авится  представлять  себя  хуже, чем вы  есть на самом
деле.  Это  неумно.  Вам следует вернуться на ту  сторону и заняться  делами
своей страны.
     - А что сделала для меня моя страна?
     - Начнем с того, что она дала вам жизнь.
     Она засмеялась, и сердце у него облилось кровью - как мало  она знала о
его истинном характере, о его эгоизме, пороках, полной беспринципности.
     - Мне говорили, что я  родился  семимесячным, - сказал  он. - Возможно,
именно поэтому я лишен всяких добродетелей. К тому же, в день моего рождения
погибла моя тетушка Джейн, любимица в семье. Вот она могла бы что-то из меня
сделать.  Она должна была  стать моей крестной матерью. Мне кажется, что  вы
немного похожи на ее портрет, который висит в столовой в Клонмиэре.
     - Вам, вероятно, не  захочется, - сказала она, -  чтобы я  стала  вашей
крестной матерью вместо нее?
     Он подозрительно посмотрел  на нее. Куда,  черт побери, она  клонит?  В
устах другой женщины ее слова можно было бы расценить как  флирт, п  если бы
женщина была постарше и  поопытнее, то за откровенное заигрывание. Но Кэтрин
говорила  то,  что  думала,  и  это  было  прекрасно. Она  обратила на  него
спокойный взор своих карих глаз и снова улыбнулась.
     - Вы боитесь, что я возьму на себя роль  гувернантки? - спросила она. -
Обещаю вам,  этого никогда не будет. Но вот если у моего крестника возникнут
какие-либо затруднения, я буду рада помочь ему в них разобраться.
     Джонни забыл об остальных членах своей семьи, забыл о людях, сидящих за
другими  столиками,  о  снующих туда-сюда  лакеях,  о  шуме и  суете полного
ресторана.  Ему  казалось,  что  в  зале  нет  никого,  кроме  него,  с  его
воспаленной  измученной  душой,  и  благословенного исцеляющего  присутствия
Кэтрин Эйр.
     - Вы такая необыкновенная женщина, вы  совсем не похожи на остальных, -
медленно проговорил он. - Как жаль, что я не встретился с вами раньше.
     - Мы  теперь часто будем встречаться, - сказала она, -  так что будущее
компенсирует прошлое. Вы должны приехать к нам в Слейн погостить.
     Джонни  никак не мог понять,  почему она так к  нему  благосклонна, так
добра, словно он действительно ей не безразличен, и ей не  все  равно, что с
ним станется,  несмотря на то, что она  познакомилась с ним  всего час  тому
назад. Если бы он хоть на минуту мог подумать,  что кто-то может ему помочь,
поговорить с ним и улыбнуться ему, ну что же, тогда еще не все потеряно. Она
пригласила его погостить  у  них в Слейне. Разве  Эйры  живут  в Слейне?  Он
что-то  не  припоминает.  Какая  она  необыкновенная, начисто лишена  всяких
условностей,  и, в  то  же  время,  у нее  нет  ничего общего с  развеселыми
девицами, с которыми он развлекался в Лондоне. Да, он вернется домой, в свои
края,  будет гостить  в семье Кэтрин Эйр  в Слейне,  и,  если поближе  с ней
познакомится,  в  жизни, может  быть,  появится какой-то смысл. Она  добра и
сострадательна, и если он будет кричать, браниться, напиваться и выходить из
себя,  она ему  простит.  Вот чего  ему не хватает в жизни -  сострадания  и
примирения.
     А теперь встает Генри с бокалом в руке, вид у него гордый и счастливый.
Джонни решил, что сейчас последует очередной тост. Но Генри сказал:
     -  Маменька, Фанни, Билл, Джонни и  Эдвард,  я  должен сделать еще одно
сообщение.  Я  сегодня  счастлив,  как никогда  в  жизни, потому что  Кэтрин
согласилась  стать моей  женой.  Наша свадьба состоится в  Слейне, через два
месяца.
     Все улыбались, все заговорили одновременно, вот Эдвард хлопает Генри по
плечу, Фанни перегнулась через стол и целует Кэтрин Эйр, а маменька говорит:
"Кэтрин, дорогая моя, как это замечательно", Билл просит прощения за то, что
в их  семью  вошли целых двое Эйров, и всего  лишь за  двенадцать  последних
месяцев.  Джонни  слышит  свой   собственный  голос,  громкий  и  сердечный:
"Подравляю  тебя, старина,  ты заслуживаешь счастья, Бог тебя благослови", и
внезапно  атмосфера  становится невыносимой  - радость на всех  этих  лицах,
торопливое   обсуждение  планов,   женщины,  взволнованные  и  возбужденные,
разговоры о свадьбе, подружках, Бог знает еще о чем, и Генри,  который гордо
и уверенно смотрит через весь стол на Кэтрин -  это его женой она будет, его
утешением, его возлюбленной.
