не думаю, что порка пойдет Джонни на пользу, -  сказал его  отец. -
Мне приходилось  видеть,  как  битье  портило  хорошую  собаку,  она  теряла
бойкость и задор, делалась ни  к  чему  не пригодной; но я никогда не видел,
чтобы это  помогало.  Воспитание  не имеет  ничего  общего  со  становлением
характера,  таково мое мнение.  Джонни рожден диким и необузданным, таким же
он и останется, что бы вы или я или Фанни-Роза с ним не делали.
     И Джон, у которого в тридцать шесть лет уже пробивалась седина в темных
волосах, засовывал руки  в карманы и отправлялся  на поиски своего первенца,
думая с улыбкой о боли, терзавшей его сердце в тот момент, когда ребенок был
зачат  на Голодной Горе  при белом лунном свете, о том, что он - дитя любви,
страсти, сомнения и нежности.
     -  Все дело в том,  -  говорил доктор Армстронг Барбаре,  - что  в этом
малом совсем не чувствуется кровь Бродриков, он  больше походит на Флауэров.
Когда  я думаю о замке  Эндрифф  и о том,  что там  делается,  меня начинает
серьезно тревожить будущее Клонмиэра.
     Рассудительному и порядочному Вилли Армстронгу, который родился и вырос
в Букингемшире  и  пятнадцать лет жизни провел на королевской службе, трудно
было понять тот образ жизни,  который вели здешние  люди,  и  в  особенности
Саймон  Флауэр  из  Эндриффа.  Человеку пятьдесят пять  лет,  а он  проводит
большую  часть  своей жизни в  винном  погребе  или играя в карты  со  своим
конюхом,  в  то время как крыша  его  дома  готова рухнуть ему на голову,  а
собственные  арендаторы  смеются  над  ним  в лицо.  За  это,  думал  доктор
Армстронг,  его можно  скорее  пожалеть, чем осуждать. Но  вот  то,  что  он
позволил своей юной дочери Матильде сбежать с местным сапожником, к тому  же
женатым человеком, и  предложил ей  жить  вместе с любовником в  сторожке  у
ворот,  ведущих  в парк, и  рожать от него  детей  чуть ли  не  каждый  год,
превратило  его в угрозу  для  общества,  его  взрастившего.  Доктор не  мог
понять, как этому  человеку не стыдно показываться  в обществе - впрочем,  и
общество по эту сторону воды совсем не то, что по другую.
     Скандальное  поведение  Матильды  и  ее  спожника  никого  особенно  не
волновало, и  даже миссис Флауэр, которая  должна была  бы умирать со стыда,
только  глубоко  вздыхала и говорила, что "бедняжка Тилли" так  никогда и не
оправилась  после  того, как упала с  лошади в возрасте  четырнадцати лет, а
бедный Сюлливан  в  сущности совсем неплохой человек и такой услужливый - он
то  и  дело  выполняет  какую-нибудь работу в замке просто  так, без  всякой
платы.
     -  Хуже  всего  приходится  Бобу,  -  говорила  Фанни-Роза,  откладывая
какую-нибудь крохотную одежку Эдварда для того, чтобы  отдать ее  сестре,  -
ведь  действительно, должно  быть, не  совсем приятно,  когда  ты приезжаешь
домой в отпуск с кем-нибудь из  друзей, и тебя встречает у ворот  с поклоном
твой собственный шурин,  а из окна привратницкой кивает  головой  сестрица и
спрашивает, как  ты поживаешь. Кроме того,  очень неудобно, что  мы  с Тилли
рожаем одновременно.  Вот эта курточка  пригодилась  бы и нашему ребенку, но
пусть уж пойдет ей, бедняжке, мне ничего не жалко для сестры.
     Да, странные у  них нравы, думал доктор Армстронг, задавая себе вопрос,
почему  он  продолжает  жить   в  этой  стране,  ведь  изначальной  причины,
заставившей его уволиться из армии и купить практику в Дунхейвене, больше не
существовало;  только  портрет  на стене в столовой  в Клонмиэре напоминал о
мечте, которой не суждено было сбыться. В память о  той, которой уже не было
на свете, он привязался  к семье, и ему казалось, что у каждого из ее членов
есть  какие-то  общие  с  ней черточки:  у одного  улыбка,  у другого  жест,
какое-то выражение лица, ласковый голос - у всех,  начиная с Медного Джона с
его холодным  юмором, так  редко проявляющимся в  эти дни, и кончая малюткой
Эдвардом, у  которого были  такие  же  мягкие карие  глаза  и жизнерадостный
детский смех. Клонмиэр вполне мог  превратиться  во второй замок  Эндрифф, и
действительно,  когда  там  поселялась  Фанни-Роза  со  своими  детьми,  эта
вероятность   казалась  вполне  реальной  -   собаки,  игрушки   и   повсюду
разбросанное шитье;  а  Джон, который совсем перестал гулять и от этого нчал
полнеть, стал  еще больше походить на Саймона  Флауэра, но, тем не менее, их
присутствие вносило в жизнь известное очарование, значительно превышавшее те
неудобства, которые они  причиняли,  и  в доме, когда  они  там  находились,
делалось, как будто бы, теплее и светлее.
