е, на  всю  жизнь  запомнит,  как  она
прикоснулась пальчиком к его губам, когда лежала в вереске.
     Но для Фанни-Розы  это  было  лишь  эпизодом,  приятным  моментом после
купания, и Джон, полный своей  любовью, пытался угадать, случилось  ли бы то
же самое, если бы на его месте были Генри или Вилли Армстронг или кто-нибудь
из молодых офицеров  с  острова  Дун. Она  взяла  его за руку,  совсем,  как
ребенок, так  же, как это делала  Джейн, и повела по  холму обратно к озеру,
рассказывая  по  дороге  какую-то глупую  историю  про  своего  отца  и  его
арендаторов, о том, как  однажды на Рождество  он напоил их  всех виски так,
что они  отправились по  домам  совершенно пьяными,  а Джон  смотрел  на  ее
профиль, на облако каштановых волос, испытывая сладостное чувство счастья, в
котором, однако, была и доля горечи.
     Она бросила его  руку, когда  они оказались на виду у остальных. Вот  и
конец,  подумал он; день для него  закончился, больше  ничего не будет, и он
молча  направился  к своей  лошадке, оседлал ее и стал помогать Тиму седлать
остальных,  ибо болтать  и смеяться,  вступать  в  беседу,  как  это  делала
Фанни-Роза,  было выше  его сил.  Все они, все  эти  люди,  вдруг  стали ему
чужими, он предпочитал оставаться в одиночестве или в обществе флегматичного
Тима.
     Какой это был прекрасный день, как все было хорошо! - говорил  Генри. -
Вы все должны поехать  со мной  на  пристань, чтобы проводить  меня, когда я
взойду на борт "Генриэтты", и помахать мне с берега, желая счастливого пути.
     Итак, пробираясь через камни и вереск, все общество двинулось к дороге,
где была оставлена коляска,  Фанни-Роза запела веселую задорную песенку, все
подхватили, и громче всех молодые  офицеры. Небо,  такое ослепительно  яркое
днем, приобрело более спокойную светлую окраску сентябрьского вечера, солнце
заслонили белые барашки  облаков. Первые  тени упали на Голодную Гору. Вот и
подошел к концу этот прекрасный день, думала Джейн, и мы оставляем у себя за
спиной озеро,  скалы, вереск; наши  голоса  не нарушат  больше их  тишину  и
покой. День  этот принадлежит прошлому, это то,  что  мы  будем  вспоминать,
говоря друг другу:  "Ты  помнишь? Помнишь,  как  смеялся  Генри,  как он пел
вместе с Фанни-Розой?".
     Итак, все спустились на дорогу, и лошади весело понеслись к Дунхейвену.
А  там, на площади, их  уже дожидались Кейси, еще кто-то из  слуг и  грум из
Эрдрифа,  готовые  принять лошадей; все спешились  и пошли вместе с Генри  к
пристани,  где  стояла на  якоре  "Генриэтта",  и  матросы  ставили  паруса,
готовясь  к отплытию. На пристани  находился  капитан Николсон,  наблюдая за
окончанием погрузки,  а рядом  с  ним стоял Медный  Джон  вместе с капитаном
судна. Он улыбнулся подходившему к нему сыну и пошел ему навстречу.
     - Не слишком утомился, мой мальчик?
     -  Нет,  сэр. Это  был один из счастливейших  дней моей жизни, - сказал
Генри.
     - Отлично.  Именно этого мы для  тебя и  хотели.  Однако ты очень точно
рассчитал  время, ничего  не оставил  для  всяких  прощаний.  Капитан  хочет
поднять якорь сразу же,  как только ты  поднимешься на борт. Ветер попутный,
и, если он продержится, вы очень скоро будете в Бронси.
     Генри  поцеловался с  сестрами, пожал  руку брату  и  друзьям, выслушал
обязательные  в  таких  случаях  нарочито  веселые  напутствия  провожающих.
"Привези  нам из Барбадоса  шали,  Генри!", -  просила  Элиза.  "Не  забывай
принимать свое лекарство  от кашля!",  - наставляла Барбара, а молодые  люди
советовали не  влюбиться  в  какую-нибудь из тамошних  красоток.  "Побыстрей
поправляйся, сын, это единственное, что меня интересует", - сказал его отец,
и Генри повернулся и стал спускаться к ожидавшей его лодке, лодка отчалила и
пошла по направлению к  "Генриэтте". Генри стоял  на корме, улыбался и махал
шляпой.
     - Встретимся в Неаполе! - крикнул он Фанни-Розе. - Вы обещаете, правда?
