ома, Молли может поехать с Эдвардом.
     После   двух-трех   подобных   сцен  было  гораздо  проще  окончательно
предоставить  заботу  о Молли Эдварду. Следующая  проблема  возникла  тогда,
когда Хэл написал  отцу,  приглашая  его приехать  четвертого  июля. Он  был
загребным в состязаниях  старших классов  и хотел, чтобы  отец присутствовал
при этом событии.
     "Приезжайте, пожалуйста, один или вместе с Молли и Кити".
     Генри  опасался,  что  это  вызовет гнев  Аделины и  пытался  незаметно
спрятать  письмо, однако  ее острый  взгляд тут же заметил штемпель  Итона и
почерк Хэла на конверте.
     - Ну как, что хорошенького пишет твой сынок? - поинтересовалась  она. -
Какие-нибудь неприятности с учителями?
     -  Он  хочет, чтобы  я привез  девочек в Итон четвертого.  Он гребет на
одной из лодок.
     - Меня, конечно, не приглашают.
     - В общем-то, нет. Но он, конечно, будет рад тебя видеть.
     - Дорогой мой, не надо передо мной притворяться, я этого не люблю. Я бы
не  поехала в Итон, даже если бы меня  пригласили.  Дело в том,  что  у  нас
намечались гости к ленчу, я  пригласила Мейсонов и  Армитажей.  Я понятия не
имела, что тебе вздумается ехать в Итон. Мне будет весьма неудобно принимать
гостей без хозяина дома. В  конце  концов, это же  твои друзья, а не мои. Я,
разумеется, совсем не хочу нарушать твои планы, только непонятно, с чего это
Хэлу вздумалось  тебя  пригласить. Просто он  хочет,  чтобы  было  перед кем
покрасоваться.  Ведь гребля  - это  единственное, чем он может похвастаться,
если, конечно, не считать попоек.
     - Что ты хочешь сказать, черт возьми?
     - Ах, прости, пожалуйста. Я забыла, что ты не видел фотографию, которую
он  прислал  Кити.  Я  случайно  нашла  ее  на  ее  туалетном  столике.  Он,
по-видимому,  заключил  пари  со  своим  дружком, кто  больше выпьет пива из
какой-то   чудовищной  кружки.  Твой  сынок  выиграл,  отличился,  а  дружок
запечатлел этот торжественный  момент на фотографии.  Мне сразу  показалось,
что  на этой  фотографии  он  - точная копия твоего братца Джонни, только не
хотелось тебе об этом говорить. Ты должен за ним следить. Всем известно, что
такие вещи передаются по наследству. - Она засмеялась  и встала из-за стола.
-  Бедняжечка!  Вот что  значит быть отцом. Но я,  по крайней мере, избавляю
тебя  от многих забот. Утром я  повезу Лизет к  массажистке, а днем заеду за
Кити в танц-класс и  заберу ее домой. Я бы на  твоем месте  написала  Хэлу и
поздравила его с успехами на поприще потребления крепкого эля.
     Она выплыла из комнаты, готовясь к очередной баталии с кухаркой.  Генри
ничего  не сказал.  Он  собрал свои письма и отправился в  курительную.  Хэл
похож на Джонни... До сих пор никто не замечал между ними сходства. А, может
быть,  замечали? И просто не  говорили, чтобы его не огорчать... Аделина так
часто оказывалась  права  в своих  суждениях,  у  нее  такой  проницательный
здравый ум.  Такие вещи  передаются по наследству. Джонни  и их дед,  старый
Саймон  Флауэр...  Да нет, все  это  глупости.  Что  общего  между  пагубной
страстью Джонни и юношеской выходкой - подумаешь, выпить здоровенную  кружку
эля  на пари.  Генри барабанил пальцами по каминной полке, глядя на картину,
изображающую Клонмиэр, которую Аделина  велела перевесить  из гостиной сюда.
Боулы не  собираются  возобновлять  аренду.  Что  же  теперь делать  с  этим
имением?  Жить  там  он  больше  не  может.  С  этой  частью жизни покончено
навсегда.  Сейчас ему  тяжело даже читать письма старого  Тома. Однако шахты
продолжают  процветать,  в  особенности  теперь,  когда  под  залежами  меди
обнаружено олово. Хэл  похож  на Джонни... Генри  поднялся наверх, подошел к
комнате Кити и открыл дверь с ощущением, что делает что-то непозволительное.
В комнате  никого  не было. Он подошел к  туалетному столику и  взял  в руки
фотографию. Двое восемнадцатилетних юношей смотрят друг на  друга и смеются.