     - Ты ведь  будешь  моим  шафером, старина,  правда?  - сказал  Генри, и
Джонни, отодвинув стул, поднялся на ноги.
     - Ни в коем случае, - грубо отозвался он. -  Я ведь даже  не умею вести
себя в  церкви. Попроси лучше Эдварда или вызови из Ливерпуля Герби, тогда у
вас будет  целых два ошейника*.  Нет,  я лучше буду  стоять возле  церкви на
улице и брошу вам вслед старый башмак, когда вы будете уезжать.
     [* Ошейник - высокий жесткий воротник у лиц духовного звания.]
     Он увидел  обиду в глазах брата  и извечный вопрос: "Что это  нашло  на
Джонни?", который он видел так много раз, когда был мальчиком, и в юности, и
позднее,  когда  стал взрослым человеком.  Тут  ничего не  поделаешь,  думал
Джонни.  Я всегда обижаю  людей,  причиняю им боль; я порчу  любой праздник,
лучше  будет, если я уйду. Мне не место  в этой счастливой обстановке. Пусть
Генри женится  на  Кэтрин,  он для нее самый подходящий человек. Они сделают
друг  друга  счастливыми,  она  даст ему покой и  понимание. А я буду искать
душевного спокойствия другими средствами. Пусть это будет черное забвение от
бутылки, пусть какая-нибудь девка - кому какое дело?
     - Прошу прощения за то, что нарушаю ваше веселье, -  сказал он, - но  я
только что вспомнил, что обещал кое с кем встретиться в девять часов. К тому
же,  без  меня  вы  будете  чувствовать  себя свободнее.  - Джонни достал из
кармана несколько соверенов и бросил их на  тарелку брата.  - Это за ужин, -
сказал он. - Спокойной ночи, маменька.
     И он медленно вышел из зала, чувствуя, что люди оборачиваются ему вслед
- кто-то  улыбнулся со  значительным видом, другой удивленно  вскинул брови,
еще  кто-то поднял  бокал, словно для  приветствия.  Черт бы их всех побрал,
думал он, будь они трижды прокляты.
     В вестибюле он машинально принял от лакея свою  шляпу, пальто и трость.
Дождь перестал, зато дул  сильный  ветер, холодный и пронизывающий. Он пошел
прочь  от ресторана; навстречу ему двигались,  обнявшись, три  человека.  Он
ожидал, что они  расступятся,  чтобы дать  ему пройти,  однако они  либо  не
собирались уступать ему дорогу,  либо просто его не видели, и  тогда Джонни,
ни минуты не колеблясь, столкнул одного из них в канаву, другого отшвырнул к
стене, а третьего прижал к уличному фонарю. "Будете знать, как себя вести!",
- закричал он, а эти люди,  слишком удивленные, чтобы дать ему сдачи, что-то
кричали  ему вслед, а  один из них даже позвал полицейского, однако, прежде,
чем тот  появился  и собралась толпа,  Джонни  удалился и был уже достаточно
далеко. "Куда,  интересно знать,  я  иду?", -  спросил он сам  себя, и вдруг
вспомнил  то,  что  сказал   родным:  свидание  в  девять  часов.  Ведь  это
действительно   правда,   полковник  устраивает   прием   в  своем  доме  на
Гровенор-стрит.   Тот  самый   старый   дуралей,   который   мямлил   что-то
нечленораздельное сегодня утром, а  потом сказал,  что, принимая во внимание
все обстоятельства... ему  очень больно это говорить... но  он надеется, что
Джонни понимает... Иными словами, Джонни рекомендуется покинуть полк, прежде
чем  они  будут вынуждены его выставить. Прекрасно, Джонни это сделает. И, к
тому  же, с величайшим удовольствием, черт  их  всех  побери.  Он пошарил  в
кармане и вытащил карточку с приглашением, которая лежала у него на каминной
полке  еще  до утреннего разговора с  полковником.  "Его превосходительство,
достопочтенный Джордж Гревил и миссис Гревил  сегодня принимают". Он еще раз
ее прочел, подойдя к ближайшему уличному фонарю.
     "Они  будут  иметь удовольствие  видеть  меня  у  себя, если  им  этого
хочется", подумал Джоони. Он стоял, покачиваясь, на тротуаре и улыбался.  По
противоположной стороне улицы проезжала извозчичья карета, и он подозвал ее,
взмахнув тростью.
