ки
и придав лицу подобающее выражение, она постучала в дверь библиотеки.
     Ее  отец  стоял у камина, повернувшись к гостю,  лицо которого, хотя  и
более  худое  и бледное, являло  разительное сходство с его собственным. Нед
Бродрик  и  в  самом деле  был  его  единокровным  братом,  и Джон  Бродрик,
повинуясь  чувству родственного долга,  несколько лет назад сделал его своим
приказчиком. Мать  Неда,  в  высшей  степени почтенная  женщина,  ходила  за
коровами в Клонмиэре и приглянулась в свое время отцу Джона. Она жила вместе
с сыном в  маленьком коттедже в  Оукмаунте, получая небольшой  пенсион.  Нед
получал десять фунтов в  год, которые  отец, умерший  в  тысяча  восьмисотом
году, оставил  ему в благочестивой  надежде, что эти деньги "уберегут его от
шалостей, в  результате  которых появился на  свет  он  сам".  Надежды  эти,
однако,  не  сбылись,  поскольку  Нед  Бродрик,  вопреки  пожеланиям  своего
родителя, был отцом по меньшей мере четырех незаконных детишек,  прижитых от
разных матерей, Поэтому он был очень рад  увеличить  свой ежегодный доход за
счет  жалования, которое получал в качестве приказчика  своего брата. Вел он
себя весьма осмотрительно и никогда не претендовал на какие-либо родственные
отношения,  так  что  Джон  был  для него  всегда  "мистером  Бродриком",  а
племянниц он  называл "барышнями". Надо сказать, что  он был совсем неплохим
приказчиком, лучшего нельзя было и желать, и если он иногда и клал кое-что в
собственный карман  с  помощью  манипуляций, которые  проводил  с  деньгами,
получаемыми от арендаторов, то  какой приказчик  не стал бы этого делать  на
его месте?
     -  Добрый  вечер,  мисс Джейн, -  сказал он с  обычным  своим важным  и
серьезным  видом, столь несовместимым с какими бы то ни было шалостями,  что
просто  невозможно  было  вообразить,  как это  могло  случиться,  чтобы  он
ослушался Генри Бродрика и поступил вопреки его пожеланиям.
     -  Добрый вечер, Нед,  - ответила девочка и,  сразу  же отвернувшись от
него, подставила личико своему отцу.
     Джон  Бродрик приподнял  дочь за локти и расцеловал  в  обе щечки;  его
строгое, даже несколько суровое  лицо при этом несколько смягчилось. Младшая
дочь  была  ему  очень дорога,  даже  дороже  Генри,  если только  это  было
возможно, и  он с  нетерпением дожидался того  времени, когда она станет ему
настоящим товарищем, а не просто прелестной игрушкой.
     -  Спокойной ночи, -  ласково сказал он,  -  спи сладко, -  и, проводив
глазами Джейн до самой двери, сразу перестал о ней  думать и снова обернулся
к своему брату.
     Джейн поднялась по лестнице в поисках Джона, но  он, конечно, что  было
вполне в его духе, забыл о своем обещании,  и ей пришлось пройти по коридору
в его комнату, которая  находилась в  башне в самом конце дома. Она увидела,
что  окно  в  комнате  широко распахнуто,  а  Джон смотрит  вдаль  на залив,
сверкающий серебром  под  лучами луны,  на темный горб острова Дун в дальнем
его конце. Она  встала коленями на диванчик под окном рядом с братом, и  они
немного помолчали.
     - Джон, - спросила она наконец,  -  что они собираются сделать  с нашей
горой? Они ее, наверное, испортят так, что  мы уже никогда не  сможем ездить
туда на пикники.
     - Они испортят ту часть, где будет рудник, - ответил Джон.  - Там будут
трубы, сама  шахта,  машины... Ты ведь видела картинку с изображением шахты?
Но самую  верхушку, дикую часть горы, они не тронут, и  озеро тоже оставят в
покое. Мы по-прежнему сможем туда ездить, устраивать пикники и веселиться.
     -  Если бы я  была этой  горой,  я бы  очень  рассердилась,  -  сказала
девочка.  - Мне бы даже захотелось  убить этих людей, которые  нарушают  мое
спокойствие. Я знаю,  как наша гора выглядит зимой,  когда она  вся  покрыта
облаками  и  по  ней текут  потоки дождя.  Она похожа  на  великана, который
нахмурил  брови. Я бы на месте папы  не стала копать там шахту, я бы выбрала
другое место.
     - Но в другом месте нет меди, малышка.
