ез открытые двери.
     Вдруг кто-то схватил Джона за руку, это был Генри, который стремительно
выскочил из дверей конторы и потащил его в укрытие, под защиту здания.
     -  Спокойно, ложись на землю,  - прошептал  Джону  брат, - сейчас  отец
задаст этим мерзавцам, они у него запрыгают.
     Он дрожал от возбуждения, указывая на две фигуры - это  были его отец и
капитан  Николсон,  - которые стояли  невдалеке  от  здания, держа  что-то в
руках. Медный Джон был без шляпы, пальто его было расстегнуто, так что видна
была  вся  его  мощная  фигура,  а длинные  волосы развевались  на ветру. Он
оглянулся, увидел своего младшего сына и  подмигнул ему,  указав на предмет,
который держал в руках капитан Николсон.
     Джон сразу же понял, что они задумали, и похолодел.
     - Боже мой, Генри! - воскликнул он. - Это же убийство!
     Брат  его  не ответил,  он продолжал следить  за тем, что делают отец и
Николсон. Рудокопы были слишком заняты своим  делом разрушения и не заметили
этих  двух мужчин, которые незаметно  подкрались к обогатительной фабрике и,
нагнувшись  к  основанию  стены,  что-то  там делали. Через минуту эти  двое
выпрямились и быстро побежали назад  к конторе, где их ожидали Джон и Генри,
и, так же, как и они, бросились на землю.
     - Ну, теперь они никуда не денутся, - сказал Медный Джон, и его младший
сын заметил торжество в его глазах и твердой линии губ.
     С  минуту  все было тихо, а  потом раздался  оглушительный  взрыв,  и в
воздух взметнулись камни и обломки, послышались душераздирающие крики.
     Медный  Джон  поднялся  на  ноги  и,  не  говоря ни слова,  обернулся к
Николсону.  Затем  он  первым  вышел из конторы и постоял, глядя на картину,
открывшуюся его взору.
     Обогатительная  фабрика,  мгновенно  взлетевшая на  воздух  от  мощного
порохового  заряда, представляла собой  груду  развалин; устоял лишь дальний
конец  здания,  который  каким-то  образом  загорелся  и  теперь  был  объят
пламенем.  Оттуда  выскочил единственный оставшийся в живых  шахтер  из  тех
шести, что три минуты  назад орудовали на обогатительной фабрике, оглашая ее
победоносными криками.
     При виде этого зрелища над толпой взметнулся  вопль ужаса  и  отчаяния;
люди,  опасаясь  того,  что  этот взрыв  лишь  первый,  что за ним последуют
другие, и все они будут уничтожены, в панике  бросились  бежать с криками  и
воплями,  торопясь как можно скорее выбраться из  этого места, падая  и давя
друг  друга  в  этой спешке,  так  что  через минуту  широкий проход к шахте
представлял собой  беспорядочную  массу  рвущихся  прочь  людей,  освещенную
зловещим пламенем горящей фабрики.
     - Догнать их! - крикнул Медный Джон. - Не давайте им скрыться!
     Врезавшись в толпу, он бил по головам  направо  и  налево своей толстой
тростью, похожей  на  дубину, а за  ним устремились  Николсон  и другие  его
помощники,  в  то  время  как  Джон  стоял  на  пороге  конторы,  совершенно
обессиленный, борясь с  приступами тошноты, а едкий запах пороха забивал ему
ноздри,  и он ничего не видел, кроме квадратной фигуры отца, который бил  по
головам  испуганных  шахтеров, а  они  бросались от  него в  разные стороны,
ошеломленные и отчаявшиеся - весь боевой  дух  покинул  их при виде  ужасной
гибели их вожаков. А потом  послышался пронзительный  визг  женщин и  детей,
оказавшихся  под ногами  бежавших в панике  мужчин,  а пламя,  пожирающее их
домишки,  потерявшее силу  просто потому, что  у  него не  было больше пищи,
окончательно  погасло  под  потоками  дождя,  хлынувшего  из  черных  туч  и
мгновенно  промочившего до  нитки  всех,  кто находился  на месте  действия.
Наступившая  темнота  в соединении  с дождем еще  усилила  сумятицу  -  друг
нападал  на друга, враг обнимался  с врагом, и  сквозь  все это  море звуков
слышался уверенный  голос Медного  Джона, который командовал и распоряжался,
давал  советы и указания Николсону и другим  своим  помощникам,  призывая на
помощь Генри, а Джон все стоял на пороге конторы, глядя на груду развалин, в
которые превратилась обогатительная фабрика.