     - Гровенор-стрит, одиннадцать, - сказал он.
     Было очень приятно сидеть, откинувшись на подушки, и Джонни показалось,
что кэб прибыл  на  Гровенор-стрит слишком быстро. Он  осторожно выбрался из
кареты и заплатил  кучеру  за проезд.  Окна в доме были  ярко  освещены,  от
входной двери до дороги был положен красный ковер.  На улице собралась толпа
зевак, они  глазели  на  подъезжающих  гостей. Дверь  на минуту  отворилась,
пропуская одного из собратьев-офицеров с женой, а затем снова закрылась.
     -  А  у вас,  видно,  женушки нет?  - сказала девушка, стоявшая рядом с
Джонни.
     Он снял шляпу и поклонился.
     - К сожалению, нет, - сказал он. -  Не соблаговолите ли вы сопровождать
меня вместо нее?
     Девица  пронзительно  расхохоталась.  Это   была   сильно   накрашенная
проститутка, которая пришла сюда с Пикадилли, привлеченная зрелищем.
     -  Что они,  интересно,  скажут, если  я  у  них  появлюсь?  -  задорно
отозвалась она.
     - Вот это мне и хотелось бы узнать, - сказал Джонни. - Пойдешь со мной?
Или боишься? Я дам тебе пять фунтов, если ты согласишься.
     Девица беспокойно засмеялась, а подруга потянула ее за рукав.
     - Пойдем отсюда, - сказала  она. - Разве  ты не видишь,  что джентльмен
навеселе?
     - Какое,  к  черту, навеселе! -  сказал  Джонни.  -  Пьян в доску, если
желаете знать. Ну, как  тебе нравится вот это?  - и он  подбросил  на ладони
пять золотых монет.
     - Ладно, пойду, - храбро сказала девица. - Пусти,  Энни, не держи меня,
слышишь?
     Джонни  предложил  ей руку и позвонил.  Дверь  снова  отворилась, и  на
пороге  появился напудренный  лакей.  Гул  голосов  встретил  Джонни  и  его
спутницу.  На  лестнице  толпились мужчины в  мундирах  и женщины в вечерних
туалетах. На  верхней  площадке Джонни увидел своего седовласого команжира и
его величественную супругу.
     - Как тебя зовут, золотце мое? - спросил Джонни у  девушки, опиравшейся
на его руку.
     - Вера, - сказала  она, слегка подаваясь назад. - Вера Потс. Неужели вы
собираетесь вести меня туда, наверх, мистер?
     - Обязательно и бесповоротно, - сказал Джонни. Он  отдал  свои шляпу  и
трость второму лакею,  который  что-то возбужденно шептал своему товарищу. -
Будьте любезны доложить, - сказал он, подходя к лестнице.  - Капитан Бродрик
и Вера Потс.  Приветствую вас, мой дорогой Робин. Как вы  поживаете?  А  как
ваша жена? Страшно рад  вас видеть. Мне кажется, вы не  знакомы с мисс Потс.
Мисс  Потс, это капитан сэр  Робин и леди  Фрейзер. Сюда, пожалуйста,  милая
Вера...
     Толпа на  лестнице  расступилась, когда Джонни поднимался наверх,  ведя
под  руку свою девицу, которая испуганно к  нему прижималась.  Сам он  плохо
видел,  что  происходит, однако  чувствовал, что к  нему обращаются, заметил
смущенные взгляды, услышал, как кто-то настоятельно окликает его снизу, но в
него вселилась какая-то мощная сила, он был полон уверенности в себе. Теперь
к нему обернулся полковник, любезная приветственная улыбка на губах его жены
застыла,  а  рука  в длинной белой  перчатке  опустилась  при  виде  грязной
пятерни, которую протягивала ей непрошенная гостья.
     - Добрый  вечер, миссис Гревиль, - сказал Джонни. - Добрый  вечер, сэр.
Позвольте представить вам мисс Веру Потс с Пикадилли.
     - Приятно познакомиться с вами, право слово, - сказала его спутница.
     На лице миссис Гревиль застыло отрешенное недоуменное выражение,  как у
человека,  только  что  получившего удар между  глаз,  и  Джонни  на  минуту
показалось,  что  она  лишится   чувств.   Однако   она  вновь  обрела  свою
величественную осанку, она поклонилась, она что-то пробормотала.
     Полковник казался невозмутимым. Он вежливо поздоровался с Джонни, пожал
руку  его спутнице. Только маленькая жилка, пульсировавшая  у него  на  лбу,
выдавала его истинные чувства.