     - Ну и не надо, я бы обошлась без меди.
     - Разве ты не  хочешь быть  богатой и  выйти замуж за  графа,  как наша
Элиза?
     - Нисколько.  Я такая же, как Барбара,  хочу только  одного: чтобы  все
были счастливы.
     - Я был бы счастлив, если бы не задолжал половине торговцев в Оксфорде,
- вздохнул Джон.
     - А ты много  задолжал? Это  очень плохо. Я  слышала, как папа об  этом
говорил. Особенно  плохо, когда  ты  должен человеку,  который ниже тебя  по
общественному положению.
     -  Почему  плохо?  Просто это  раздражает.  Не  будем  больше  об  этом
говорить.  Я  отнесу тебя в кроватку, - сказал Джон, который всегда старался
перевести разговор на другую тему, когда речь заходила о  вещах, тревоживших
его совесть, и, взяв сестренку на руки, он понес ее в комнату, где вместе  с
ней до сих пор жила ее старая няня.
     Марты  не  было, она ужинала, и  Джейн спокойно разделась  при брате, с
важным видом складывая  одежду, как ее учили,  и, встав  на  колени,  прочла
молитву  -  с  такой  серьезной  искренней набожностью, что у Джона защемило
сердце.
     Поцеловав  Джейн  и подоткнув  одеяло у нее на  кровати,  он  пошел  по
коридору к  гостиной,  но,  подойдя к двери,  остановился.  Ему не  хотелось
слушать болтовню Элизы  и отвечать  на  шутливые  поддразнивания  Генри, это
стало  бы его  раздражать. Повернувшись, он направился к  лестнице в  задней
части  дома, вышел  через боковые  двери и,  пройдя  через двор,  оказался в
конюшне, где находилась его собака Нелли со своим выводком щенков.
     Тим,  мальчик  на  конюшне,  уже  ожидал его с фонарем  в  руке, и  оба
паренька  опустились  на  колени  на  солому,  так  близко,  что  их   плечи
соприкасались, и Джон взял самого слабенького щенка в свои сильные, но очень
ласковые руки.
     - Бедняжечка,  -  сказал  он, - из него ничего нельзя будет  сделать, у
него расплющенная лапка.
     - Лучше уж его утопить, мастер Джон, - сказал Тим.
     - Нет, Тим, мы не будем этого делать.  Он достаточно здоров, только вот
не  сможет выиграть  для меня ни  одного приза,  но ведь  это  недостаточная
причина  для того, чтобы  лишить его жизни. Не бойся, Нелли,  мы  не  обидим
твоих детей.
     Джон всегда забывал все свои тревоги, когда находился среди  собак.  Их
любовь, их  зависимость  от  него  способствовали тому,  что  на поверхность
выходили его  лучшие черты, и он бы пробыл  на конюшне до  полуночи, если бы
Тиму не нужно было идти ужинать и спать.
     - Это правда, мастер Джон, то, что говорят в Дунхейвене? - спросил Тим,
запирая дверь конюшни и ставя пустое ведро около насоса.
     - А что они говорят, Тим?
     - Ну, будто мистер Бродрик собирается взорвать Голодную Гору динамитом,
который привезут из Бронси, а  нас выгонят из наших  домов, чтобы освободить
место для шахтеров, которых он собирается привезти из Корнуола.
     - Нет, Тим, это все  сказки,  и с  твоей стороны нехорошо их повторять.
Мой отец  собирается  построить  на  Голодной  Горе  шахту вместе с мистером
Лэмли, это верно, но вам совсем  не надо никуда уезжать из-за этих шахтеров.
Благодаря этой шахте  в  Дунхейвене появится работа, и те, у  которых работы
нет и нет земли, смогут зарабатывать деньги.
     Парень с сомнением посмотрел на Джона и покачал головой.
     -  Там,  в  Дунхейвене,  говорят,  что  не  годится  вмешиваться в дела
природы, -  сказал он. - Ведь если бы святые хотели, чтобы люди использовали
эту медь, она бы и текла себе потоком по склону, и все могли бы ее видеть.
     - Кто тебе это сказал? Верно, Морти Донован?
     - Все  в Дунхейвене  так  говорят,  - уклончиво сказал  Тим, после чего
пожелал хозяину спокойной ночи и удалился на кухню.
     Джон пожал плечами и, засунув руки в карманы, обошел вокруг дома и стал
спускаться по заросшему травой склону к дороге и дальше к заливу.
