ругой раз поглядывал на нее. Странная,
конечно, ситуация, куда там. Пойду-ка я завтра домой, решил он твердо.
Хватит дурака валять...
  - А знаете, Лев Ильич, - шепотом, от которого ему уже становилось не по
себе, продолжала Таня. - Завтра я проснусь, а вы тут! Так и не бывает!
Хоть одно утро да такое...
  Он услышал, что она завозилась у себя на тахте, встала, прошлепала босиком
и тут он вздрогнул, почувствовав ногами теплоту скользнувшего под рубашкой
тела: она подставила стул ему под ноги и укрыла его, подоткнув одеяло.
  - Спасибо...
  Он слушал, боясь шевельнуться, как она опять прошлепала по комнате,
потихоньку улеглась у себя. Лев Ильич глядел в потолок широко раскрытыми
глазами. За стеной снова засмеялись.
  "Может, лучше уйти?" - мелькнуло у него.
  - А вы молитесь на ночь? - спросила она.
  - Да нет, Танюш, не умею, - с облегчением ответил Лев Ильич и перевел дух.
У него и ночи-то ни одной не было спокойной с тех пор, как крестился. Вот
и здесь, нечего сказать, ночь подходящая для молитвы.
  - И я тоже не умею. Но я своей молитвой молюсь. Хотите, я вам скажу?
Правда, может, нельзя свою молитву говорить, но ведь мы вчера вместе
стояли в церкви. И потом я вас как родного люблю.
  - Конечно скажи, Танюша, - повернулся к ней в темноте Лев Ильич.
  - Господи... - зашептала Таня, так близко она была, что он руку протянул и
пальцы ее влажные встретил. - Господи, спасибо Тебе за все, что сегодня
было со мной. И за все, чего не было, раз Ты не захотел - все равно
спасибо. Спокойной ночи, Солнышко, Родной мой, если есть у Тебя минутка
времени, поспи спокойно, отдохни,
Господи, дай Тебе, Бог, радости...
  - Хорошо как, Таня. И тебе спасибо. Если можно, я ее запомню и тоже буду
так молиться...
  - Ну что вы... А если нравится, конечно, можно. И потом, дело не в словах,
а так мы все говорим одно и то же.
  Он откинулся к стене и закрыл глаза: он только сейчас почувствовал, как
смертельно устал за сегодняшний день, как он хочет спать и ничего больше
не слышать и не видеть.
  "Спасибо Тебе, Солнышко, - сказал он внутри себя, - спи и Ты, Господи,
если выдастся хоть минутка времени, дай Тебе, Боже, радости..."
Он уже совсем засыпал, как вдруг в каком-то странном палящем розовом свете
увидел толпу обтрепанных, усталых людей, гонящих стадо по пустынной
дороге. Впереди в клубах пыли шел старик с развевающейся седой бородой, с
тяжелым посохом, а за ним, чуть приотстав, тот давешний еврей со слуховым
аппаратом, шофер в черном свитере, две сестры - Яшины дочери, Семен, ЖЭК,
дядя Яша с тихой улыбкой под руку с тетей Раей, а этот сегодняшний лысый
урод с золотыми зубами держал за руку Лиду в разорванной рубашке, с
распущенными светлыми волосами, ступающую босыми ногами по пыльной
дороге... Только вот себя с Таней почему-то не видел он в этой толпе.
Вокруг была голая, с редкими колючками степь без конца и края - вся в
розовом мареве. И Лев Ильич вдруг узнал седого старика - ну конечно!
"Разве все они евреи?" - спросил он себя с удивлением. Но ответа так и не
успел услышать. Уснул.

  4

  Он проснулся от того, что кто-то легко, заботливо поправил на нем одеяло,
двинул стулом под ногами. Он приоткрыл глаза. Свет пробившийся сквозь
плотные шторы неверно освещал комнату, Таню в белой до пят рубашке...
  - Ой! Я вас все-таки разбудила... Спите, спите, вам еще рано. А мне уже
идти скоро...
  - Спасибо, Танюша. Мне тоже надо вставать.