У одного  в руках огромная кружка, как и говорила Аделина. Как вырос Хэл, он
уже совсем взрослый.  Генри и не заметил, как пролетели все эти годы.  А  он
так  мало видел сына. Мальчик предпочитает проводить каникулы  у  Герберта в
Летароге,  вместо  того,  чтобы  приезжать домой. Всегда считалось,  что Хэл
похож  на него. Но то,  как он стоит -  одна  рука в  кармане, в  другой эта
пивная  кружка;  весь   его  вид,  беззаботный  и  слегка  заносчивый,   эта
приподнятая бровь - ну чем не Джонни? На него нахлынула волна  воспоминаний,
он поставил фотографию назад на  туалетный  столик,  вернулся в курительную,
сел за стол и положил перед собой листок бумаги.
     "Мой  дорогой  Хэл, мне  очень  жаль, что  я не могу  приехать  к  тебе
четвертого, но на  этот  день у нас приглашены  гости. Я попрошу твоего дядю
Эдварда,  чтобы он  поехал  вместо  меня, и не сомневаюсь, что Молли и  Кити
захотят его сопровождать..."
     Хэл  только  пожал  плечами,  прочитав это  письмо.  Он разорвал его на
мелкие клочки и выбросил в мусорную корзину.  Отца,  конечно, не пустила эта
женщина; он знал, как все это будет. Ну и ладно, какого черта. Отец не хочет
посмотреть,   как  он   гребет,  тут  ничего  не  поделаешь.  Гребля  -  это
единственное, что он делает вполне прилично, и он  втайне надеялся, что отец
будет им гордиться. Похоже, он ошибся. Отцу это  неинтересно. Он находится в
Итоне  последний  семестр,  и за  все четыре года отец приезжал к нему всего
один  раз.  То же самое будет в  Оксфорде. Изредка  письмецо, щедрый  чек  и
больше ничего. Ну что же, он уже привык. Все это больше не имеет значения.
     Хэл находился в  Оксфорде уже второй год, когда Молли, гостя у Эйров по
ту  сторону воды, познакомилась с  Робертом О,Брайеном  Спенсером,  сельским
доктором и другом ее дядюшки Билла, и обручилась с ним.
     "Он такой милый,  - писала она брату, - и  просто влюблен  в наши края,
так же, как и я сама.  Пожалуйста, не думай, что я выхожу замуж  только  для
того,  чтобы избавиться от Аделины,  потому что  это неправда, что бы она ни
говорила  отцу. Но самое  замечательное  вот  что:  мы будем  жить  всего  в
тридцати или  сорока милях от  Клонмиэра, и  Роберт  хочет  написать  отцу и
попросить для нас разрешения приехать туда на Рождество  - домой, понимаешь?
- чтобы как следует проветрить милый старый дом.  Ты,  конечно,  тоже должен
туда приехать вместе с нами, Кити и Лизет".
     Домой,  после  десятилетнего отсутствия. А  старушка  Молли  взяла да и
обручилась,  да,  к  тому  же,  еще  и  с  кем?  С  нашим   земляком.  Самое
замечательное  событие за  все время его пребывания в Оксфорде,  даже лучше,
чем лодочные состязания с Кембриджем, которые состоялись прошлой весной. Это
нужно отпраздновать, устроить званый обед для всех друзей и славно напиться.
Деньги у Хэла не держались, они текли, как  вода, но какое это, черт возьми,
имеет значение? Наша старушка-шахта все выдержит. Он напишет портрет Молли и
преподнесет его жениху... Домой на Рождество...
     Свадьба  Молли  состоялась  в  сентябре,  это  был  такой  великолепный
праздник, собравший весь  многочисленный клан, что  даже Аделине  не удалось
его испакостить, хотя она и сделала для этого все, что только возможно. Она,
естественно,  распоряжалась  всей церемонией  и  устроила прием  в  огромном
мрачном и абсолютно безликом  зале отеля,  начисто  лишенном домашнего уюта,
под  тем предлогом,  что  дом на Ланкастер-Гейт  слишком тесен.  Однако  она
ничего  не могла сделать с  сияющим личиком Молли, когда та  стояла в центре
зала,  принимая   своих   гостей,  не  могла   заглушить  шепот  восхищения,
адресованного Кити, главной подружке, которой уже исполнилось семнадцать лет
- она уже миновала стадию неуклюжего подростка и была  поразительно  хороша,
точь-в-точь, как  в свое  время ее  мать.  Как  Аделина ни старалась, ей  не
удалось оттащить Генри от рослого жениха, когда тот просил у него позволения
провести всей семьей Рождество в Клонмиэре.