     Было  уже  половина  третьего  к  тому  времени,  когда  на  шахте  был
восстановлен относительный  порядок. Человек десять шахтеров были арестованы
и  посажены  под замок в конторе, остальные  разбежались - либо с тем, чтобы
спрятаться  где-нибудь  на горе,  либо  для того,  чтобы  вернуться домой  в
Дунхейвен в расчете на то, что в  темноте никто не узнает  об  их  участии в
бунте. Ливень прекратился, теперь с неба падал ровный мелкий дождик, который
окончательно загасил огонь,  так что на  месте  домов  корнуольцев  остались
только  мокрые   дымящиеся  головешки.  Их  семьи  провели  остаток  ночи  в
помещениях самой шахты,  надеясь, что утром для  них  что-то будет  сделано.
Больше до наступления рассвета ничего нельзя было предпринять, однако Медный
Джон уже сидел  в  конторе  со  стаканом подогретого рома в  руке и диктовал
распоряжения капитану Николсону.
     - Я полагаю,  мы  вполне можем  рассчитывать  на  то, что с  людьми  из
Дунхейвена  у  нас  больше не будет никаких  неприятностей. Они  вернутся на
работу, во всяком случае, те, что не сбежали и не прячутся на горе, а  может
случиться и так, что завтра придут наниматься новые люди.  Кстати сказать, с
этим штреком, который ведет из шахты на поверхность, мы поступим так же, как
и с обогатительной фабрикой. Не забудьте, капитан Николсон, то, что осталось
от  фабрики,  нужно разобрать в течение сорока  восьми  часов, так чтобы как
можно  раньше можно  было расчистить  площадку и приступить к  сооружению на
этом месте нового здания. Кроме того,  нужно предать  земле  тех,  кто лежит
там, под  этими  развалинами, вернее, то,  что от них соталось  - я полагаю,
осталось не так много... А  теперь, джентльмены, я  должен поблагодарить вас
всех за ту помощь, которую вы оказали мне нынешней ночью. Вы  увидите, что я
в  долгу  не  останусь. Тех  из  вас,  кто  не  слишком  утомлен,  приглашаю
отправиться вместе со мной и моими сыновьями в Клонмиэр, где моя  дочь будет
иметь удовольствие предложить вам закусить.
     Его  помощники,  промокшие  и  измученные,  едва  не  падая  с  ног  от
усталости,  один за другим извинились и отказались от приглашения, и  Медный
Джон  под  дождем  и  в  кромешной  тьме,  которая  обычно  наступает  перед
рассветом, сел на лошадь  и поехал по безмолвным улицам Дунхейвена к  себе в
Клонмиэр в сопровождении своих сыновей.
     Джейн,  Марта  и  остальные слуги  в  волнении и  тревоге  ожидали  их,
столпившись в  холле;  увидев, что они возвращаются  целыми  и  невредимыми,
старая Марта  залилась  слезами и принялась  бранить  своего  хозяина, качая
головой и горестно цокая языком при виде распухшего лица Джона.
     -  Полно, полно, Марта, - уговаривал ее Медный Джон, делая знак слугам,
чтобы  они шли спать. -  Никто  из нас не пострадал, кости у всех целы. Рана
мистера Джона быстро заживет, я в этом нисколько не сомневаюсь. Все, что нам
сейчас  нужно,  это поесть,  выпить и обогреться у  жаркого огня в камине, а
потом как можно скорее в постель, чтобы можно было  хоть ненадолго  соснуть,
ибо завтра у нас будет много дел.
     Они стояли в  библиотеке, четверо Бродриков: отец - со стаканом в руке,
заложив  другую за  спину;  его суровое лицо смягчилось, когда он с  улыбкой
обернулся  к  дочери,  которая тоже  улыбнулась  ему в  ответ,  однако  была
по-прежнему бледна и так встревожена, что ее  улыбка казалась лишенной своей
сути,  всего-навсего  тенью настоящей улыбки; Джон стоял, опершись локтями о
каминную полку и обхватив руками голову; лицо у него распухло и  побледнело,
в то время как Генри, мокрый до нитки, так что платье прилипло  к его худому
телу, дрожал от холода. Он поднял бокал и чокнулся с отцом.
     -  Во всяком случае, -  сказал он, - мы их одолели, несмотря ни на что,
верно, отец?
     - Да, - ответил Медный Джон, - мы их одолели, Генри.
     Они выпили вместе, улыбаясь друг другу поверх бокалов.