     "Факт  остается фактом,  -  думал доктор, -  Джон,  Фанни-Роза  и  этот
чертенок, мой крестник, принадлежат  этой  стране, они  - неотъемлемая часть
Клонмиэра, его воздух,  его почва, на  которой  они произрастают, так же как
здешние свиньи и гуси, коровы и овцы. Бродрики - это Дунхейвен,  а Дунхейвен
- вся эта страна".
     Два дня  спустя  он стоял  у  постели  старейшего  представителя  этого
семейства; у Неда  Бродрика, приказчика,  сделался удар,  в  то время как он
объезжал  порученные ему владения  - совсем так же, как это  случилось с его
отцом,  и, прежде  чем  испустить  последний вздох,  он  подмигнул  доктору,
пошарил  у себя  под матрасом  и достал  оттуда мешочек с деньгами,  которые
скопились  у него за много  лет  -  он  их утаил,  собирая арендную плату  в
Клонмиэре, и давно должен был бы отдать своему брату и нанимателю.
     На его похоронах присутствовала вся семья: Медный Джон с дочерьми стоял
над могилой приказчика, склонив  голову, а местным жителям, громко рыдавшим,
согласно обычаю,  казалось вполне  естественным, что  гроб Неда несли четыре
его незаконных сына.

        "6"

     Это случилось в сентябре тысяча восемьсот тридцать седьмого года. Томас
Даудинг, клерк Дунхейвенской Горнодобывающей компании, возвращаясь среди дня
с  рудника  с деньгами  -  при нем  было  триста  фунтов, которые нужно было
положить на хранение в Дунхейвенском почтовом отделении  до следующего утра,
- имел несчастье столкнуться с Сэмом Донованом, его сестрой Мэри Келли и  ее
мужем Джеймсом Келли. Мэри Келли, глупая вздорная женщина, торговала овощами
в  своей лавке, расположенной у самой почты. Судя по рассказам очевидцев,  с
прилавка упал  кочан капусты  и покатился  под ноги  лошади Даунинга, отчего
животное встало  на дыбы и скинуло седока на землю. Клерк, разгневанный тем,
что оказался  в таком  глупом  положении,  поднявшись на  ноги, обивнил Мэри
Келли в том, что она все это подстроила нарочно - сама бросила на землю этот
кочан. Тем временем из паба напротив лавки вышли Сэм Донован  со своим зятем
Джеймсом Келли и напали на клерка. Один  из них  -  неизвестно,  кто именно,
Донован или Келли, -  схватил  мешок с деньгами и  высыпал его содержимое на
землю. Банкноты и монеты рассыпались по всей площади, а клерк, обеспокоенный
таким оборотом дела, схватил мушкет,  которым  его  снабдил Медный  Джон  на
случай нападения разбойников, и выстрелил в  воздух, надеясь этим остановить
людей, которые ползали по земле, стараясь нахватать побольше  денег,  но,  к
несчастью, попал  в глаз  Джеймсу Келли,  смертельно его ранив. Не  прошло и
минуты,  как  весь Дунхейвен пришел в страшное волнение. Клерк, опасаясь  за
свою  жизнь,  укрылся  в  здании  почты;  почтмейстер,  проявив   недюжинное
присутствие духа, догадался забаррикадировать окна и двери и послал мальчика
через  черный  ход  за полицейским  и  директором  рудника,  за самим Медным
Джоном. Потребовалось не  так уж много времени, для того  чтобы восстановить
порядок. Тело незадачливого Джеймса Келли было перенесено в дом его  шурина,
где уже находилась  вдова  в состоянии полной  истерики, а Томаса  Даудинга,
клерка компании,  в закрытой карете увезли в Мэнди,  в  тюрьму графства. Его
дело разбиралось на ближайшей сессии, и он был
     оправдан,  после  того  как  было  заслушано  множество  противоречивых
показаний;  его  отпустили,  ограничившись  строгим  предупреждением  впредь
обращаться   с  огнестрельным  оружием  с  большей  осторожностью.  Даудинг,
потрясенный  тем, что  произошло, был счастлив  оставить службу в компании и
перебраться в другие края, как можно дальше от  Дунхейвена, в надежде на то,
что время и перемена  места  помогут ему избавиться от тяжелых воспоминаний,
терзающих его душу. Не  так-то  просто  обстояло  дело в Дунхейвене.  Старая
ненависть  к шахте, которая за эти десять  лет немного поутихла, вспыхнула с
новой  силой,  и Бродрики,  оказываясь  в Дунхейвене или  просто проезжая по
дорогам,  то  и  дело  ловили  на  себе  косые взгляды. Снова у  арендаторов
Клонмиэра  ломали  ограды,  снова калечили  их скотину и  поджигали  хлеб. В
Дунхейвене не могли забыть, что мушкет, из которого стрелял  клерк, хранился
до этого в Клонмиэрском замке,  каковое обстоятельство, по мнению Донованов,
делало Медного  Джона ни больше ни меньше как убийцей.  Джеймс Келли, бывший
при жизни  человеком недалеким,  к тому же, большим любителем крепкого  эля,
после смерти превратился  в мученика  и воплощение  всяческих  добродетелей.
