красно  знаешь, что это  не производит  на меня  никакого впечатления.
Какие  бы способы ты ни  изобрел для того, чтобы тайно  переправлять руду  в
Мэнди, а потом за пределы  графства,  можешь быть уверен, что я все равно до
всего  докопаюсь,  и  ты  вместе  со  своими  подручными   понесешь  суровое
наказание. Тебе,  я  думаю, не  особенно захочется провести остаток  жизни в
тюрьме,  но так  именно и будет, если ты не прекратишь грабить меня и других
участников моей компании.
     Морти Донован ничего не ответил. Его голубые глаза утратили свой блеск,
и он откинулся на подушки, делая вид, что его утомили эти разговоры.
     - А если жители  Дунхейвена  и  продают  вашу  медь потихоньку  от вас,
мистер  Бродрик, -  сказал  он, - то виноваты в этом только  вы  сами,  ибо,
устроив  в  Дунхейвене  шахту, вы  с  самого  начала открыли перед ними путь
соблазна.
     Это  последнее  заявление переполнило  чашу терпения Медного Джона.  Он
поднялся с места и коротко попрощался с Морти Донованом.
     - Запомни, - сказал он, -  я пришел  сюда,  чтобы предупредить  тебя  и
твоих сыновей, если они работают  вместе с тобой. И  я буду тебе благодарен,
если ты сотавишь в покое моих арендаторов и не будешь красть их скотину.
     С  этими словами  он  прошел мимо жены Донована,  которая  стояла возле
открытой двери, и в сопровождении своего приказчика вышел из дома во двор.
     - Глупо было с моей стороны сюда приходить,  - сказал он. - Но я его по
крайней мере предупредил, и теперь он знает, чего можно ожидать.
     В этот момент хозяйская  шавка набросилась на спаниеля Неда Бродрика, и
оба пса со злобным рычанием покатились  по земле, вцепившись  друг  в друга,
несмотря  на все попытки Неда Бродрика их растащить.  Миссис Донован  громко
звала собаку из дома,  но тут из сарая вышел человек и оттащил ее, награждая
пинками так, что бедное животное, жалобно скуля, поспешило скрыться подальше
от его башмаков.
     Сэму Доновану было около тридцати лет, и в нем самым  неудачным образом
сочетались черты обоих родителей - он не унаследовал от них ничего хорошего.
Его голубые глаза были водянисты и невыразительны, редкая бородка прикрывала
вялый распущенный рот. У  него была манера улыбаться как-то вбок,  а смотрел
он постоянно вниз, на собственные башмаки, почесывая при этом за ухом.
     - Добрый вечер, Сэм, -  коротко поздоровался с ним Джон Бродрик. - Если
ты хочешь узнать,  зачем я приходил к твоему отцу,  зайди  в  дом и спроси у
него, пока он еще не забыл, о чем мы с ним говорили.
     - Если вы пришли, чтобы объясниться по поводу забора Тома Мура, то меня
не было дома, когда туда  забрели коровы, я был  в Дунхейвене,  - сказал Сэм
Донован, переводя взгляд с  Медного  Джона  на его приказчика.  -  Вообще-то
говоря, его забор уж слишком далеко выдается на  север, он захватывает  нашу
землю, это вам всякий скажет.  Том Мур не  имел никакого  права ставить  там
забор.
     - Вопрос об этом заборе разбирался в третейском суде еще  полгода  тому
назад,  и  тебе это прекрасно известно6 Сэм Донован, -  вмешался в  разговор
приказчик,  который  почувствовал   себя  в  своей  стихии   и  непрочь  был
продемонстрировать свою  власть. - Разве я не приходил сюда  для того, чтобы
измерить  участок  вместе  с  двумя  беспристрастными  свидетелями,  которые
подтвердили правильность нашего решения? Помнишь, ты же сам тогда сказал...
     - Довольно, Нед, - нетерпеливо сказал  Джон Бродрик. - Все это неважно,
и Сэм прекрасно знает, что  забор сломали коровы его  отца  и что  он должен
возместить  ущерб, так  что больше  не о чем говорить. Пойдем домой, а то мы
оба прмокнем до нитки.
     Он  круто  повернулся  и  пошел,  не простившись с  Сэмом Донованом,  и
приказчик вынужден  был  последовать  за ним,  сожалея  о том,  что спор был
прерван  на  середине,  хотя он  мог  бы  длиться  еще  достаточно долго,  и
потребовалось  бы вернуться  в  дом и продолжить его за стаканом виски,  что
непременно состоялось  бы, если бы он был один,  а не в сопровождении своего
брата и хозяина.