     - Наша взяла, - радостно сообщил Хэл, потирая руки.  - Мы  ее победили.
Не смотри  на меня с таким ужасом,  Лизет, она нас не слышит.  А если даже и
слышит, мне все равно. Мы с Кити повезем тебя домой, на ту сторону воды.
     Они отправились в путь шестнадцатого декабря, прибыли в Слейн, оттуда -
поездом  до Мэнди, где обнаружили, что маленький колесный пароходик все  еще
ходит,  несмотря на то, что  сезон уже закончился,  и  может доставить их  в
Дунхейвен, сделав двадцать миль по заливу. Десятилетняя Лизет стояла у борта
между братом  и  сестрой  и смотрела  на  все это первый  раз в своей жизни.
Испуганное  выражение постепенно сходило  с ее маленького худенького личика,
на  щеках  заиграл румянец. Дул легкий  западный  ветерок, в  небе толпились
пушистые облачка, холмы зеленели под солнцем.
     - Вот  замок Эндриф, где родилась наша бабушка, -  сказал Хэл, указывая
вдаль. - Там  живут наши родственники, троюродные братья и  сестры. Я думаю,
Молли пригласила их к нам. Они, наверное, уже совсем большие. А там, видишь?
У   самого  берега  стоит  церковь,  это  Ардмор.   Мы  ездили  туда  каждое
воскресенье, там похоронена мама.
     Какая  она  маленькая,  эта  церковь, одинокая,  открытая всем  ветрам.
Неужели мама  лежит здесь все эти  десять лет, и  рядом нет не одной близкой
души?  Интересно,   приносит   ли  кто-нибудь  цветы   на  ее   могилу?  Хэл
почувствовал, что  у него  сжалось  горло. Прошлое  казалось таким  далеким,
таким давнишним.
     Вот  Голодная Гора  подняла  свою старую  гранитную голову в  небо, а у
подножья -  рудник, заводские  трубы,  сараи, рельсы для вагонеток,  а когда
пароход обогнул мыс, перед ним открылась горбатая спина острова Дун, длинный
ряд гарнизонных  строений  и  деревушка  Дунхейвен,  примостившаяся  в  тени
холмов.
     - Посмотри  туда,  в глубину залива,  там, напротив  гавани - Клонмиэр,
видишь? - показал Хэл.
     В  полном  молчании  они  смотрели  на  родной  дом,  который  покинули
маленькими детьми. Солнце било в окна,  освещало серые стены. Патина времени
покрыла новое крыло, притушив свежие  краски, и оно сделалось частью целого,
но было по-прежнему пусто - никто к  нему не  прикасался  с того самого дня,
когда  строители покинули  его в тысяча  восемьсот семьдесят первом году. На
старой башне развевался флаг; в заливе стояли на причале лодки.
     У Кити по щекам струились слезы.
     - Я знаю, что это глупо, но ничего не могу с собой поделать, -  сказала
она, улыбаясь  Хэлу. - Я думала  увидеть какие-то  перемены, но все осталось
по-прежнему. Все, как было.
     - Там в одной  лодке кто-то  сидит, - сказал Хэл. - Интересно, кто это,
Сюливан или Бэрд? Ловят, наверное, килигу.
     - А цапли по-прежнему живут  в конце парка, - сказала Кити. - Посмотри,
Лизет,  видишь их  лохматые гнезда  возле другого рукава?  Вот  и причальная
стенка. А в гавани совсем сухо, отлив. Придется бросить  якорь и  добираться
на лодках.
     -  Я вижу на пристани Молли и Роберта, - сообщила Лизет, - а с ними еще
какие-то люди. Мужчина с седой бородой, а одет, как священник.
     -  Это  дядя  Том,  -  закричал Хэл. - Когда-то он был  лучшим  папиным
другом. А вон там, смотри, тетя Гариет машет платком.
     - А с ними, наверное, Джинни, - сказала Кити. -  Боже мой, ведь ей было
всего шесть лет, когда мы уехали. А теперь, наверное, уже шестнадцать.
     Лопасти  парохода  захлюпали  по  воде,  и суденышко  дало задний  ход.
Бросили якорь. На легкой  волне  залива  запрыгали  лодочки.  Все улыбались,
целовали друг  друга, здоровались. Том положил одну руку  на плечо  Хэла,  а
другой обнял  Кити. Тетя Гариет подхватила на руки Лизет и крепко прижала ее
к себе. Джинни смотрела то на одного, то на другого  своими ласковыми карими
глазами.
     - Бог  вас благослови, - сказал дядя Том своим глубоким басом. - Мы так
рады, что вы вернулись домой, так счастливы и благодарны.
