риятных спокойных женщин, - сказал Джонни, - да и ты
тоже их не  любишь.  Я слишком большой негодяй,  за  меня не  выйдет ни одна
женщина, так что не будем об этом говорить.
     -  Генри идеально счастлив со своей Кэтрин, - заметила его мать. -  Как
бы я  хотела,  чтобы  то же самое можно было сказать и  о  тебе. При жене ты
остепенишься, потому что у тебя будет,  на кого опереться. Я не так глупа, я
знаю, о чем говорю.
     - Не имею никакого  желания остепениться, - заявил Джонни, -  и вообще,
если ты собираешься читать мне нотации, я должен тебе напомнить, что это мой
дом, а не твой.
     Фанни-Роза  украдкой  посмотрела  на  сына.  Просто  удивительно, стоит
только упомянуть Генри и Кэтрин, как он тут же становится на дыбы.
     -  Не  говори глупостей, мой дорогой, - сказала  она, - ты же знаешь, я
никогда не читаю нотаций.
     Однако она тут же  решила расспросить  этого  его камердинера, много ли
пьет хозяин, где он держит ключ от погреба, что делает по вечерам и много ли
получает  писем.  Самое  главное теперь, это  чтобы  у  Джонни было занятие.
Фанни-Роза  разослала приглашения всем соседям на тридцать миль в окружности
приехать  поохотиться, пока  не  кончился сезон. Своему брату  Бобу Флауэру,
который  женился и обосновался  в замке Эндрифф, своему кузену графу  Мэнди,
другим родственникам,  многочисленным Лэмли, -  одним  словом, всем, кто мог
составить компанию  Джонни,  постоянно  посылались  приглашения,  в  которых
говорилось,  что  "милый  Джон   жаждет  их  видеть",  и,  если  приглашение
принималось   и  гости  приезжали   в   Клонмиэр,  их   встречала  эффектная
словоохотливая хозяйка, необычно  ярко одетая  и  неизменно не в  тон  своим
огненно-рыжим  волосам.  Позже,   значительно   позже,   среди  дня,  к  ним
присоединялся  несколько  покрасневший  и  слегка  косноязычный  хозяин,  то
дружелюбный,  то агрессивный  попеременно;  он  часто и громко  смеялся,  но
иногда вдруг без всякой  видимой причины погружался в мрачное уныние.  Гости
чувствовали  себя  неуверенно,  им было  неловко, они не знали, чего  от них
хотят и что им делать: то ли отправляться на охоту, то ли велеть закладывать
карету и ехать домой. Как бы то ни было, когда их в следующий раз приглашали
в Клонмиэр, оказывалось, что они заняты и принять приглашение не могут.
     -  Какие странные люди, - говорила Фанни-Роза. - Прошлой  зимой,  когда
здесь были  Генри и Герберт, друзья приезжали  к ним  охотиться два или  три
раза в неделю, причем сами напрашивались, а теперь те же самые друзья только
и знают, что извиняются, ссылаясь на плохие дороги и дальнее расстояние.
     - Ничего тут странного нет, - отвечал Джонни. - Это значит только одно:
им было приятно приезжать, чтобы встретиться с  Генри и Гербертом, а  видеть
меня они совсем не хотят. Ради Господа Бога, перестань ты посылать эти  свои
приглашения, я и сам могу позвать своих друзей.
     И он бродил по болотам, взяв в спутники, за неимением другого общества,
егеря   и   двух-трех   арендаторов,  с   которыми   у   него   установились
сомнительно-фамильярные  отношения.  Во время  одной  из  таких  прогулок он
встретил Джека Донована, с которым почти не виделся со времен своей  юности,
и  который живо напомнил ему тот  давнишний эпизод в слейнском  пабе. Парень
этот мало изменился - те же самые рыжие волосы, тот же нахальный вид. Он тут
же потянулся  здороваться с Джонни, расспрашивать его о здоровье, хотя ружье
под   мышкой   другой  руки   явно   говорило  о  том,  что  он   занимается
браконьерством.
     - Так вы снова вернулись к нам,  капитан, ну,  теперь мы повеселимся на
славу,  - сказал  Донован.  -  Я так и говорил  ребятам в  Дунхейвене,  вот,
говорю, наступают веселые времена, новый хозяин уж позаботится, чтобы мы тут
в деревне не скучали.
     Джонни засмеялся, хотя поначалу у него было желание вздуть этого типа.
     - Пойдем-ка с нами, Джек, - позвал он, - поищи нам зайцев.