     Погода переменилась, что часто случается в этих краях, в  воздухе стоял
липкий  туман,  а  потом полил  дождь, так что казалось, будто  солнца здесь
никогда  и  не  бывает.  Теперь ясно  одно,  думал Медный  Джон, шагая вдоль
болота,  неизменно на  пять-шесть ярдов  впереди своего  приказчика,  пришло
время  показать  этим  Донованам раз и навсегда, что  они должны  прекратить
мутить  народ. Эта глупая вражда между двумя семьями  - стародавняя история;
прошлое давно пора похоронить  и забыть о  нем. Если Донованы не преуспели в
жизни, не  добились  ничего хорошего,  а  наоборот,  потеряли  то положение,
которое занимали  прежде,  то  это произошло исключительно из-за  их лени  и
безалаберного образа  жизни. Преуспевание Бродриков не имеет  к ним никакого
отношения. Богатство, которое он, Джон Бродрик, приобретает, основано на его
энергии и на счастливой способности идти  в ногу со временем.  Если Донованы
этого не понимают и будут продолжать  чинить ему препятствия,  то  они будут
сломлены. И чем  скорее  это произойдет, тем  лучше для  Дунхейвена. Слишком
много в  стране  таких семей: гордых,  ленивых  и никчемных, всегда  готовых
пойти  против  закона;  они  являют   собой  постоянную  угрозу  спокойствию
государства  и законопослушных  землевладельцев, таких,  как он сам.  Покуда
этих людей не заставят повиноваться, примириться с прогрессом и  подчиниться
общему ходу вещей, страна никогда не станет процветающей и богатой.
     Вот к какому решению пришел  Медный Джон, выходя на дорогу и оставив за
спиной  сырое болото и вересковую  пустошь,  в  то время  как  дождь ручьями
стекал по его  пальто. Когда  он подошел к воротам, ведущим в его  владения,
когда  отпустил  приказчика  и зашагал  по  аллее,  ведущей  к  замку,  небо
прояснилось, так же внезапно, как давеча покрылось  облаками,  зеленая трава
на  лужайках  засверкала  под солнцем, а  там,  вдали, у края леса взмыли  в
воздух  цапли; покинув свои  гнезда  в гуще  высоких деревьев, они  медленно
полетели, тяжело взмахивая крыльями, в сторону залива. Он свернул с дороги и
постоял на мягкой траве на  пригорке перед замком, глядя с любовью на мощные
серые стены своего дома, на  башни по краям, на  холм позади  дома, поросший
высокими деревьями,  и думая о  том, как  он пристроит  новое крыло  к этому
своему дому,  сделав его  еще более крепким и прочным,  с  большими окнами и
новыми башнями  -  не  для себя, а для Генри и  его детей, и когда-нибудь  в
будущем  замок Клонмиэр станет главной  приметой  в округе,  так  что  люди,
проезжая по дороге из  Мэнди  в Дунхейвен, будут останавливаться у  подножья
Голодной  Горы и говорить, указывая  на запад:  "Вон там,  видите, Клонмиэр,
замок Бродриков". А возле него будут возвышаться трубы и копер рудника.

     4

     В конце  недели  из  Лондона приехали  Генри и Джон.  За  это  время на
руднике  не  было никаких  новых  происшествий, и штейгер  Николсон высказал
мнение, что возвращение директора компании испугало воров, а может быть, они
просто одумались и вспомнили о честности.
     Впрочем, это  его соображение  оказалось  недолговечным, потому  что на
следующий день после  приезда молодых Бродриков было обнаружено, что в одной
из вагонеток, до верху  нагруженной в конце рабочего дня рудой, уже промытой
и  отсортированной  и  оставленной  на  обычном  месте возле  сортировочного
отделения  с  тем,  чтобы  ее   можно  было  утром   сразу  же  отправить  в
обогатительное  отделение,  вместо  медной  руды  оказалась  пустая  порода,
оставшаяся после сортировки.  Штейгер Николсон сразу  же  призвал к себе тех
двоих  рабочих, которые накануне  были заняты на погрузке и нагружали именно
эту вагонетку, и подверг их строгому допросу,  однако оба  они были в полном
недоумении, и никак не могли понять,  как  это  случилось.  Штейгер Николсон
спустился в  шахту и,  ползком пробравшись  по  узкой штольне,  добрался  до
забоя, где велись  работы накануне. На  предыдущей  неделе почти  непрерывно
производились взрывы, и в забое, еще не очищенном от обломков породы, до сих
пор держался едкий запах пороха. Рабочие, занятые в забое, так же, как и те,
что обслуживали вагонетку  на поверхности, были местные, из Дунхейвена, а не
те, что приехали вместе с Николсоном из Корнуола; они ничего не знали,  и не
могли  понять,  каким  образом  в  вагонетке   очутилась  пустая  порода.  В
доказательство  своей  невиновности  они  напомнили  штейгеру,  что  он  сам
накануне  вечером  присутствовал  при  том,  как  их   смена  поднялась   на
поверхность, сам наблюдал, как их  обыскивали,  и  убедился в  том, что ни у
кого из них не было обнаружено ни крупицы руды.