     Знакомая булыжная мостовая, галечный пляж, лодки, вытащенные на  берег,
чтобы  их  не  смыло приливом. Лавка старого Мэрфи,  мастерская свечника  на
углу, паб  на  той  стороне  площади. Был базарный день, и  повсюду  убирали
прилавки. Пастух  гнал  стадо вверх  по дороге. Тут  и там  на площади стоят
мужчины, в зубах  соломинка, взгляд устремлен в пространство, стоят и ничего
не делают  -  обычная картина.  В дверях одного дома женщина осыпает  бранью
соседку;  откуда-то выбежал  бедно  одетый ребенок,  держа палец  во рту. На
ступеньках  лавочки Мэрфи стоит священник, держа  под  мышкой кочан капусты.
Группка шахтеров  в рабочей одежде идет по дороге от Голодной Горы, распевая
песни.
     -  Зачем  только  мы  оттуда уехали? - проговорил  Хэл.  - Почему  папа
заставил нас уехать?
     Дядя Том улыбнулся и взял его за руку.
     - Это уже не важно, - сказал он, - вы теперь опять дома.
     Как  приятно  снова видеть дядю  Тома, поцеловать  в  пухлую щечку тетю
Гариет; вдохнуть знакомый запах пасторского дома, где всегда пахнет кожаными
креслами,  папоротником и  собаками;  пить  чай  со  всякой  снедью, включая
фруктовый  кекс собственного изготовления  тети  Гариет.  А в душе  толпятся
воспоминания, счастливые воспоминания детства.
     - Вы по-прежнему сбиваете масло из сливок, которые снимаете раковиной?
     - А дядя Том все еще ездит по воскресеньям в Ардмор верхом?
     - А помните, как мы после чая играли в шарады, а мама притворялась, что
не может отгадать, хотя с самого начала знала, какое слово мы загадали?
     - А вы не забыли пикник на Килинских болотах, когда Кити упала в яму?
     - А экскурсию на Бул-Рок?
     - А бал, который давали офицеры гарнизона на острове Дун?
     Лет,  проведенных  в Лондоне, словно и  не бывало. Итона и Оксфорда  на
было в природе. Аделина и Ланкастер-Гейт - это просто дурной сон.
     Молли не забыла, что он хотел получить комнату в башне, и Хэл, в первый
вечер,  который они провели дома, оглядывал ее стены, слишком взволнованный,
чтобы  сказать хоть  слово. Боулы не  пользовались этой  комнатой,  от  стен
тянуло  сыростью   и  нежилым  духом.  Картины  потускнели,  некоторые  даже
покрылись плесенью. На старом шкафу стоял ящичек с птичьими яйцами, покрытый
толстым слоем пыли. Он забыл, чей это был ящичек. Может быть, он принадлежал
деду, который выиграл серебряный кубок на состязаниях борзых собак? Хэл снял
ящичек со шкафа и стер с него пыль. Была там  и разобранная на части удочка.
Она уже никуда не годилась. Хэл был рад, что Боулы ничего не изменили в этой
комнате. В  ней было что-то интимное, личное, что принадлежало только семье.
Дом  оставался таким  же,  как прежде, разве  что  чуть постарел и обветшал.
Некоторые ковры вытерлись, занавеси  в столовой никуда не  годились.  Слуги,
которых Молли привезла с собой из робертова дома, говорили, что пользоваться
кухонной плитой почти невозможно, а насос в конюшне совсем сломался.
     - Но какое это имеет значение? - говорила  Молли за  обедом. - Мы снова
дома, и если рождественскую индейку  придется жарить  прямо  в  столовой, на
огне в камине, она от этого будет еще вкуснее.
     Снова можно было слышать плеск волн в  заливе. Снова полная луна встает
над Голодной Горой.
     Нужно  было так много осмотреть, так много сделать, а времени было  так
мало. Как странно,  что  в конюшне уже  не было  старых лошадей, а  каретный
сарай опустел,  потому что кареты и коляски давным-давно перевезли в Лондон,
а в  его прежней комнатушке над конюшней жил грум,  которого привез с  собой
Роберт.  В  некоторых  местах  были разбиты  окна; между камнями пробивалась
трава.
     - А как прекрасно все  содержалось раньше, - со  вздохом говорила Молли
мужу.  - Помню, каждое утро помощник конюха, прежде чем чистить лошадей, мыл
весь двор, и только потом Тим подавал  к подъезду  коляску, если  маме нужно
было  ехать в Дунхейвен. Ну  ладно, пусть Боулы не  заботились о  том, чтобы
держать имение в порядке, но тогда это должен был делать приказчик.