     - Мортон, -  обратился  он к  красному,  как  рак, молодому субалтерну,
стоявшему  рядом  с  ним.  -  Мне   кажется,  мисс  Потс  будет  лучше  себя
чувствовать,  если  выйдет  на  улицу.  Будьте  так  добры,   проводите  ее,
пожалуйста, к  дверям. Здесь  есть еще  одна  лестница, с  площадки направо.
Благодраю  вас. А  вы, Фрейзер, или  кто-нибудь  другой, кликните кэб, чтобы
отвезти Бродрика домой. Мне кажется, он не очень хорошо себя чувствует.
     -  Напротив, -  сказал Джонни,  -  я чувствую  себя превосходно, и  сам
провожу мисс Потс к ее друзьям. Доброй ночи, сэр.
     Он  поклонился,  снова предложил  руку  своей спутнице,  и  они  вместе
спустились по  лестнице в  холл,  провожаемые взглядами сотен  глаз.  Джонни
снова получил свою шляпу, пальто, и вот они уже на улице, на красном  ковре,
и дверь за ними захлопнулась.
     Позже, значительно  позже, Джонни раздвинул  шторы в  своей комнате  на
Пэл-Мэл.  Утро  было серое и туманное. Какое-то время он  не мог припомнить,
что  произошло  накануне вечером,  и  потянулся к фляжке  в ящике туалетного
столика. Через несколько минут он почувствовал себя лучше, и взгляд его упал
на женскую фигуру - в его постели мирно спала Вера Потс.  Странно, он ничего
не помнил; что же было после того, как они вышли  на улицу? Джонни  прошел в
гостиную и равнодушно огляделся.  Там валялись его пальто, шляпка Веры Потс,
отделанная множеством лент и перьев, боа, бывшее накануне  у нее на шее и на
плечах. Он сделал еще один глоток из фляги. Потом увидел телеграмму, которая
лежала на  конторке. Джонни  протянул дрожащую руку  и  распечатал ее. Когда
Вера  Потс  вошла  в  комнату, отыскивая свои  вещи, она увидела, что Джонни
стоит перед конторкой, держа в руках телеграмму.
     - Что случилось? - спросила она. - Надеюсь, не плохие новости?
     Он, казалось, не слушал ее. Смотрел, как декабрьский туман заволакивает
весь окружающий мир.
     - Умер мой  дед, - медленно проговорил он. - Это означает, что Клонмиэр
теперь мой.

        "4"

     Как странно, ему все еще  казалось, что библиотека принадлежит старику,
и, открывая ящики секретера, верхняя крышка которого откатывалась назад, или
поворачивая ключ в книжном  шкафу, Джонни испытывал неловкость, как будто бы
Медный Джон в любую  минуту мог войти в  комнату, встать на пороге,  заложив
руки за спину и глядя  из-под густых бровей прищуренными глазами, и спросить
в своей холодной неторопливой  манере, что здесь делает его внук. В  комнате
все  было  проникнуто его  аскетическим духом, и Джонни знал, что никогда не
сможет здесь находиться,  не сможет писать здесь свои письма, потому  что за
его спиной, заглядывая ему через плечо, всегда будет стоять тень деда.
     Но  это  же  смешно. Дед не бывал в  Клонмиэре уже  более шести лет.  И
Джонни  пытался  себе представить  этого глухого  восьмидесятичетырехлетнего
старика, который жил со своей экономкой в  Летароге, ожидая смерти, ни с кем
не виделся, никому не писал, если не считать одного  письма в месяц, которое
он  неукоснительно посылал управляющему рудником на Голодной Горе. Что могло
быть  страшного в этой фигуре старика,  который день  за днем сидел в  своем
фермерском  доме  в далеком  Летароге? И,  тем не менее,  Джонни вздрагивал,
неизвестно почему, закрывал крышку секретера, отодвигал кресло  и выходил на
воздух, на солнечный  свет, оставляя  библиотеку на милость  пыли и  паукам.
Возвращение домой его несколько разочаровало. Всю  свою  жизнь  он дожидался
этого момента,  мечтал  о нем,  строил  планы, и  теперь, когда он наступил,
Джонни стало неинтересно, это  его больше  не  волновало. "Слишком  поздно",
думал он, бродя  по саду  и парку  и  рассеянно слушая  то,  что говорил ему
приказчик. "Слишком поздно, меня это  больше не интересует.  Это должно было
произойти  десять  лет  тому  назад,  тогда  в  этом  был  какой-то  смысл".