     Месяц  серебрил  поверхность воды в бухточке у самого замка,  и широкая
серебряная полоса тянулась  вдаль, огибая с двух  сторон остров Дун,  темный
силуэт которого заслонял залив Мэнди-Бэй и широкие просторы моря.
     А  там, за Дунхейвеном, милях в семи от Клонмиэра, высится темная масса
Голодной Горы, далекая и неприступная в призрачном свете луны.
     Между  тем  в   библиотеке  Джон  Бродрик  раздраженно  говорил  своему
приказчику:
     - Я  сам  дал  разрешение  офицерам  гарнизона охотиться  на сотрове на
бекасов и  вальдшнепов  сколько им угодно,  с  условием,  что  они  не будут
трогать  зайцев  и  куропаток,  и  они  взялись  следить  по возможности  за
сохранностью этой дичи. Не могу поверить, чтобы офицеры - ведь в большинстве
своем это джентльмены,  - нарушили свое обещание. А ты  говоришь, что  зайцы
наполовину истреблены.
     - Мне об этом докладывал Бэрд, мистер Бродрик, - сказал приказчик, - он
говорит, что видел молодых офицеров, которые охотились на острове,  а с ними
был Морти Донован.
     - Морти Донован? Каждый раз, когда случается какая-нибудь неприятность,
оказывается, что причина этому - Морти Донован. Ты можешь пойти к нему, Нед,
и сказать  от моего  имени,  что если я  еще раз  услышу  о том,  что кто-то
охотится  на острове  Дун  без моего специального  разрешения,  этот человек
будет  наказан со  всей  суровостью, и ему придется предстать  перед судом в
Мэнди.
     - Непременно схожу, мистер Бродрик. Этому Доновану  должно быть стыдно.
Я постоянно об этом говорю в Дунхейвене.
     - Морти Донован слов не понимает, так же,  как и все его семейство. Так
ты думаешь, что они будут нам пакостить, когда мы начнем работы на шахте?
     -  Я не говорю этого,  но лично мне не  хотелось бы  оказаться на месте
этих корнуольских рудокопов, которых вы собираетесь сюда привезти. Возможно,
было бы лучше, если бы они оставались дома.
     -  Ну,  ты такой  же,  как  и  все  остальные, Нед.  Стоит  мне  только
отвернуться,   как   ты,  наверное,  тут   же  побежишь  к  соседям,   чтобы
посплетничать, словно старая бабка. И не забудешь прихватить с собой четки.
     -  Как  перед Богом, мистер Бродрик, я никогда не вступаю в разговоры с
людьми,  только когда  собираю арендную  плату, а это тяжелое  дело, даже  в
самые  лучшие времена; что  же до  четок,  то разве я  не  обхожу с тарелкой
прихожан, собирая  пожертвования  каждое  воскресенье  в  нашей  собственной
законной церкви, с тех самых пор, как вы сами заняли там свое место?
     - Верно, Нед, я не  жалуюсь. Ты всегда исполнял  свой долг по отношению
ко мне, и я этого не забываю.  Но меня безумно раздражает, что этот невежда,
этот недоучка Морти Донован, играя  на суевериях здешнего народа, сумел всех
убедить, что мои  пректы - это деяния дьявола, колдовские штучки, тогда как,
если бы у них  хватило ума это  понять, я собираюсь положить им  в рот кусок
хлеба с маслом просто так, ни за что.
     -  От  этих  людей нечего  ждать благодарности, мистер Бродрик, это  уж
точно.
     -  Благодарности, вот как? Я  не  требую  от них никакой благодарности,
просто хочу, чтобы они подумали. Ну ладно, хватит об  этом. Иди-ка ты домой,
Нед,  пока еще светит луна. На  сегодня мы  уже  обо  всем поговорили. Да не
забудь  сказать  этой женщине,  чтобы держала ворота на запоре,  мне надоело
видеть,  как  моя  собственная  скотина пасется  на  болоте с  клеймом Морти
Донована.
     Итак, он, наконец, один. Все книги и бумаги аккуратно сложены и убраны,
все дела на сегодня переделаны.
     Теперь  он  поднимется  наверх  в  гостиную  и  поговорит  с  дочерьми,
расскажет им  о своих намерениях приобрести небольшой  домик по  ту  сторону
воды - пусть будет еще одно место, кроме Клонмиэра, откуда они смогут ездить
с визитами  в  Бат, а  когда девочки  отправятся спать,  он помешает огонь в
камине носком  башмака  и расскажет  Генри о  тех методах  горных работ, что
приняты в  Корнуоле, о предложениях  этого человека из Бронси и о  том,  как
старик Лэмли  выторговал у  него  свои двадцать  процентов,  и о том,  какой
никчемный человек этот Саймон Флауэр.