     Она кивнула, улыбаясь ему в ответ.
     - Буду ожидать вас на балконе.
     Они  следили  за тем,  как лодка  подошла  к  судну, и Генри  вместе  с
капитаном поднялись на борт. В тот же момент на судне все пришло в движение:
с полубака слышались команды помощника капитана, раздавался скрип лебедки.
     - Пойдемте, не будем больше ждать, - вдруг  сказала Джейн.  - Не  люблю
смотреть, как корабль выходит из гавани. В этом есть что-то окончательное.
     -  Вон там ваш брат, - сказала Фанни-Роза. - Посмотрите, он обернулся к
нам, он что-то нам кричит.
     - Это бесполезно, - сказал Медный Джон. - Ветер относит звук в сторону.
А тут еще эта лебедка... Пойдемте, Джейн  права.  Нет никакого смысла в том,
чтобы здесь  стоять. Судно можно  увидеть и из Клонмиэра, если спуститься  к
самому концу нашего залива.
     Когда  он  повернулся, чтобы идти,  ему под ноги попалась  собака, и он
чуть не упал  на булыжники. Медный  Джон сердито выбранился и, подняв палку,
из всех сил вытянул животное по спине, после чего  собака, с жалобным воем и
сильно хромая, бросилась в открытую дверь лавки своего хозяина.
     - Расплодили тут собак! -  кричал Медный Джон владельцу лавки,  который
показался  на  пороге,  красный  и разгневанный, готовый  вступить в  ссору.
Медный Джон,  увидев, кто это, тут же повернулся и пошел прочь от набережной
к  рыночной площади  в  сопровождении сына и дочерей.  Лавочник смотрел  ему
вслед с выражением  угрюмой злобы  на лице, потом нагнулся, чтобы  погладить
пострадавшее животное,  ворча  что-то  про  себя,  а  между тем,  откуда  ни
возьмись,  вокруг  него  собралась  толпа,  осаждая его вопросами  и подавая
советы.
     - Как это неприятно, - прошептала Барбара, покраснев. - Вы видели?
     - Да, - медленно проговорила Джейн. - Да... это был Сэм Донован.
     Поглядев  через плечо, она  увидела, что "Генриэтта", распустив паруса,
набирает ход, в то время как буксиры направляют ее к середине пролива.
     Их отец ничего не сказал по поводу инцидента с собакой.
     Он  помог  Фанни-Розе  сесть на лошадь,  обменялся парой  слов  с Бобом
Флауэром, попросив что-то передать его деду Роберту Лэмли, когда в следующий
раз они будут с визитом в Дункруме. Доктор Армстронг и офицеры откланялись и
удалились,  Флауэры   поехали  вверх  по   холму  к  Эндрифу,   а  Бродрики,
погрузившись  в  отцовский  экипаж,  -  к  себе  домой  в  Клонмиэр.  Солнце
спряталось  за  верхушки  деревьев,  замок   и   залив  оказались   в  тени.
Минуту-другую они постояли на  подъездной аллее, глядя  на "Генриэтту" - она
двигалась по водной глади к  горизонту и, наконец, скрылась за островом Дун;
больше они ее не видели.
     Медный Джон медленно вошел в дом, крепко сцепив руки за спиной. Барбара
и Элиза  последовали за  ним. А  Джон и Джейн направились  к дальнему  концу
парка, где громадные сосны склоняли свои ветки к самой воде залива, и стояли
там, глядя  на  широкие просторы гавани,  пока  на Голодной  Горе не погасли
последние отблески солнечного света.
     - Как жаль, что произошла эта неприятная сцена, - сказала Джейн.
     - Что ты имеешь в виду? - спросил ее брат.
     - Неприятно, что отец ударил собаку Сэма Донована.
     -  Ах,  ты об этом... Да,  это несколько подпортило приятный день. Я бы
мог осмотреть эту собаку, только ничего  хорошего из этого не получилось бы.
Отец бы рассердился, а Сэм Донован мог бы неправильно это истолковать.
     - Ты бы все равно ничего не мог сделать. Мне просто  неприятно, что это
случилось... Как ты думаешь, будет какая-нибудь польза  от этой  поездки  на
Барбадос? Поможет это Генри?
     - Я в этом уверен. Весной он будет уже в Италии. Ты, наверное, слышала,
они договорились с Фанни-Розой встретиться в Неаполе.
     Джон повернулся и  медленно зашагал к  дому. Джейн взяла его  под руку.