     - Зайцев я вам найду, - сказал Джек, подмигнув. - Местность эту я знаю,
как свои пять пальцев. Правда, пока  вы  были  в отсутствии, капитан,  я был
вынужден приходить сюда тайком. Здесь обычно  охотится доктор Армстронг, а я
не принадлежу к числу его друзей, так же, как и вся моя семья.
     - Доктор  Армстронг тут  не  при чем, - сказал Джонни, - не обращай  на
него внимания. Теперь, для разнообразия, ты можешь приходить как мой гость.
     Того обстоятельства, что его крестный  отец не  одобрял Джека Донована,
было  достаточно, чтобы  Джонни тут же  зачислил  последнего в свои  друзья.
Дядюшка  Вилли появлялся  два-три  раза ненадолго в  Клонмиэре, и всякий раз
возникали  неприятные разговоры,  ущемлявшие самолюбие Джонни. Собирается ли
Джонни предпринять то-то и то-то, делает ли он что-то другое так же, как это
делал его дедушка,  спросил ли он совета Генри в третьем? По правде сказать,
его  крестный  слишком  уж  полагается  на  старые  времена.  Ему   уже  под
шестьдесят, он слишком  стар для того, чтобы занимать прежнее место, и  если
он не  поостережется, Джонни его просто выгонит и передаст практику человеку
помоложе.
     - Чем  ты сейчас  занимаешься,  Джек?  -  спросил  он, и  парень  пожал
плечами.
     - Законный  вопрос,  капитан.  Сами  видите,  в каком  я виде:  хожу  с
прорванными локтями. Торговля здесь у нас совсем захирела, лавчонка, которая
осталась мне от отца, развалилась, крыша вот-вот  рухнет мне на голову. Мы с
Кэти,  моей сестрой, думаем отправиться в  Америку. Здесь нам  совсем нечего
делать.
     - Не нужно  вам  никуда  уезжать,  -  сказал  Джонни.  -  Я  найду  вам
что-нибудь  здесь, в Клонмиэре. Кстати  сказать,  мне нужен человек на место
привратника  -  прежнего я выгнал  за непочтительность.  Знаете,  этот дом у
въезда в наши владения? Вы с сестрой можете хоть сейчас там поселиться.
     Джек Донован посмотрел  на него, в его бледно-голубых глазах  мелькнуло
подозрение.
     - Вы со мной шутите, капитан?
     - Нисколько.  Почему бы  тебе  там  не  поселиться  и не  занять  место
привратника?
     - Конечно,  это вам  решать.  Имение  принадлежит вам, и  теперь, когда
старый мистер Бродрик умер,  вы вольны  нанимать, кого хотите. Он бы никогда
не допустил, чтобы на его земле жил кто-нибудь из Донованов.
     - Тем больше у меня оснований желать, чтобы это положение изменилось, -
сказал  Джонни, -  а  если кто-нибудь будет возражать, пошли  их ко мне, я с
ними разберусь.
     Он забыл и думать  об этом деле, но через несколько  дней к нему явился
приказчик  в  состоянии  великого  возмущения и доложил, что Джек Донован из
Дунхейвена вместе с сестрой имел нахальство перетащить свои  пожитки в Лодж,
который  он,  приказчик,  уже  обещал  одному  из килинских арендаторов.  Не
прикажет ли капитан этим людям немдленно убраться оттуда?
     - И не подумаю, -  ответил Джонни, очень  довольный тем, что  приказчик
остался в  дураках.  -  Это  я разрешил  Доновану занять  место сторожа  при
воротах, и, соответственно, поселиться в Лодже.
     - Но  ведь раньше никогда... - начал мистер Адамс, однако Джонни послал
его к дьяволу и удалился из комнаты. В тот  же вечер за обедом на ту же тему
заговорила его мать.
     -  Что за глупости я слышу, будто эти  ужасные Донованы пытаются занять
дом привратника? - спросила она.  -  Прислуга только об этом и говорит.  Ты,
конечно, распорядишься, чтобы они убирались?
     - Ничего подобного я не сделаю, - сказал Джонни. - Джек Донован хороший
человек, и притом один  из немногих, кто хорошо  ко мне относится. Они будут
жить в этом доме, сколько им будет угодно.
     - Но,  Джонни, -  возразила  Фанни-Роза,  - Бродрики никогда  не  имели
никакого дела  с Донованами,  тебе это должно  быть прекрасно  известно. Это
ужасное семейство. Твой отец умер  от  того, что общался с  ними и заразился
смертельной болезнью. Одного этого я никогда им не прощу.