     -  Что  мы,  съели  твою  руду, что  ли? -  спросил один из  них, пылая
справедливым негодованием. - Будешь вспарывать нам животы, чтобы ее найти?
     - А я так  думаю, - серьезно заметил его товарищ, - что ее украли духи,
те, что живут в старой горе, а нас на  это  время заколдовали, так что мы не
видели, как они прокрались мимо нас со своим тачками.
     - Единственные духи, которые пробрались сюда в шахту, находились  в той
бутылке, что  ты купил  в лавке  в  Дунхейвене,  - сказал  на это штейгер. -
Продолжайте  работать  и помните,  что вам еще придется  ответить на вопросы
мистера  Бродрика, когда он сюда  приедет.  Я так  полагаю,  что  он вызовет
полицию и всех вас велит арестовать и отправить в Мэнди.
     Эта  новая  неприятность  была  крупным  ударом  по самолюбию штейгера,
который еще накануне поздравлял себя с тем, что всем бедам наступил конец, и
он с  крайней  неохотой послал мальчика в Клонмиэр с запиской к директору, в
которой сообщалось о том, что произошло.
     Медный  Джон прибыл  в течение  ближайшего  часа в сопровождении  обоих
сыновей  и молча  выслушал  рассказ  Николсона, сохраняя при  этом  строгое,
непроницаемое выражение лица.
     - Ну как, Генри, - сказал он, когда Николсон закончил, - у  тебя свежий
молодой ум, и ты здесь совсем новый человек. Что ты обо всем этом думаешь?
     Генри  задумчиво молчал. Ему  было  уже  двадцать  пять  лет,  брату  -
двадцать  четыре, но оба  они привыкли только  почтительно прислушиваться  к
тому,   что  говорил   отец,  и  не  спешили  высказывать  свои  собственные
соображения, и когда им вдруг предложили высказать свое мнение, это было для
братьев полной неожиданностью.
     Путешествие, которое  Генри совершил  по Европе - во Францию, а потом в
Германию, - сообщило ему уверенность  в себе, которой по-прежнему был  лишен
его  брат;  к тому же  у него  была  хорошая голова,  природа наградила  его
известным  обаянием и  любезными  манерами, и вот, посмотрев  с  улыбкой  на
Николсона, он попросил разрешения спуститься в шахту.
     -  Конечно,   конечно,  сэр,  -  сказал  штейгер.  -  Я  сам  буду  вас
сопровождать.
     - О  нет, не  утруждайте себя, -  сказал Генри.  -  Мне  кажется, будет
лучше,  если  я пойду  один или вместе  с братом. Возможно, мы обнаружим там
что-нибудь такое,  что даст нам ключ  к загадкам  и поможет  разрешить  ваши
затруднения.
     - Желаю  вам удачи,  - сказал их отец,  коротко рассмеявшись, -  только
будьте  осторожны  и  не заблудитесь.  Джон  вполне способен  провалиться  в
какой-нибудь штрек и сломать себе шею.
     Братья  вышли из тесного помещения конторы  и  направились к  лестнице,
которая вела в шахту, миновав обогатительное отделение и вагонетки,  стоящие
на рельсах.
     - Ну, скажи, - обратился к брату Джон, - что ты там придумал?
     -  Кое-что есть, - ответил  Генри. - Только я пока  лучше промолчу. Но,
тем не менее, я хочу, чтобы ты мне помог. Когда мы доберемся до штрека, где,
как  говорил  Николсон, вчера  велись  работы, ты  должен отвлечь  шахтеров,
завести с ними какой-нибудь разговор, чтобы я мог осмотреть забой без помех.
Я подам тебе сигнал: высморкаюсь.