Оба  они молчали,  думая о Генри. Джейн  вспоминала его веселую улыбку,  его
смех, то, как он стоял, махая им рукой, на  корме маленькой лодочки, которая
только что  отчалила  от  пристани и направлялась  в  сторону "Генриэтты", и
гадала, насколько эта его веселость была естественной или, наоборот, маской,
за которой он пытался скрыть свою болезнь от родных и от самого себя. А Джон
видел  лишь  балкон в  Неаполе  и  девушку  с цветком  в  волосах, это  была
Фанни-Роза,  и  она  бросала  свой  цветок Генри. Возможно,  в  окрестностях
Неаполя  есть  холмы и  озеро.  Возможно,  Фанни-Роза  будет там купаться  и
покажет свое нагое тело  Генри. Возможно, они будут  там гулять, взявшись за
руки, а потом лягут, и она позволит ему себя целовать. Ему, его брату Генри,
который гораздо достойнее его, он умен, обаятелен, лучше во всех отношениях,
чем он, Джон. Его брату Генри, который так болен... Ревность, охватившая его
при этой мысли, была столь постыдной и достойной всякого  презрения, что его
охватила ненависть к самому себе, к тому, что  он думает. Несмотря на любовь
к брату,  он  ему  завидовал  -  каждый взгляд,  каждая  улыбка  Фанни-Розы,
одно-единственное прикосновение ее руки приносили ему невыносимые страдания,
хотя он понимал, что эта улыбка принесет несколько недель счастья и забвения
больному, умирающему человеку. Он не просто завидовал,  он ненавидел. И  то,
что  Генри будет думать о Фанни-Розе,  мечтать о ней,  показалось ему  таким
чудовищно  невыносимым, что  Джейн, взглянув на его бледное лицо и в горящие
глаза, с тревогой спросила:
     - Что с тобой, Джон? Ты не заболел?
     - Нет, - ответил он. - Все в порядке.
     Она  постояла в нерешительности, а потом пошла в дом, а Джон,  глядя на
окна Клонмиэра, увидел, что в комнатах зажигают свечи, задергивают занавеси,
что уже наступил вечер, но ему казалось, что все это лишено смысла,  и ничто
не имеет  и не будет  иметь значения, кроме его  тоски по Фанни-Розе, что он
способен  совершить убийство, стать клятвопреступником,  отправиться  в  ад,
только  чтобы она ждала там, наверху, в комнате в башне, ждала бы его, Джона
Бродрика, а не его брата Генри.

        "7"

     Осень  тысяча  восемьсот двадцать седьмого года  оказалась  чрезвычайно
тяжелой для Джона Бродрика. Погода была скверная, непрерывно дули ветра, так
что в течение всего ноября доставлять руду из Дунхейвена в Бронси было почти
невозможно,  а  новая шахта,  недавно  заложенная,  не  приносила  ожидаемых
доходов.  Прежде  всего,  капитан Николсон  не  вполне  правильно  рассчитал
направление штольни,  слишком  сильно  углубив  ее,  так что она уперлась  в
водоносный пласт,  и  дальнейшие работы  были  связаны  со  слишком большими
трудностями,  несмотря  на  новый   насос,  установка  которого  потребовала
нескольких  сотен  фунтов.  Поэтому  было  решено  оставить  этот участок  и
попробовать бить шурфы  в восточном направлении. Однако  здесь,  несмотря на
то, что результаты  сразу же оказались благоприятными,  грунт был  настолько
твердым,  что ни  одного  дюйма  нельзя было  пройти, не  прибегая  к помощи
взрывчатки. А  это тоже  требовало  значительных  расходов. На  каждую унцию
пороха,   ввозимого   в   графство,   требовалось   специальное   разрешение
муниципальных властей, а  бочонки с порохом  приходилось хранить  на  складе
боеприпасов дунского гарнизона, и для  того,  чтобы переправить через  бухту
очередной  бочонок  с  порохом,  нужно   было  расписываться  в  специальной
ведомости. К тому же  цены на медь, стоявшие до тех  пор  достаточно высоко,
значительно  упали.  Крупные медеплавильные  компании в  Бронси  практически
могли  диктовать свои условия,  и  Медный Джон стал  подумывать о том, чтобы
частично сбывать свою продукцию с помощью частных контракторов.
     На смену влажным ноябрьским ветрам пришли сильные морозы, и это явилось
источником  новых  затруднений  для  владельца  Клонмиэра,  поскольку  мороз
погубил весь урожай картофеля, и многим арендаторам грозил  настоящий голод.