     -  То, что  отец  заразился дифтеритом от  одного из Донованов,  еще не
причина для того, чтобы  мне не  нравилось нынешнее  поколение этой семьи, -
заявил  Джонни,  - и мне казалось, что ты тоже могла бы быть поумнее. Почему
бы тебе не навестить Кейт Донован и не спросить, как они там устроились?
     -  Мой   милый  мальчик,  я  никогда  в  жизни  ни  с  кем  из  них  не
разговаривала, не собраюсь делать это и теперь. И если это та самая девица с
хитрой физиономией и волосами, точно  из пакли, которую я  сегодня  видела в
аллее, то я не могу сказать о ней ничего хорошего. В привратники  нужно было
взять  Магони. Мне нравится миссис  Магони.  Почему  ты с  самого  начала не
спросил моего совета?
     - Потому  что я  предпочитаю поступать так, как  считаю  нужным сам,  -
оборвал ее Джонни, протягивая руку к графину.
     - С твоей стороны это большая ошибка, - сказала Фанни-Роза, наблюдая за
тем,  сколько жидкости наливается  в  стакан,  -  нанимать людей из деревни,
которая никак не  связана  с имением.  Я пыталась  брать оттуда прислугу,  и
ничего хорошего из этого не получалось. В конце концов, мне ведь приходилось
управлять имением,  - сначала я  делала это сама, потом мне помогал Генри, -
пока ты служил  в своем  полку, и я знаю, что к  чему. Ты что, хочешь допить
все, что есть в графине?
     Джонни отставил стакан и посмотрел через стол на мать.
     -  Мне кажется, настало  время  нам  с  тобой поговорить  откровенно, -
сказал он. - Мы много лет  подряд обсуждали, как будем жить вместе в имении,
когда умрет  дедушка. Ну вот,  теперь это  состоялось,  и что  же?  Ты  сама
видишь, так же, как и  я, что ничего хорошего из этого не получается. Что ты
намереваешься делать, принимая во внимание последнее обстоятельство?
     - Что ты хочешь сказать? - спросила Фанни-Роза.
     - Только  то, что  и тебе и  мне будет лучше, если ты  уедешь и станешь
жить где-нибудь в другом месте, - сказал Джонни.
     Фанни-Роза ответила  не сразу. Она теребила пальцами скатерть, на щеках
у нее появились два ярких пятна. Джонни угрюмо смотрел на мать; он ненавидел
себя за то, что сделал,  но,  в то же время, знал,  что слов своих  назад не
возьмет.
     - Понимаю, - сказала, наконец,  Фанни-Роза. - Я тебя раздражаю. Хорошо,
что ты мне это сказал. Матери ведь так глупы.
     Она  встала,  подошла  к  камину,  постояла там, протянув  руки к огню.
Джонни  внезапно вспомнил,  какой  она была  двадцать лет тому назад: то  же
самое  облако волос  - теперь они  были выкрашены, причем  неровно, - вокруг
лица, вспомнил, как он был ребенком, и она  вдруг подхватывала его на руки и
крепко прижимала  к  груди.  Он  помнил, какие у нее тогда были  духи  и как
приятно  пахло ее тело. Теперь кожа у нее под подбородком была  уже не такой
упругой,  лицо было напудрено, причем так небрежно, что пудра оставила пятна
на  ее атласном платье.  Сердце  у него разрывалось,  он отчаянно  проклинал
годы,  которые встали  между  ними, и  через которые нельзя было перейти; из
беззаботной,  постоянно смеющейся девушки  они  превратили  ее  в  несколько
нелепую молодую женщину. Та осталась  в прошлом, а эта уже больше ничего для
него не значила.
     - Ну что же, не будем делать из этого трагедии, - беспечно сказала она.
- Если ты хочешь жить один, слава Богу, что сказал мне об этом вовремя.
     Джонни повернул свой стул и теперь тоже смотрел на огонь в камине.
     -  Ты не понимаешь, - сказал он. - Это действительно  трагедия. Я много
думал  об этом  - о том,  что ты  будешь жить со мной, о  том, что  мы будем
делать вместе. А теперь, когда это осуществилось, оказалось,  что ничего  не
получается, будь оно все проклято. Разве это не величайшая трагедия, которая
только может произойти с людьми?
     Они смотрели на огонь; он держал в руке стакан, она  же стояла, положив
руку ему на плечо.
     -  Хотела бы  я знать, - вдруг сказала она, - как бы все это было, если
бы был жив твой отец?