     Но прежде он  прогуляется - нужно  подышать свежим морским воздухом. Он
стал спускаться вниз  по склону, совершенно так же, как это сделал несколько
минут  назад  Джон,  и вдруг,  глядя на залив в сторону острова Дун, заметил
одинокую  фигуру - это  был его  младший  сын,  который неподвижно  стоял на
берегу, погруженный в какие-то, очевидно, бессмысленные размышления.
     - Захотелось побыть в одиночестве, Джон?
     Юноша вздрогнул. Он не заметил, как подошел отец.
     - Да, сэр.
     Наступило  молчание. Ни  тот, ни  другой не  знали,  что сказать, и оба
вспомнили  эпизод  за  обедом.  Наконец Джон,  желая  загладить  свою  вину,
порывисто пробормотал:
     - Простите  меня,  сэр,  мне  не следовало так  себя вести за  обедом и
говорить такие вещи.
     - Ничего, Джон, я уже забыл об этом.
     Отец колебался, не зная, стоит ли сказать,  что  он хорошо понимает все
то,  что хотел  выразить  его сын. Ему сорок  восемь  лет,  а сыну  -  всего
девятнадцать. Он знает,  что  первый Джон  Бродрик был  убит именно  по  той
причине, о которой  сегодня  говорил сын, и  что нынешние  Донованы этого не
забыли. Ему самому удобнее все это  предать  забвению. В этих краях не стоит
иметь хорошую память. А здешний народ слишком хорошо все помнит,  в этом его
главная  беда.  Он  -  сторонник  справедливости, скурпулезной  честности по
отношению к тем,  кому меньше повезло, чем  тебе,  однако  дальше этого идти
опасно.  Стоит только начать  проявлять  сочувствие,  как  тут  же  утратишь
твердость,  сделаешься  инертным,  начнешь  думать  о  всевозможных  обидах,
стародавних междоусобицах, о прошлом, которое давно миновало. Если он, Джон,
не  поведет  дело,  как  надо,  если  не  заставит людей понимать, что такое
дисциплина, служба, уважение к тем, кто стоит выше тебя, то он превратится в
такого же ни на что не годного бездельника, как Саймон Флауэр.
     И  Джон Бродрик ничего  не  сказал. Он  стоял на  берегу  залива, глядя
вдаль,  в направлении своей  будущей  шахты, а  сын  стоял рядом,  нервный и
нерешительный,  следя за тем, как блики лунного света  скользят  по  темному
лику Голодной Горы.

        "3"

     Когда  Джон Бродрик сказал  Роберту  Лэмли, что  его доля  в доходах от
разработок будет  составлять  около  тысячи  фунтов,  он  это  сделал не  из
безрассудного  оптимизма,  а  в  твердой  уверенности,  что  это утверждение
соответствует истине.  На самом же  деле сумма, поступившая  на счет старого
джентльмена  в  Слейнском банке, в конце  четвертого года превысила  полторы
тысячи фунтов,  при  том,  что все предварительные  расходы  были покрыты  в
течение первого же года.
     Цены на  медь  никогда не  стояли  так высоко, и,  купив  три парохода,
которые были заняты исключительно на перевозке руды  из Дунхейвена в Бронси,
он  добился максимального снижения  стоимости фрахта.  Роберт Лэмли, увидев,
как идут  дела, забыл свою былую  осторожность и уговаривал партнера удвоить
количество рабочих, занятых теперь в  шахте,  чтобы выбрать из недр Голодной
Горы всю руду до последней унции, однако Джон Бродрик отказался это сделать.
     -  Конечно,  можно было  бы  нанять  еще  рудокопов  и выработать самые
перспективные участки, получив наибольшее количество меди, однако я поставил
себе  целью вести все работы без потерь, чтобы сохранить все,  что возможно,
для наших детей и чтобы не создалось  такое положение,  при котором какие-то
участки месторождения  будут потеряны навсегда. Если  Николсон, наш штейгер,
станет  проходить  шахту еще  дальше  вглубь, это  будет  означать,  что  мы
действуем вопреки  собственным  интересам. Сила воды слишком  велика,  с ней
невозможно  будет  справиться,  и через короткое  время находящаяся там руда
будет потеряна безвозвратно.