Вдова его повсюду твердила, что он был настоящий святой и что она не слышала
от него ни одного сердитого слова за все пятнадцать лет их совместной жизни.
     - Он  был  слишком хорош для  этой жизни и для меня, упокой Господи его
душу, - говорила она. - А  что до  Бродриков, которые  загубили эту  светлую
жизнь, то Боженька непременно их накажет, дай только срок.
     Случилось так, что Джон вместе с Фанни-Розой  и  детьми находился в это
время в Клонмиэре и  совершенно  случайно оказался причастным  к этому делу,
поскольку именно  он  дал клерку  мушкет за несколько  недель до  того,  как
произошло несчастье.  Джона вызвали  в качестве  свидетеля,  и он должен был
присутствовать при  судебном разбирательстве вместе  с отцом. Вся  процедура
представлялась ему фантастической глупостью, и только обнаружив, что две его
любимые борзые погибли в муках от подброшенного яда, он понял.  что теперь и
он, а не  только его отец, навлек на себя ненависть дунхейвенцев. Он считал,
что это подло - подвергать мучениям и убивать ни в чем не повинное животное,
ради того, чтобы кому-то отомстить.
     -  Что,  черт  возьми,  я  должен  теперь   делать?  -  спрашивал  Джон
Фанни-Розу, когда они  похоронили несчастную Стрелку и ее  брата в саду  под
старым орехом. - Не могу же я явиться в лавку к Сэму Доновану и обвинить его
в том, что он отравил моих  собак. Этот тип  просто ухмыльнется своей хитрой
противной ухмылкой и скажет, что он даже не знает,  есть  у меня  собаки или
нет.
     - Но ведь Тим видел, как его сын перелезал через забор вчера вечером со
стороны псарни, - сказала Фанни-Роза.  - Ясно, что это сделал он.  Возьми-ка
ты палку и отдубась как следует этого ублюдка, так, чтобы он запомнил на всю
жизнь.
     - Да, а потом  Сэм Донован  подаст на меня в суд за то, что я избил его
отпрыска,  -  устало возразил Джон.  - Ах, да  какой  в этом прок?  Бедняжка
Стрелка уж больше никогда не сможет бегать, и Смелый тоже. Они доставили мне
самую большую радость в жизни, не считая тебя, Фанни-Роза. Может быть, это и
глупо с моей стороны, но вся  эта история ужасно меня растроила. Я уже много
лет так не огорчался.
     Он ушел и долго сидел  один в маленькой беседке,  где десять  лет назад
любил лежать Генри, и думал о  Стрелке и Смелом, как он их вырастил с самого
рождения, сделав из маленьких  щеночков чемпионов своего года, а  теперь они
лежат,  холодные  и бездыханные,  погибнув в муках и  без  всякой  помощи  -
хозяина рядом с ними не было. Он думал о том, что они, быть может, звали его
в ту  ночь, чувствовали себя брошенными, покинутыми, потому что он к ним  не
пришел.  Как  ему  было  весело  в  те  годы...  Он  вспомнил первый сезон в
Норфолке,  когда  Стрелка получила все  очки,  какие только  было  возможно,
завоевала  все кубки, а потом, позже,  уже здесь, когда  они  ездили в Мэнди
вместе с Фанни-Розой, - толпа, крики, улыбка судьи, Стрелка, такая стройная,
готовая сделать все,  что прикажет хозяин, нетерпеливо ожидающая его  слова,
его ласки.  Сколько  красоты было  в этой собаке, он готов поклясться, что у
нее  была  своя душа.  В  последнее  время  он  забросил  своих  собак,  они
обленились и растолстели, как и он сам. Ну что же, теперь всему этому конец.