     В ее  голосе  было что-то  такое,  что  проникло  ему  в  самое сердце,
заставило его посмотреть  на нее  и быстро  взять ее за  руку. Но,  когда он
повернул ее к себе, она улыбалась, на лице  ее  не  было слез,  и  она стала
быстро говорить о том,  что нужно  найти небольшую  виллу,  возможно, на юге
Франции, где  можно было бы проводить осень и зиму. Она часто думала о  том,
как это было бы приятно. Когда она  была  молодой девушкой,  они обычно жили
зимой  за  границей,  во  Франции  или  в  Италии.  Было ужасно весело. Тут,
конечно, есть одно затруднение: это может потребовать больших расходов.
     -  К черту расходы! -  сказал Джонни. - Ты отлично  знаешь,  что я буду
давать тебе столько, сколько понадобится. Все это можно устроить.
     - Дорогой ты мой, - сказала она. -  Какой ты добрый и какой щедрый, - и
погладила его  по голове, что  было гораздо хуже, чем если бы она бушевала и
кричала на него. - Как ты думаешь, не захочет  ли Элиза пожить там вместе со
мной, чтобы немного рассеяться, ведь ей, наверное, скучно все время в Сонби?
Мы могли бы  пожить в  отеле  и тем временем подыскивать виллу.  Я, пожалуй,
напишу ей сегодня  вечером.  Из всех мест  я бы предпочла  Монте-Карло.  Там
всегда так оживленно...
     Она открыла дверь и вышла, оставив его одного, и он вдруг подумал,  что
все это время  ничего не знал о  матери,  о  том,  какое у нее сердце, какая
душа. И  никогда  не узнает,  не разбил ли он сегодня  это  сердце,  или там
нечего было разбивать, потому что у нее его нет.  И никто на свете ничего об
этом не узнает.  Отныне только один Господь Бог когда-нибудь заглянет в душу
Фанни-Розы и увидит, что там скрыто.
     На следующее утро  он  был полон  раскаяния, горько  сожалел о жестоких
словах,  которые  говорил  накануне,  и  пошел  в  в  комнату  матери, чтобы
попросить у нее прощения и уговорить ее остаться.  Он скажет ей, что слишком
много  выпил  и не понимал, что говорит; но, войдя в комнату, он увидел, что
она сидит среди кучи вещей - всюду стояли раскрытые коробки, вылялись книги,
шляпки,  давно  не надеванные  платья,  шарфы,  пояса,  перчатки  -  словом,
реликвии, скопившиеся за много лет жизни.
     - Как забавно, - говорила она, - я все время нахожу давно забытые вещи.
Вот шляпка, в  которой я  была, когда  твой отец сделал мне предложение, - и
она взяла в  руки помятую  соломенную шляпку,  крошечную, размером  не более
блюдца. - Может быть, наша судомойка сможет ее надеть  в День Всех Святых, -
добавила она,  отбрасывая шляпку в сторону. - А вот твой  первый башмачок, -
смеясь,  сказала она, показывая  ему крошечную красную пинетку. - Это нельзя
выбрасывать,  ты носил  их всего  несколько  недель,  ноги у тебя  росли так
быстро... Посмотри на это атласное  платье.  Я его  заказывала,  когда мы  с
твоим  отцом  ездили в  Бат, провели  там страшно веселую неделю.  Но  потом
вскоре в проекте появился Эдвард, и я уже не могла его  надеть, оно мне было
мало. Помню, как это было досадно. Если чуть-чуть переделать, я  снова смогу
его носить, - и она приложила платье к себе.
     Джонни смотрел на  нее с отчаянием  в душе. Так было грустно видеть все
эти вещи, некогда составлявшие частицу ее жизни.
     - Мне кажется, мы вчера наговорили глупостей,  - сказал он. - По-моему,
тебе стоит подумать еще раз и остаться.
     - Ах, пустяки,  - ответила  она.  - Никогда не следует отказываться  от
принятого  решения.  Я  усвоила это много лет  назад. Кроме  того, я  уже  с
удовольствием  думаю  об  этой маленькой вилле,  о  том, как  буду  жить  во
Франции. Буду встречаться с людьми, много выезжать. Ты стоишь на моей муфте,
родной. Отойди, пожалуйста, в сторону, хорошо?
     И он подумал, что, может быть, она не притворяется, действительно хочет
от него уехать, и это  показалось ему настолько более трагичным, чем если бы
она желала остаться, что он отправился в погреб и выпил полбутылки виски. На
следующей неделе она уехала.