Приказчик, человек по имени Адамс, его раздражал. Джонни не знал этого типа,
а тот  постоянно ссылался на Генри, словно  имение было оставлено  ему, а не
Джонни.  "Да, капитан Бродрик, эти деревья приказал посадить ваш брат Генри.
Он жил здесь прошлым летом вместе с другими молодыми джентльменами, когда вы
были  за  границей". И еще: "Мистер  Генри сказал, что нужно отремонтировать
фермерский дом и уладить спор между Бэрдом и новым экономом; он считает, что
Бэрд слишком  стар, и нанял теперешнего, Филлипса".  И  еще:  "Мистер  Генри
бывал на шахтах очень часто, мне кажется, что все письма, связанные с делами
рудника, посылаются ему".
     Разумеется,  когда  он  служил в  полку и  находился за  границей,  вне
Англии,  а дед жил  на покое  в Летароге, делами занимался Генри, но теперь,
когда дед умер, и Джонни вступил во владение, он возьмет все в свои руки.
     -  В  будущем,  -  коротко  распорядился  он,  -  вся  корреспонденция,
касающаяся имения и рудника, должна направляться непосредственно ко мне.
     Арендаторы  тоже постоянно  спрашивали мистера Генри,  глядя  на Джонни
недоверчиво, словно он был посторонним  и не имел права находиться в  замке.
То  же  самое  было  и на руднике. Прежний  штейгер,  старик Николсон, давно
удалился на покой, его место занял управляющий Гриффитс, вежливый и, по всей
видимости,  знающий  человек,  который  достаточно  охотно  знакомил  его  с
отчетами,  но,   когда  Джонни  задал  ему   какие-то   вопросы,  касающиеся
оборудования, он сказал: "Мистер Генри считает, что все механизмы изношены и
требуют  полной  реконструкции.  Капитану  Бродрику  следует переговорить  с
братом и выяснить, какие в связи с этим будут приняты меры".
     -  Мой  брат,  - ответил  Джонни,  -  в данный  момент  очень занят, он
женится, и вообще он не имеет никакого отношения с управлению рудником.
     - Конечно,  теперь, когда вы вернулись домой,  положение  изменилось, -
поспешно согласился Гриффитс.  - Теперь, конечно,  вы сами будете заниматься
делами.
     И он  стал говорить  о техническом  состоянии рудника, показывал Джонни
цифры,  в которых  тот ничего не  понимал. Однако, дабы не  обнаружить  свое
невежество,  он  время  от времени кивал  головой,  задавал  вопросы,  одним
словом, не растерялся и сумел поставить управляющего на место.
     "Будь  я проклят,  если  позволю  Генри  и  вообще  кому бы то ни  было
указывать мне, что я  должен делать",  думал Джонни. Вернувшись  в замок, он
созвал всех слуг и как следует  их отругал, просто,  чтобы они знали, что он
не потерпит никаких глупостей. Он разозлился, когда старик Томас обратился к
нему,  сказав, что если капитан не нуждается в его услугах, он будет служить
у мистера и миссис Генри в Слейне, они сняли там дом.
     -  Ну  и отправляйся  туда, если тебе угодно, - сказал  Джонни. - Я  не
хочу, чтобы у меня служили люди, которые меня не любят.
     - Это не так, сэр, - смущенно отозвался старый слуга. - Просто я привык
к мистеру  Генри, а  вы так  долго жили  в чужих  краях, что я, наверное, не
сумею вам угодить.
     Итак, Томас отправился в Слейн, а с ним вместе и еще кое-кто из слуг, и
Джонни  в гневе и раздражении  послал за своим ординарцем, который  служил у
него,  когда он  был в полку. Тот немедленно забрал в свои руки весь дом,  а
вскоре после этого  явилась Фанни-Роза, привезя с собой еще троих слуг, весь
свой багаж и трех собак, и  заявила, что ее дорогой  Джонни не  может жить в
Клонмиэре в полном одиночестве, и что она будет за ним ухаживать.
     -  Знаешь, мой  дорогой,  -  говорила Фанни-Роза,  взяв его  под руку и
прогуливаясь вместе с ним перед домом,  -  тебе просто  необходимо жениться.
Надо найти  какую-нибудь  приятную спокойную особу, она нарожает тебе дюжину
ребятишек и всегда будет  под рукой, когда тебе захочется. Только не  нужно,
чтобы  у нее  были свои взгляды, это  иногда раздражает,  а так она не будет
мешать ни тебе, ни мне. У нас в округе наверняка найдется девица, отвечающая
этим требованиям. Разумеется, из хорошей семьи. Никаких выскочек.
     - Терпеть не могу п