В  связи  с  этим  обстоятельством он  был вынужден отдать распоряжение Неду
Бродрику, чтобы тот не торопил  с уплатой полугодовой  ренты, и в результате
даже   те   арендаторы,  которые  меньше   других   пострадали  от  морозов,
воспользовались случаем и  тоже  отказались  платить.  Возникли  бесконечные
споры между арендаторами, корни которых  таились, по-видимому, в их склочных
характерах, и  Медному Джону  после утомительного  дня  на шахте приходилось
выслушивать какие-то нелепые истории, в которых он никак не мог разобраться,
и выносить по ним свое решение.
     Как это тяжело, думал он, что он - единственный человек во всей округе,
способный  принять  решительные меры, не  получая  при  этом  ни  помощи, ни
благодарности со стороны окрестных землевладельцев. Роберт Лэмли редко бывал
в Дункруме, а  если  и  приезжал, то только для  того,  чтобы  наведаться  в
Дунхейвен, просмотреть рудничные счета и пожаловаться на то, что его процент
прибыли  ниже того, на  что  он  рассчитывал.  Граф Денмар приезжал  в  свои
владения только на время рыбной ловли, когда шел лосось, а лорд Мэнди хворал
и  никоим образом не желал себя беспокоить заботами о местных делах.  Что же
касается Саймона  Флауэра, то к нему вообще бесполезно было обращаться с чем
бы то  ни  было. С  человеком,  который распивает в конюшне  вино вместе  со
своими конюхами, или же,  как гласит молва, приглашает их к себе в гостиную,
когда его  жена отправляется спать, бесполезно разговаривать о необходимости
поддерживать  в  округе  порядок  и  справедливость.   Кроме  того,  Флауэры
находились  в  Италии - Генри  встречался с ними  во Флоренции и намеревался
присоединиться  к ним в Неаполе,  что, по  мнению его  отца, было совершенно
бессмысленно.  Пребывание на Барбадосе принесло Генри огромную пользу,  судя
по тому, что он писал своим родным. Кашляет он теперь гораздо меньше, и отец
не должен о нем беспокоиться. Он уверен, что если пробудет несколько месяцев
в Италии, то излечится окончательно.
     В  середине апреля Медный Джон находился в Летароге, проводил там Пасху
вместе  со  своими  дочерьми.  В  конце  месяца  он  собирался  вернуться  в
Дунхейвен, где новая шахта давала  такие  великолепные результаты, но  вдруг
изменил свои планы и решил  вместо  этого отправиться в Италию. Это  решение
было принято  после того, как Барбара  получила за завтраком письмо от своей
приятельницы,  некоей  мисс Люси Моллет, присланное  из  Парижа,  где  они с
матерью снимали квартиру. "Мы только что приехали из Италии, - сообщала она,
- были в Риме, а также в Неаполе, где имели удовольствие встретиться с вашим
братом, который находится там вместе с вашими друзьями  -  мистером и миссис
Флауэр  с дочерью. Мы с матушкой  очень  огорчились, узнав, как тяжело болен
ваш брат, он действительно выглядел очень скверно, когда мы  его  встретили,
ведь до этого, как нам сообщила  миссис Флауэр,  он целую  неделю пролежал в
постели...".  Дальше  в  письме  следовало  описание  достопримечательностей
Италии, которое Медный Джон читать не захотел. Он смотрел прямо перед собой,
барабаня пальцами по столу, а дочери сидели рядом, бледные и встревоженные.
     - Я сам поеду в  Италию, - произнес он, наконец. - Я всю  эту  зиму был
неспокоен,  волновался  по поводу здоровья  Генри,  а  теперь,  после  этого
письма, решил, что поеду к нему сам.
     -  А   нам   можно  поехать  вместе  с  вами?   -  спросила  Барбара  с
беспокойством.
     - Нет,  дорогая,  я предпочитаю ехать один. Я  не могу  понять,  почему
Флауэры не сообщили нам о болезни Генри,  если он так много времени проводит
с ними. Саймону Флауэру, конечно, не до писем,  но миссис Флауэр, как будто,
не совсем лишена здравого смысла.
     - Я  не  сомневаюсь,  что Генри  не  хотел  нас беспокоить,  -  сказала
Барбара, - да он, наверное, и их старался убедить, что ничего страшного нет.
     -  Вполне  возможно,  -  сказала  Элиза,  - что  Люси  Моллет несколько
преувеличила. Она ведь не встречалась  с Генри несколько лет, и, конечно же,
ее поразила перемена,  которая произошла с ним за это время.  Тон его  писем
достаточно  бодрый,  а в  последнем  письме,  которое  Джейн  получила перед
Пасхой, он пишет, что собирается принять участие в карнавале.