     Шахта, думала Джейн, шахта  осталась  в  целости, она по-прежнему будет
работать на Голодной Горе,  а Морти  Донован проиграл в  этой игре. Братья и
отец  в  безопасности.  У  Джона распухло  лицо, но больше  ничего худого не
случилось. Эту сцену она запомнила на всю жизнь: отец и сын поднимают бокалы
в ознаменование благополучного окончания неприятностей. И еще она запомнила,
как Джон, отвернувшись от камина, посмотрел  на бледного дрожащего  Генри и,
вдруг рассердившись, сказал:
     - Ради Бога, Генри, пойди и переоденься, ты простудишься насмерть.
     Она  запомнила, как  стучит в  оконное стекло дождь, как  тихо шелестит
листва под вздохами ветра за  окном; запомнила и то, что хотя все они были в
безопасности, ей все равно было страшно.
     Все молодые  Бродрики крепко  спали  в эту ночь, а  их отец Медный Джон
заворочался во  сне, нахмурился  и  что-то  пробормотал, словно  ему  что-то
приснилось. Ветер еще немного  повздыхал и затих; дождь  пошептал, покапал и
успокоился.  А  там, далеко, в  пяти  милях от  замка, стоял  среди  вереска
маленький  ослик,  дрожа всем  телом, рядом валялась  перевернутая  тележка,
придавив  собой  мертвое тело Морти Донована,  который сжимал  в окоченевших
руках камни и мох с Голодной Горы.

        "6"

     Первого числа каждого  месяца  Джон Бродрик из Клонмиэра, как  бы он ни
был  занят другими  делами  и что  бы ни случилось в тот день,  писал письмо
своему  партнеру  Роберту  Лэмли  из Данкрума с отчетом о состоянии  дел  на
принадлежащей  им шахте  на  Голодной  Горе в Дунхейвене. Это  было одно  из
строгих  правил,   которые  он  установил   для  себя  с  самого  начала  их
партнерства, и, хотя он не испытывал особых дружеских чувств к Роберту Лэмли
и  виделся  с ним не  чаще  двух-трех  раз  в год,  все  равно каждый  месяц
отправлялось письмо -  из  Клонмиэра, Бата,  Лондона, Бронси или Летарога, -
написанное аккуратным угловатым почерком  и  запечатанное печаткой с  гербом
Бродриков:  рука  в  стальной перчатке, сжимающая кинжал и  сложенная  таким
образом, как это было принято в те времена. "Имею удовольствие сообщить Вам,
мой дорогой мистер Лэмли,  - писал он,  - что сумма моего и Вашего дохода за
этот год превышает предыдущую, и сего дня, то есть четырнадцатого февраля, я
перевел на Ваш счет в банке в Слейне сумму в две тысяи фунтов".
     Очень типично  для  Джона Бродрика было то, что эта приятная информация
сопровождалась небольшой горькой пилюлей.
     "К  сожалению, должен вам сообщить, - продолжал  он,  -  что  расходы в
нынешнем году были также достаточно велики: я был  вынужден  установить  еще
одну паровую  машину,  стоимость которой быдет  вычтена из доходов  будущего
года. Однако цены на  медь  в  настоящее  время  достаточно высоки,  и,  мне
кажется, имеет смысл рискнуть значительной суммой для того, чтобы произвести
разведку  соседнего участка,  примерно в  четверти мили от шахты, в северной
части Горы, над дорогой. Разведка обойдется довольно дорого,  однако польза,
которую такого рода работы принесут  этой  стране, настолько очевидна, что я
бы рискнул произвести известные затраты и заложить вторую шахту, несмотря на
то, что доходы от нее будут не столь велики".
     Итак, была заложена  новая  шахта, заработал рудник,  были  наняты  еще
рабочие, куплены  пароходы  для  доставки  руды  из  Дунхейвена в Бронси  на
медеплавильные  заводы,  и  мало  помалу, а  потом  все  быстрее,  состояние
Бродриков росло, и Медный Джон расширял свои владения  в Клонмиэре, прикупая
двадцать  с одной  стороны, еще двадцать  - с другой, земли на  побережье за
островом Дун, земли за Килином по дороге к Денмэру.
     Затем  возникли  вопросы  назначения  должностных  лиц в Дунхейвене,  и
владелец   Клонмиэра  считал,  что  право  распоряжаться   в  этом   вопросе
принадлежит ему, а не Роберту Лэмли.
