому что вы были так прекрасны...
     У него  перехватило горло, и он не мог  больше сказать ни слова, потому
что она улыбалась, и вынести это было почти невозможно.
     -  Вы ведь  не  скажете  мисс Бродрик, правда?  Она  больше  никогда не
пригласит меня в Клонмиэр, а то и маменьке нажалуется.
     - Я никому не скажу, ни одной душе, - обещал Джон.
     Они  помолчали, и она  начала  рвать траву  своими  маленькими  тонкими
ручками. Потом положила свои руки рядом с его руками,  как  бы сравнивая их;
он  по-прежнему  ничего не говорил,  и тогда она  накрыла его руки  своими и
сказала чуть слышно:
     - По-моему, вы на меня сердитесь.
     - Сержусь? - сказал он. - Фанни-Роза, разве можно на вас сердиться?
     В следующий момент она вдруг оказалась в его объятиях, лежала в вереске
на спине, закрыв глаза, а он ее целовал.
     Через некоторое время она открыла глаза, но смотрела  не на  него, а на
жаворонка, который парил в небе; она  подняла руку  и  коснулась  его  щеки,
потом тронула губы, глаза, темные волосы и сказала:
     - Вы ведь уже давно хотели меня поцеловать, правда?
     - Вот уже почти целый год я ни о чем другом не думаю, - признался он.
     - А теперь, когда это случилось, - сказала она, - вы разочарованы, да?
     - Нет, - пробормотал он.
     Как ему  хотелось рассказать ей о  том,  чем полно  его  сердце,  какую
нежность  он  испытывает к ней, как тоскует по ней его тело.  Но он  не  мог
выразить этого словами, слова  не шли, и он мог только смотреть на лежащую в
вереске девушку, страдать и боготворить ее.
     - А я думала,  что вы интересуетесь только собаками, -  сказала наконец
Фанни-Роза  и  протянула  руку,  которую  он  стал  целовать,  перебирая  ее
пальчики. -  В тот день, когда вы приезжали в Эндрифф, помните, зимой? Тогда
мне казалось, что вы веселый и беззаботный, а ваш брат серьезный. Но теперь,
когда я  познакомилась с вами  поближе, я понимаю, что все наоборот: - Генри
веселый, а вы мрачный и задумчивый.
     Когда она произнесла имя Генри, Джон вдруг почувствовал  укол ревности,
вспомнив, как она смеялась и флиртовала  с ним на протяжении всего завтрака,
а на него не обращала ни малейшего внимания. При этом воспоминании мысли его
мгновенно приняли другое направление,  он сел и стал смотреть куда-то вдаль;
жаворонок, который так весело распевал в небе, спустился  на землю и укрылся
где-то в вереске.
     - Вам ведь нравится Генри, правда? - сказал Джон. - Он всем нравится.
     - Я люблю вас обоих, - сказала она.
     Вдали  послышались  голоса,  сзывавшие   всех,  и  Фанни-Роза  скорчила
гримаску.
     - Беспокоятся, наверное, не знают, куда мы делись. Нужно возвращаться.
     Она поднялась с земли, отряхивая  платье и  что-то  напевая, а  Джон  с
болью  в  сердце  смотрел на нее и  думал,  как мало она  знает  о том,  что
делается  у него в душе, и каким глупым он бы ей показался, если  бы  она об
этом догадалась. Он целовал ее, держал в своих объятиях, и для него это было
таким огромным  событием, что  он был  уверен:  отныне вся его  жизнь  будет
окрашена тем, что  произошло сегодня днем.  Он никогда не сможет забыть, как
прекрасно  ее  обнаженное  тело в  вод