Ничего  не осталось от состязаний и побед,  кроме кубков, стоящих на полке в
столовой... Такой печальный бессмысленный конец. Они погибли, их отравили, и
сделал  это  Сэм Донован.  Никому  из  этой семьи  Джон не причинил никакого
вреда,  однако он хорошо помнил,  как проклял его  старый Монти Донован в ту
дождливую  ночь на Голодной Горе. Может быть, как раз сейчас это проклятье и
действует?  Как жаль,  что оно было  нацелено на  его борзых.  Сидя сейчас в
беседке, Джон стал думать  о  Донованах, пытаясь поставить себя на их место.
Ведь раньше Клонмиэр принадлежал им, рассуждал он сам с собой, до того,  как
в их краях  появился первый Бродрик. А  потом, после восстания сорок первого
года, земли  у  них отобрали, так же, как  у многих их собратьев,  и раздали
другим  людям  из  новой  знати, в  числе  которых  оказался и  первый Генри
Бродрик. Вполне  естественно,  что они были  недовольны и не скрывали этого,
естественно, что они ненавидели верного своему  долгу законопослушного Джона
Бродрика, который мешал им заниматься контрабандой, лишив возм
     ожности заработать немного денег хотя  бы и незаконным  путем. Стоит ли
удивляться,  что один из них  подстрелил  Джона, когда тот ехал в церковь, и
можно  ли обвинять  их  в  том,  что все они радовались успешному  выстрелу?
Говорят,  что в бухте у  дороги в годовщину того  дня, когда он умер, до сих
пор появляется  кровь. Джон и Генри, когда были детьми, бегали в эти дни  на
берег посмотреть, но  никогда  не  видели ни капли  крови, разве  что  когда
женщина из сторожки,  расположенной неподалеку, резала и мыла в воде курицу.
Как бы то ни было, Донована, который был виновником рокового выстрела, убили
друзья Бродриков, а дом его  был разрушен.  Нечего  и  удивляться, что между
двумя семьями не затихает вражда.
     "Если бы у меня было достаточно энергии,  - думал Джон, - я бы пошел  к
Сэму, поговорил бы с ним начистоту и предложил покончить с этим делом. Иначе
эта  нелепая вражда будет длиться  вечно.  Джонни и сынок  Сэма найдут новую
причину для ссоры, хотя я не думаю, что моему сыну может понадобиться помощь
- он прекрасно обойдется и без нее".
     Когда Джон вышел из беседки, настроение у  него было немного лучше, чем
когда он туда пришел. Бедняжка Стрелка и ее брат были мертвы, и, может быть,
даже  лучше, что  они  ушли из жизни так вдруг, во цвете лет,  даже если  их
смерть  была  мучительной,  чем если  бы они дожили до  старости и  мучались
ревматизмом, если бы у них болели зубы, и. увидев зайца, они уже не могли бы
пуститься за ним в погоню.
     Он  вышел  из  леса  на  откос  под  самым домом.  Только что  расцвели
гортензии, и между  ними  ходила  Барбара  с ножницами в руках. Она  неважно
выглядела  в последнее  время, и  Джон  со  страхом  думал, что  кашляет она
совершенно так  же, как Генри. Дети наперегонки бросились к нему, Джонни при
этом  перекувырнулся через  голову, сбив с  ног  своего  маленького братишку
Эдварда.  Из дома  вышла Фанни-Роза с младенцем Гербертом на  руках.  Пятеро
детей в  течение восьми лет. Они неплохо поработали... Она  передала ребенка
золовке  и  пошла  навстречу мужу. При виде  жены  Джон снова испытал прилив
любви. Неужели это возможно, что ее вид - улыбка, взгляд, прикосновение руки
- всегда будут оказывать на него такое действие?
     - Двадцать девятого  день нашей  свадьбы, - сказал он. - Мы уже  девять
лет как вместе. Тебе это известно?
     - Трудно было  бы это забыть, - сказала она, указывая на детей. - Может
быть,  мне  пора надеть чепчик и  сидеть дома, вместо того, чтобы  бегать по
всей усадьбе,  как я  это  делаю  сейчас?  Говорят,  что  первые десять  лет
сесмейной жизни самые трудные.