     "К сожалению,  Дунхейвен  в скором времени может лишиться услуг доктора
Бимиша, который пользует нас. Очень важно найти для графства знающего врача,
который  пользовал бы бедных и к которому мы  могли  бы обратиться и сами  в
случае  необходимости, с  уверенностью в том,  что на него можно положиться.
Мне дали  понять,  что доктор Армстронг,  который  обслуживает  гарнизон  на
острове Дун, собирается выйти  в отставку их  армии и  не  прочь  поселиться
где-нибудь в провинции, и именно в наших краях. Полковник Лесли отзывается о
его  знаниях  и  способностях самым  хвалебным  образом,  и мне кажется, что
доктор  Бимиш тоже знает его достаточно  хорошо. Вам известно, что должность
врача в графстве  выборная, и  голоса  при  выборах  распределяются в  суммы
денег,  поступающих на медицинскую помощь по  подписке.  Поскольку  то,  что
плачу я лично, вдвое или даже  втрое превосходит все, что  платят остальные,
считаю  нужным  вас уведомить, что именно мне принадлежат все  голоса, и что
если  мне  будет угодно и  если  доктор  Армстронг согласится,  эту вакансию
займет он...".
     Не  нужно  и  говорить,  что доктор  Армстронг согласился,  к  великому
удовольствию молодых Бродриков, которые сразу же с ним подружились.
     "Что  же  до  ваших арендаторов, -  добавил Медный Джон, -  по каковому
вопросу  вы спрашивали  моего  совета  в  Вашем  последнем письме,  то  могу
сказать: я не одобряю Вашего намерения прощать задержки с внесением арендной
платы. Те немногие арендаторы, которые платят вовремя и  сполна, сочтут, что
их  добросовестность не  приносит  им  никаких преимуществ  по  сравнению  с
должниками и, конечно, не склонны будут в дальнейшем вносить плату столь  же
аккуратно.   Моя  же  система  заключается  в   том,  чтобы  отдавать  землю
неплательщиков более добросовестным арендаторам, с тем  чтобы они работали и
соответственно платили еще более старательно".
     И Джон  Бродрик,  выражение лица которого  с каждым месяцем становилось
чуть более суровым, а линия рта  еще более твердой, заключал  свое  месячное
послание сообщением о домашних делах.
     "Мы  намереваемся  перебраться на  ту  сторону  воды  в  первых  числах
сентября,  с тем чтобы провести зиму,  как обычно, в Летароге. К  сожалению,
должен сообщить, что  здоровье Генри по-прежнему  неважное, и  мы  все о нем
тревожимся.  Доктор, к которому  он обращался  в Брайтоне, сказал,  что  ему
полезно было бы переменить климат на более теплый, и он собирается поехать в
Барбадос, может  быть, даже  не  дожидаясь нашего  отъезда в  Летарог.  Джон
вполне благополучен, у него появились новые собаки, как обычно, борзые, и он
уверяет, что они потеряют форму,  если он не сможет  их как следует погонять
перед  наступающим  сезоном,  поэтому  он хотел бы  приехать с ними  к вам в
Данкрум,  когда вы в следующий раз будете  у  себя. Дочери мои,  к  счастью,
здоровы,  они  присоединяют,   мой  дорогой  мистер  Лэмли,  свои  наилучшие
пожелания к моим...".
     И вот, под подписью подведена черта, письмо сложено и вручено Томасу, с
тем  чтобы он отнес его в Дунхейвен,  и таким образом  еще одна  обязанность
выполнена, и о ней можно больше не думать.
     Взяв свою трость, Медный Джон  вышел из  дома, чтобы  пройтись по своим
владениям. Он направился  к заливу, чтобы посмотреть, высоко или низко стоит
вода; оглядел лодку Джона, стоящую у причала, бросил взгляд  на садик Джейн,
который  она разбила у лодочного сарая, посмотрел вверх,  на цапель, свивших
себе гнезда на высоких деревьях; затем взгляд его  скользнул через залив, на
дымок, вьющийся над трубами гарнизонных зданий на острове Дун, а потом, мимо
Дунхейвенской гавани,  к подножию Голодной Горы. Обогнув  дом, он оказался в
огороде,  где,  конечно,  встретил Барбару,  занятую  серьезной  беседой  со
стариком  Бэрдом  на тему  о том, как надо ухаживать  за виноградной  лозой,
только что посаженной  в оранжерее; потом  шел через,  высаженный его дедом,
где  в сосновых  ветвях  шелестел  ветерок,  совсем как  прибой на  песчаном
берегу,  по  узеньким  дорожкам,  составлявшим гордость  Барбары, к беседке,
которую  построили для  Генри  нынешней  весной. Там  он  и  лежал  в  своем
шезлонге, а рядом с ним сидела Джейн и читала ему вслух.