     Джонни  заперся в доме и ни  с кем не встречался. Погода была скверная,
каждый день шел дождь. Туман висел над заливом, скрывая остров Дун, и Джонни
глядел из  окна  на тоскливый проливной  дождь, слушал, как капли со  звоном
падают  в канаву, видел, как серые тучи окутывают  Голодную Гору.  А  потом,
поскольку ему нечего было делать, он выходил из дома под дождь, шел по аллее
через  парк  и  заходил  в  домик  привратника,  чтобы  поболтать  с  Джеком
Донованом. Этот  человек  его забавлял. Он обладал  чувством  юмора, правда,
несколько  грубоватым,  и  у  него  был  неистощимый запас  разных  историй,
связанных с обитателями Дунхейвена. Джонни, у которого чувство юмора было не
более утонченным, эти истории нравились. И он, в свою очередь, рассказывал о
своих  похождениях  за  границей,  выбирая  наиболее  непристойные  эпизоды,
поскольку над ними Джек смеялся особенно громко.  Тот случай, когда  Джонни,
находясь  в  Турции, ворвался  в  гарем, когда  хозяин был в  отсутствии,  и
овладел  одной из  покрытых чадрой женщин, доставил  величайшее удовольствие
обоим Донованам, -  дело в том, что Кейт Донован обычно находилась в  той же
комнате и готовила ужин своему брату,  украдкой  наблюдая за  Джонни. У  нее
были гладкие светлые волосы, почти белые, причесанные на  прямой  пробор,  и
Джек говорил,  что они такие длинные - гораздо  ниже талии, - она даже может
на них сидеть.
     - А ну-ка, давайте посмотрим, - сказал Джонни.
     Однако  она сделала  вид,  что  это  ее  ужасно  шокирует,  жеманилась,
отказывалась их распустить, но брат стал ее уговаривать.
     - Полно, Кейт, не  нужно  быть такой гордой, не стоит  задаваться перед
Капитаном.
     После долгих  уговоров она  вынула из волос шпильки, бросая взгляды  на
Джонни. Распущенные волосы  сразу ее  преобразили,  превратив  из ординарной
молодой женщины  в нечто оригинальное и  интригующее,  и Джонни подумал, как
приятно будет погрузить в них пальцы, перебирать их, играть с ними.
     Распущенные волосы Кейт  возбуждали  его, и вскоре  почти  каждый  день
можно было видеть, как он идет к воротам  в парк, заходит в домик и проводит
там неколько  часов, болтая  с братом и сестрой.  В маленькой  душной кухне,
пропитанной запахами  пищи,  с  ее  жалкими тюлевыми занавесками, аляповатой
фаянсовой  посудой,  фарфоровыми  фигурками  Богоматери и Святого  Иосифа на
каминной полке, большим  деревянным  распятием на  стене он  чувствовал себя
спокойнее и уютнее, чем в пустых холодных комнатах Клонмиэра.
     Мало-помалу Джек Донован начал исчезать  из дома на то время, когда там
находился Джонни.  Его сестра приносила из кладовки бутылку виски и наливала
гостю, приговаривая, что денек, дескать, сегодня  холодный. Джонни  наблюдал
за  ней  поверх  кромки стакана,  забавляясь  ее  ужимками,  долженствующими
изображать  скромность, которой,  как ему  было известно, у нее не было  и в
помине, а  затем  просил  ее  распустить  волосы. Она  отказывалась,  качала
головой, отворачивалась,  но в конечном счете сдавалась. В кухне было тихо -
ни звука, кроме  тиканья часов, - и Джонни, согретый изнутри  выпитым виски,
держа  на  коленях Кейт Донован, играя прядями ее волос, чувствовал, как его
охватывает сладостная  летаргия. Насколько приятнее было сидеть  так  здесь,
чем в  полном одиночестве в  столовой собственного дома. Сквозь полузакрытые
глаза он видел портрет Папы на противоположной стене, четки под портретом, и
несоответствие между тем, что он видит, и тем, что происходит в  этой кухне,
вызывало у него смех, так что приходилось прятать лицо в  волосах Кэт, чтобы
она не заметила, как его все это забавляет.
     Дома, в Клонмиэре, у него наступала реакция, причинявшая ему страдания.
Как это прискорбно, думал он, что он чуть ли не каждый день таскается в  дом
своего  собственного привратника, чтобы  заниматься любовью  с его  сестрой.
Разговоров у них не было никаких - с Кейт говорить было не о чем; он ходил к
ней  с  одной-единственной  целью.  Так  проходили дни ранней  осени  тысяча
восемьсот пятьдесят седьмого года.
     Еще больше он страдал после нечастых визитов