     - Правда? А в каком смысле?
     - Ну, мужу надоедает видеть каждую ночь на  соседней подушке одно  и то
же лицо, и он начинает оглядываться вокруг в поисках  чего-нибудь новенького
и более интересного.
     - Почему ты знаешь, может быть, я  и пытался найти что-нибудь  получше,
да не мог?
     - Знаю,  дорогой. Не нашел, потому что слишком ленив, да на тебя теперь
ни одна женщина не посмотрит, с такими-то бакенбардами.
     - Не так уж я ленив, как тебе кажется. Вот увидишь, я на днях собираюсь
кое-что предпринять, так что вы все удивитесь, когда узнаете.
     - Интересно, что это такое?
     - Я тебе не скажу. Как ни приставай, все равно сохраню это в тайне.
     Дело в  том,  что Джон,  наконец, принял решение отправиться в деревню,
повидаться с  Сэмом Донованом и попытаться  положить конец почти двухвековой
вражде.  Для него самого это не имело  особого значения, но  он считал своим
долгом предпринять этот  шаг ради своих детей.  Зачем ставить Джонни, Генри,
Эдварда,  Герберта  и Фанни в такое  положение, при котором  в  любой момент
может возникнуть какая-нибудь глупая  ссора? Итак, через неделю  после того,
как погибли собаки, Джон отправился пешком в деревню Дунхейвен, с сожалением
отказавшись от приглашения сопровождать Фанни-Розу на пикник.
     - Пикников  в жизни будет еще много, - сказал он им.  -  А я хочу, хоть
раз в жизни, сделать какое-то дело.
     -  Смотри,  как бы тебе  не умереть  от  усталости,  - смеясь,  сказала
Фанни-Роза.
     - Не беспокойся, не умру, - отвечал ее муж.
     Как  приятно  было  идти под октябрьским  солнцем. На  дорожке  в  лесу
шуршали  опавшие листья, старые цапли захлопали крыльями при его приближении
и поднялись из  своих  гнезд. В бухте начинался прилив; кто-то из садовников
жег листья в  парке. До него донесся приятный горьковатый запах  дыма. Скоро
можно будет охотиться на тетеревов,  и он уговорит отца освободиться хотя бы
на день от дел на руднике и прогуляться с ружьем в лес. На килинских болотах
можно  было бы  пострелять вальдшнепов или съездить  на  остров Дун  травить
зайцев. Надо будет предложить  Фанни-Розе остаться в Клонмиэре до Рождества.
В  Летароге  пять маленьких детей  создавали такой шум, словно их  был целый
десяток.  Если так будет продолжаться и дальше, ему придется вернуть Летарог
отцу, а  самому подыскать себе что-нибудь попросторнее. Внизу, в Дунхейвене,
было знойно и душно, словно все еще  не кончилось лето;  на рыночной площади
было пусто, как  обычно  в конце дня. Он  дошел до набережной и направился к
лавке Сэма Донована. Окна там были закрыты  ставнями. Джон постучал в дверь,
и она тут же открылась; на порог, вытирая руки грязным  фартуком, вышла жена
Сэма, худая  усталая женщина. Из-за материнского плеча выглядывала  девчонка
лет одиннадцати с такими же голубыми глазами и светлыми волосами, как у всех
Донованов.
     - Сэм дома?  -  спросил  Джон, чувствуя, что его голос звучит несколько
более нервно, чем ему хотелось бы.
     - Нету его, - ответила женщина, подозрительно разглядывая пришедшего.
     -  Ах, как жаль, - сказал Джон. - А я  специально пришел,  чтобы с  ним
поговорить.
     Женщина  ничего  не  ответила, и, подождав  с минуту, Джон повернулся и
пошел прочь. Снова, наверное, все  испортил, подумал он. Девочка пошепталась
с матерью и выскочила вслед за Джоном на набережную.
     - Отец живет  сейчас у моего дяди  Денни, там у  них болеют,  - сказала
она. - Если вы хотите с ним поговорить, пойдите туда. Мы с мамашей не видели
его вот уже две недели.
     Джон  поблагодарил  девочку  и  пошел  назад  по  набережной.   Он  был
разочарован,  не найдя Сэма дома - его решимость, то, что он отважился пойти
к Донованам, оказались напрасными. Часы на  колокольне пробили четыре. Ехать
туда, где развлекалось его  семейство, было слишком поздно.  Нет, если уж он
поставил себе  цель, он б