     При виде отца Генри весело улыбнулся, глаза его ярко блестели, на щеках
горел яркий румянец, и отец, стараясь не замечать похудевшего тела, укрытого
пледом, думал о том, как хорошо его сын поправляется.
     - Вы опять застали меня на месте преступления, сэр, - со смехом говорил
Генри.  -  Я ведь,  как обычно, ленюсь.  Должен вам признаться, я даже уснул
вскоре  после полудня,  и  спал бы, наверное, до сих пор,  если бы Джейн  не
подкралась ко мне и не начала читать мне стихи.
     - Неправда, Генри, ты несправедлив ко  мне, - упрекнула его сестра. - Я
пришла сюда по твоей просьбе, и  ты совсем  не  спал,  просто лежал, положив
руки  за голову, а лицо у тебя было такое  усталое. Мне даже жаль, что ты не
спал. Доктор Армстронг говорит, что тебе нужно как можно больше отдыхать.
     - Вилли Армстронг  просто  старая баба, - сказал Генри. - Кудахчет надо
мной,  словно  я  младенец,  а  не  здоровый  мужик,  который  просто слегка
захворал, потому что  имел глупость простудиться прошлой зимой.  Вот увидите
каким я вернусь с Барбадоса, велю, пожалуй, сделать себе татуировку и отращу
курчавую  бороду.  Вы гуляете,  сэр?  Можно,  я пойду  с вами,  а то мне уже
надоело лежать?
     Желая показать, как он презирает  свою слабость, Генри откинул  плед  и
встал на ноги, весело напевая какую-то песенку, и сразу же  завел разговор о
делах, касающихся имения;  отец взял его  под  руку, и они направились через
лес к ферме, принадлежащей собственно имению и расположенной в парке.
     "Они зайдут слишком  далеко,  -  думала  Джейн, -  отец  так  увлечется
разговором, что обо всем забудет, а к вечеру Генри будет так утомлен, что за
обедом ничего не станет есть, и  Барбара встревожится, а если среди ночи мне
случится выглянуть из комнаты, я  непременно увижу полоску  света из-под его
двери, и станет ясно, что он опять не спит".
     Она  продолжала  сидеть в маленькой беседке возле пустого кресла брата,
пытаясь понять, какие мысли занимали  Генри всю весну и  все лето, когда  он
лежал здесь день за днем, поднявшись с  постели после  болезни. Генри, такой
живой и деятельный, он так любит общество людей, путешествия, а теперь лишен
всех этих удовольствий; у него даже нет сил помогать отцу в делах, связанных
с шахтой. Любой другой человек на его месте сделался бы мрачным, беспокойным
и  раздражительным, но  Генри, даже если  и  испытывал такие  чувства, ничем
этого  не  показывал. У него  всегда находились  доброе  слово  и улыбка для
каждого  члена  семьи,  всегда была  наготове забавная  шутка, он  постоянно
строил планы, что они будут делать,  когда он поправится, о том,  как весело
они будут проводить время, какие  пикники будут устраивать,  как часто будут
собираться вместе.
     -  Уж один-то  пикник мы обязательно устроим,  - сказал он в  тот самый
вечер, -  прежде чем я уеду на Барбадос. Мы возьмем лошадей и отправимся  на
озеро на Голодной  Горе,  совсем  как тогда, когда мы были  детьми, а доктор
Вилли Армстронг  тоже с  нами поедет, и  молодой Дикки  Фокс  - не  красней,
пожалуйста, Джейн, - и Фанни-Роза Флауэр, если ее отпустит миссис Уайт, и ее
брат  Боб, если у него еще  не кончился отпуск, и все мы будем веселиться от
души, и никто не будет болеть, печалиться и грустить.
     Эта  радость,  вызванная  предвкушением   приятной  поездки,  так   его
взволновала, что у него сделался приступ кашля, и Джейн  живо вспомнилась та
ночь, когда  Генри, весь промокший, стоял в библиотеке,  дрожа от холода. Те
дела,  по  крайней  мере,  закончились, не было  больше  воровства,  не было
никаких столкновений, а Морти Донована не было  на свете. Сэм Донован продал
ферму и  держал  лавку в Дунхейвене. В  каком  гневе  был бы гордый старик -
Донован,  и вдруг лавочник, какой позор! Второй  сын жил в маленьком домишке
гд