     - И, возможно, переутомился, переоценил свои силы  на этом празднестве,
- сказал  ее отец.  - Нет,  я твердо решил  отправиться в Италию, и,  скорее
всего, выеду в конце следующей недели. Я надеялся встретиться в Челтенхэме с
Робертом Лэмли, однако это придется отложить, повидаюсь с ним по приезде.
     Они поговорили  с  Барбарой о  том,  следует  ли предупредить  Генри  о
предполагаемой  поездке,  и Джон Бродрик решил, вопреки  совету Барбары, что
ничего сообщать  не нужно, и что его приезд в Неаполь должен быть  для Генри
сюрпризом. Случилось так,  что дела  заставили  Медного Джона  отложить свой
отъезд, и он  отправился на  континент  только в мае месяце. Он отказался от
долгого  путешествия  морем  и  решил  ехать,  не  торопясь, через Францию и
Италию, употребив это время  на то,  чтобы подвести полный  баланс доходов и
расходов по шахте, начиная с тысяча восемьсот двадцатого года и по сей день,
пользуясь  исключительно собственной памятью.  Он  не обращал  ни  малейшего
внимания на окружающий его пейзаж, страдал от невыносимой жары и надоедливых
мух,  и  никак не мог понять, как можно тратить время и деньги на  то, чтобы
путешествовать не по делу, а для собственного удовольствия.
     Он высадился  из  дилижанса  в  Неаполе  на  третьей  неделе мая,  весь
покрытый  пылью,  страдающий  от  жары  и  раздраженный,  и  первый человек,
которого он увидел,  был Саймон Флауэр, который сидел в  кафе  на  площади и
курил   огромную   сигару   в   обществе   итальянки   весьма   сомнительной
респектабельности.  Саймона  Флауэра,  по-видимому,   нисколько  не  смутило
неожиданное  появление  соотечественника   и,  к  тому  же,  соседа  в  этой
многонациональной толпе Неаполя;  сняв шляпу, он размахивал ею над  головой,
приглашая Джона Бродрика присесть за его столик.
     - Мой дорогой друг, какая приятная встреча, - говорил он. - Эта малютка
ни слова не понимает по-английски, так  что  при ней можно говорить все, что
угодно. Я очень рад вас видеть. Что вы, собственно, здесь делаете?
     Медный  Джон,  который  и  всегда-то считал  его  общество  не  слишком
приятным, а теперь, после долгого  утомительного путешествия, в особенности,
ответил, что  присаживаться  ему  некогда, потому что он торопится  повидать
сына в его гостинице, и не может ли Саймон Флауэр его туда проводить.
     - Генри? - спросил Флауэр, раскрыв от  удивления рот. - Но  ведь он уже
две недели как уехал из Неаполя.
     Медный  Джон с минуту смотрел  на  соседа,  не говоря ни  слова.  Потом
присел  за столик,  расстроенный полученным известием, которое  нарушило все
его  планы. Он  без  слова  принял предложенный  ему стакан  вина и не  стал
протестовать, когда Флауэр заставил его выпить еще один.
     -  Скажите  мне,  пожалуйста, - сказал он, наконец. - Что  же  все-таки
произошло?
     - Да ничего особенного, - отвечал тот, - кроме того, что вы предприняли
это путешествие зря. Вне всякого сомнения, вы разминулись с Генри по дороге.
Он  неважно  себя чувствовал, бедняга, и решил отправиться домой, прежде чем
жара станет здесь невыносимой.  Лучшее, что вы можете предпринять, это сесть
в  следующий  дилижанс и  ехать за  ним той же  самой дорогой. Впрочем, куда
спешить? Побудьте денек-другой в Неаполе. Я могу вам обещать весьма  веселые
пару  суток. Если  эта  малютка приведет  свою подружку,  мне  известно одно
местечко...
     - А что, здоровье Генри было очень плохим? - перебил его Медный Джон. -
Вы должны понять, что я и моя семья очень за него тревожимся.
     - Да как вам  сказать,  я не  думаю, что  так уж  плохо. Выпейте-ка еще
стаканчик. Это единственное, чем можно  заняться в этом климате, уверяю вас.
А что касается здоровья Генри, то об этом гораздо лучше знает  моя дочь, чем
я. Она повсюду таскала его за собой, заставляя себя сопровождать в прогулках
по городу. Спросите лу