     - А о чем мне с ними говорить? - пытался протестовать Джон.
     - Да о чем хочешь. Расскажи им про свою новую борзую. Самое главное, их
надо отвлечь.
     -  Все  это  сплошная  глупость, -  сказал Джон. -  Я бы на  месте отца
оставил их в  покое - пусть  себе  таскают  медь, сколько  им  угодно.  Там,
внутри, ее, наверное, предостаточно. Черт возьми, Генри, ты только посмотри,
во что они превращают Голодную Гору.
     Он указал на  высокий узкий копер, на длинный ряд  сараев и сбившиеся в
кучку домишки, в которых жили рудокопы.
     - И все это для того, - рассмеялся его брат, - чтобы я мог развлекаться
в Париже и Брюсселе, а ты - устраивать собачьи бега.
     Они надели шахтерские каски и робу и стали спускаться по длинной крутой
лестнице  в  шахту.  Там   царила  атмосфера,  в  которой  странным  образом
сочетались  холод  и  духота,  а  свечки,  укрепленные  в  кронштейнах через
определенные промежутки, давали тусклый неверный свет.
     Они дошли до первого  горизонта, где увидели двух  рабочих возле ствола
шахты,  которые подцепляли к цепям  бадьи,  чтобы их можно  было  поднять на
поверхность с помощью ворота.
     Генри  спросил,  в  какой  стороне ведутся взрывные работы,  и  братьев
направили вниз, на следующий горизонт.
     - Это самая  узкая штольня в  шахте, -  сказал один  из рабочих.  - Вам
придется идти друг за другом, а иногда даже ползти.
     Генри все это, по-видимому, нравилось,  и он оглядывался вокруг с живым
интересом,  постукивая  время  от  времени  по  стенке  штольни  и  тихонько
посвистывая, - верный признак того, что он что-то серьезно  обдумывает, в то
время как  Джон,  которому из-за его высокого роста было очень трудно идти -
низкая кровля штольни заставляла его все время  нагибать голову, - молча шел
следом  за  братом, чувствуя, что с каждым шагом,  который  приближал  его к
самому  чреву  горы,  его  и  без  того  подавленное  настроение  все  время
ухудшается. Ему хотелось как можно скорее выбраться отсюда вон, подняться на
поверхность, глотнуть свежего воздуха на вершине Голодной  Горы. Он  считал,
что копаться в ее недрах, забираться в самую глубь, разрушать древние скалы,
взрывая их динамитом, для того, чтобы добыть скрытый там металл, - в этом во
всем есть что-то низкое, даже греховное.
     Глухой рокот взрыва дал им знать,  что они находятся  совсем  близко  к
месту работ, и  наконец,  с трудом пробираясь по  темной,  наполненной дымом
штольне, они оказались среди шахтеров.
     В тусклом свете свечей их лица казались серыми и измученными, и Джона с
новой силой охватила тоска.  Если с  этими  людьми что-нибудь случится, если
они  пострадают в результате такой ужасной работы, вина за это ляжет на отца
и на него самого.
     Генри  сразу  же вступил в разговор с рабочими, стал их расспрашивать о
том и о сем, в то время как Джон  стоял в стороне, разглядывая мокрые стены,
по которым капельками стекала  вода, и груду  породы - результат  последнего
взрыва, - которую шахтеры отгребали  кирками и лопатами. Он слышал, как  его
брат спрашивает,  далеко  ли тянется эта штольня, в каких местах были взрывы
на прошлой неделе, и один из шахтеров, корнуолец, который  как раз занимался
тем,  что  поджигал запал, указал  на дальний конец штольни,  где  скопилась
груда неубранной породы и где высота кровли не превышала четырех футов.
     -  Мы зря теряем  время, -  сказал  он. - Здесь  сплошной мел и никакой
руды. Можно  палить  целую  неделю,  и  все  равно  ничего,  кроме  мела, не
получишь. Я  так прикидываю, что  в  этом  месте наверху  холм  дает большую
крутизну,  и образуется  широкая впадина,  так что  мы скоро можем выйти  на
поверхность.
     - Да-да, -  подтвердил  Генри, - гуляя по горе, я часто встречал  такие
впадины, они  похожи на  естественные  карьеры. Мне  кажется, что в  далеком
прошлом здесь, возможно, велись какие-нибудь работы.
     - Да, сэр, - согласился корнуолец, не вполне, впрочем, понимая, что тот
имеет  в виду под земляными работами, и тут  Джон  вдруг услышал,  что  брат
усиленно сморкается. Он сразу же обернулся к шахтерам.