     - Так всегда бывает, когда хозяева не живут в доме, - заметил Роберт. -
Трудно винить приказчика, да и вообще кого бы то ни было. Люди понимают, что
никому нет дела до  порядка. Что  толку, думают  они, заботиться  об имении,
если  хозяин  целых  десять  лет  глаз не  кажет?  Ничего, Молли,  попробуем
что-нибудь сделать сами, пока находимся здесь.
     Хэл вместе с сестрой решили навестить старых слуг, живших в коттеджах в
Оукмаунте, и ушли  оттуда  молчаливые и  разочарованные, потому  что тем для
разговора  хватало всего на несколько минут,  после чего посетители смущенно
замолкали, чувствуя себя незваными и нежеланными.
     - Ах, как вы похожи на вашу маменьку! - воскликнула вдова старого Тима,
глядя на Кити. - Точь-в-точь такие  же ясные красивые глазки, упокой Господи
ее душу.
     В этом же духе старушка продолжала причитать еще несколько минут, давая
им понять, что она все  помнит, а потом пошли жалобы  на трудные времена: ее
дети - оба,  и  сын,  и  дочь  - уехали в  Америку. При этом  она  неотрывно
смотрела на Хэла.
     Он  отдал ей  всю мелочь,  которая была  у  него в  кармане; она  жадно
схватила деньги, и  когда, распростившись с ней, Хэл  обернулся через плечо,
то увидел, что ее морщинистое лицо приняло совсем другое выражение и что она
бормочет что-то про себя.  Тут он  понял, что она  уже  забыла  про  них,  а
воспоминания  об их  матери  это  просто  способ  завоевать их расположение.
Единственное, что интересовало вдову Тима, это деньги, которые она держала в
руках. Они направились в дом священника, где дядя  Том и тетя Гариет вернули
им веселое расположение духа.
     - Десять лет - это долгий срок, - говорил дядя Том, - но  вас не должно
это беспокоить. Вы вернулись домой и  останетесь  здесь.  Что ты собираешься
делать, Хэл, после окончания Оксфорда?
     - Ничего, - улыбнулся Хэл. - Жить  в свое удовольствие и писать картины
для друзей.
     Тетя Гариет покачала головой.
     - Я вижу, ты  усвоил себе дурные привычки, - сказала она. - У тебя было
слишком много денег и никакого руководства. Пойди  помоги нам сбивать масло,
Джинни покажет тебе, как это делается.
     Добела  выскобленный молочный чулан,  тетя Гариет хлопочет вокруг своих
горшков и мисок.
     - А  ну-ка,  попробуй заработать свой обед, вместо того чтобы сидеть на
столе да угощаться  сывороткой.  Посмотри  на Джинни,  она такая малышка,  а
энергии у нее вдвое больше.
     - Женщины должны работать, а мужчины - развлекаться, - поддразнивал Хэл
девушку, дергая ее за волосы. - Помнишь, как я вез тебя на тачке и уронил, а
ты плакала?
     - Да, а ты ее целовал и просил прощения, - сказала тетя Гариет.
     Хэл сунул палец в  миску  с желтыми  сливками  и  хитро  поглядывал  на
Джинни, а она, засучив рукава и собрав  волосы на затылке, чтобы  не мешали,
вертела ручку маслобойки.
     - Ты, наверное, уже слишком взрослая, чтобы целоваться, - сказал он.
     - Даже чересчур взрослая, - подтвердила Джинни.
     -  И слишком разумная,  теперь уже  не станешь кататься на тачке  и тем
более падать.
     - Это зависит от того, кто будет меня катать.
     - Хочешь попробовать? Я прокачу тебя вокруг сада.
     - Нет, не хочу.
     - Тогда пойдем на залив ловить рыбу, если тебе угодно мне довериться.
     -  Я ничего тебе не  обещаю, пока ты  не перестанешь лазить  пальцами в
сливки.
     Хэл рассмеялся и,  соскочив  со стола, встал рядом с  ней  и взялся  за
ручку маслобойки.
     - Ах, Джинни, - сказал он,  - ты никуда не уезжала из дома и поэтому не
знаешь, что это значит - вернуться домой.
     Что толку огорчаться из-за того, что между ним и обитателями  Клонмиэра
встали долгие годы?  Ведь сам Клонмиэр не изменился,  остался прежним. Нужно
радоваться  каждой  минуте.  Это  было  действительно  счастливое Рождество.
Кухонную  плиту каким-то образом удалось наладить, индейка была зажарена,  и
Хэлу как  главе дома было предложено ее разрезать, что он и проделал с такой
щедростью, что ему самому достался один остов. Пра