     Старик Лэмли наведывался в  Дунхейвен примерно раз в  полгода, и каждый
раз находил  какие-нибудь недостатки то  в одной части, то в другой, хотя не
имел об этих делах ни малейшего понятия, пока наконец Бродрик, который бывал
на  руднике  каждый день и  знал шахту не хуже самих рудокопов,  не  потерял
терпения.
     - Вы  жалуетесь на  то,  что  управление шахтой ведется  не  на должном
уровне? - сказал  он.  -  Не угодно ли вам прочесть письмо, написанное самым
выдающимся экспертом в стране, который посетил нас в прошлом месяце?
     Старик некоторое время  разглядывал это хвалебное  письмо сквозь  очки,
потом отложил  его в  сторону и  упрямо заявил,  что как бы хорошо ни велось
управление  шахтой,  все равно шахтеры  получают слишком высокую  плату и, в
особенности, - штейгер Николсон.
     -  В  Корнуоле существует дванишнее правило, -  возразил ему Бродрик, -
согласно  которому штейгер  в  добавление к основному  жалованью получает от
владельцев шахты премию в  зависимости от количества добытой  за год руды. Я
собираюсь ввести это правило у нас в отношении Николсона.
     - Но ведь от этого уменьшаются наши доходы, Бродрик!
     -  Да,  конечно,  но я считаю,  что  это  необходимо. Штейгер  Николсон
работает  на  шахте   с   самого  ее  возникновения,   да  еще   при  весьма
неблагоприятных условиях для  него самого и  его людей  из-за противоборства
местного  населения, а  он  еще  ни разу не  пожаловался  и  не  заявил, что
возвращается в Корнуол.
     Роберт Лэмли продолжал спорить и  доказывать, но в конце концов уступал
доводам  директора  и  удалялся, усевшись  в  свою карету,  в  то  время как
последний, в  самом  дурном настроении мечтал  о том, чтобы выкупить у Лэмли
его долю в руднике и таким образом избавиться от него навсегда.
     Дела  на  шахте  шли  успешно,  она  приносила  хороший  доход,  однако
оставалось еще множество трудностей, которые нужно было преодолеть.
     Прежде  всего  оказалось, что  жители Дунхейвена  настроены  еще  более
враждебно,  чем ожидалось.  Он так и предполагал,  что  местное население не
будет приветствовать корнуольцев,  был  готов к  тому,  что  ихъ  встретят в
штыки, и принял  соответствующие  меры.  Так,  например, он  велел выстроить
неподалеку  от  Голодной Горы жилища  для приезжих, оплатив строительство из
собственных  средств  и  проследив,  чтобы  в  каждом доме  были необходимая
мебель, постели и кухонная утварь. Среди рабочих были семейные, они привезли
с собой жен и детей.
     Неприятности начались,  когда  они стали  приходить в  Дунхейвен, чтобы
купить  себе  необходимые  вещи.  Лавка  Мерфи,  непонятно,  каким  образом,
оказалась совершенно  пустой,  на прилавках  нельзя было  увидеть  ни одного
куска мыла, ни единой свечки, а сам  Мерфи с улыбками и извинениями объяснял
разочарованным корнуольским  хозяйкам,  что он  уже  три месяца  не видел ни
единой свечи,  в что касается мыла,  то его  собственная жена только сегодня
утром ходила на берег  и  наскребла  там ведерка песка, чтобы  вымыть  пол в
лавке. То же самое происходило, когда они  хотели купить  на фермах  яиц или
масла, или даже молока.  Куры-де  не  несутся с  самой  Пасхи, а молоко  все
прокисло -  жара-то  стоит какая, - и его пришлось выкинуть,  даже свиньи не
желают  такое  есть.  Несчастным рудокопам  вместе  с  семьями  пришлось  бы
голодать, если бы Джон Бродрик не послал один из своих пароходов в Слейн  за
провизией, с  тех  пор это вошло в обиход, и единственным способом накормить
рабочих стало  привозить  провизию  из Мэнди  каждую  неделю,  потому  что в
Дунхейвене они ничего купить не могли. Надо отдать справедливость Николсону:
он сумел  уговорить рабочих, чтобы они не собрали свои пожитки  и не  уехали
домой.
     Благодаря   продуктам,   доставляемым    пароходами,    шахтеры   стали
независимыми;  кроме  того,  они  начали  сажать  овощи, и таким  образом их
существование стало вполне сносным. Но все равно то и дело оказывалось,  что
картофель на поле выкопан неизвестно по  какой причине, кочаны капусты вдруг
исчезли, куры, заблудившись, не нашли дороги домой. В ответ же на задаваемые
вопросы  дунхейвенц