     - У вас бывают несчастные случаи во время взрывов? - спросил он.
     Один из рабочих повернулся к нему.
     -  Нет, сэр,  -  ответил он. - В  таких делах главное  -  осторожность.
Конечно, нужно знать свое дело.
     Корнуолец показал Джону,  в каких  местах в скале пробиваются шпуры для
того, чтобы  заложить туда заряд. Джон задавал множество вопросов, выказывая
живой  интерес,  в  общем-то, ему не свойственный,  в то время как остальные
трое рабочих, довольные тем, что удалось немного отдохнуть, опершись на свои
лопаты и кирки, вступили  в беседу, которая  вертелась  вокруг того, когда и
где стали применять порох на шахтах.
     Никто  не обращал внимания на Генри,  который не участвовал в  беседе и
вообще куда-то исчез,  растворившись в темноте дальнего конца штольни. Когда
минут через десять-пятнадцать он, наконец, вернулся - Джон  к  тому  времени
успел  рассказать с большим красноречием о  пороховом заговоре, отдавая  все
свои  симпатии  Гаю  Фоксу и  вызвав  тем самым  уважение  двух  рабочих  из
Дунхейвена, - Джон,  взглянув на брата, заметил, что  платье его перепачкано
мелом и что он чрезвычайно возбужден.
     - Ну что же, Джон, - сказал он, - если ты наговорился, предоставим этим
ребятам вернуться к своей работе и пойдем с тобой наверх.
     Коротко поблагодарив шахтеров, он направился назад к лестнице, с трудом
пробираясь по узкой штольне.
     Братья поднимались наверх молча, Джон не  задавал никаких вопросов, но,
когда они оказались на поверхности, и Генри отряхнул пыль, покрывавшую его с
ног до головы, он с торжеством повернулся к брату.
     - Чутье  меня не  обмануло,  - сказал  он. - Мне  теперь понятно, каким
образом  эти дьяволы  таскают у  нас  руду.  Подожди немного,  вот придем  в
контору, и я все расскажу.
     Их  отец, который  уже  начал  выказывать  признаки  нетерпения,  ходил
взад-вперед по комнате, заложив руки за спину.
     - Ну как? - спросил он, увидев входящих сыновей. - Ничего не случилось,
все кости целы?
     -  Покуда целы, - ответил Генри, - но пока вся эта история не кончится,
ни  в  чем  нельзя  быть  уверенным. Штейгер Николсон,  нас никто  не  может
подслушать?
     - Нет, сэр. Клерк ушел обедать, и здесь нет никого, кроме нас.
     - Очень хорошо,  - сказал Генри. - В  таком случае,  могу вам сообщить,
что вашу руду крадут снизу, не вынося ее на поверхность.
     -  Что,  черт  возьми,  ты  хочешь этим  сказать, Генри? -  раздраженно
спросил его отец.
     -  Именно  то, что  сказал, сэр. Я всегда полагал, что в доисторические
времена на Голодной Горе обитали пещерные жители, которые рыли себе пещеры и
прокладывали  подземные ходы; следы  от них  сохранились до  сих пор. Я  сам
натыкался на эти пещеры и пустоты, когда мне  случалось подниматься на гору,
но не давал себе труда  посмотреть, насколько глубоко они идут. И вспомнил о
них только тогда, когда зашла речь о краже руды.
     - Ну и что? - спросил отец.
     -  Так вот, теперь,  когда мы спустились  на второй горизонт, я оставил
Джона разговаривать с шахтерами, которые работали в забое, и дошел  до конца
штольни,  до того места,  где  они  прекратили  работу, потому  что  штольня
уперлась  в меловой пласт. Я  раскидал груду  породы,  сдвинул один довольно
большой камень  - мне показалось, что его положили там нарочно. Подобравшись
под этот камень, я и обнаружил то, о  чем подозревал с самого начала: штрек,
настолько узкий, что продвигаться по нему может только один человек, да и то
на  четвереньках,  который отходит круто вверх.  Стенки у него гладкие,  это
указывает на то, что им недавно пользовались.  Я  далеко туда  не забирался,
мне  не хотелось, чтобы меня обнаружили, но я вполне  уверен, что он ведет в
одну из пещер на  склоне  горы. Ничего  нет  легче, чем  проползти по  этому
штреку до пещеры, доставив  туда добычу, а потом кто-нибудь другой явится за
ней утром, погрузит ее н