  - Полежите еще. Я чайник поставлю.
  Она подошла к нему, наклонилась, он почувствовал сонное тепло, блеснула
цепочка в открытом вороте. Она поцеловала его в голову, а он поймал ее за
руку и, притянув к себе еще ближе, прижался щекой к вздрогнувшей под
рубашкой груди.
  - Спасибо, Танюша, мне очень хорошо было у тебя.
  - А если б вы знали, как мне-то хорошо, Господи! Как вчера примечталось:
открыла глаза - а вы тут... Раскрылись... Надо бы, конечно, вас ко мне
уложить...
  - Видишь, как спал, куда уж лучше... - он боялся шевельнуться.
  Она разогнулась, собрала вещи и вышла, тихонько прикрыв дверь.
  Лев Ильич закрыл глаза. Больше он не может так жить, - подумал он. - Что
это за путешествие по чужим домам и кроватям. Ему вдруг показалось, что
его просто носит, как щепку, прибивая то к одному, то к другому берегу, а
он и успокоился, доволен, что не нужно ничего решать - все само
происходит. У всех свои дела, обязательства, заботы о ком-то или о чем-то,
а он про кого, про что? Ну был праздник, кончился, вымыли посуду, что
разбили - разбито... "А может еще потянуть, вот ведь, и бутылки можно
сдать на опохмелку?.."
Он улыбнулся про себя, так это ему понравилось - нашел дело! Отбросил
одеяло, оделся, сложил постель и раздвинул шторы.
  За окном опять был серенький денек, подмерзло, верно, с утра, окно уходило
во двор-колодец - ничего ему не говорил тот колодец - не напьешься.
  Он обернулся на комнату. Широкая тахта прикрыта одеялом, в белом с
кружевами пододеяльнике, большие белые подушки, над тахтой прикноплена
репродукция. Он подошел поближе: "Троица" Рублева в журнальную страницу. В
углу у окна телевизор под цветной салфеткой, гардероб, полочка с десятком
книг над школьным столиком, на нем раскрытая машинка с большой кареткой,
стопка чистой бумаги, вчерашняя икона тускло блеснула серебром - это уж из
другой жизни. А что он знал-то про ее жизнь? как выяснилось, немного.
  За спиной открылась дверь.
  - Доброе утро, милок!
  Лида уже одетая, но непричесанная, улыбнулась ему запухшими губами.
  - Ну как, не обидел сестричку? - она сощурила глаза, глянула на тахту, на
постель, сложенную на диванчике, и посмотрела прямо в глаза Льву Ильичу.
Глаза у нее, как всегда, были отчаянные, но где-то в глубине подметил Лев
Ильич усталость, что ли, печаль ему моргнула из них на мгновенье.
  - Ты знаешь, Лида, ей трудно сейчас будет, а у нее нет никого кроме тебя.
  - Думаешь, нет? А ты как же? Мы с ней обои невезучие, да ведь подфартило -
тебя нашли. Такого, как ты, нам за глаза на двоих хватит, как думаешь?..
Ладно, ладно, не обижайся - я ведь тоже не обиделась. Я про тебя, может,
побольше, чем ты думаешь, поняла. Хотя, честно сказать, денька два
подождала - вдруг заявишься? Да ну, ладно, все мы люди, чего будем
ворошить... Ты не думай про меня и про Таньку мне такого не говори - она
для меня, всего главней. Много ли мне осталось - может, чуток всего. Этот
не задержится - или ты подумал чего?
  - Да нет, не подумал, ты уж прости.
  - Видишь, как у нас с тобой - ты меня, я - тебя, - она подошла к нему
вплотную и положила обе руки ему на плечи. Ему показалось, он впервые так
близко увидел ее лицо - бледноватое, в легких веснушках под скулами, он не
сразу и в глаза ей смог посмотреть, они опять были неожиданными - добрыми
и мягкими. - Эх ты, как мальчик! - засмеялась Лида и звонко поцеловала его
в обе щеки. Ты вот, не оставляй нас, у тебя и своих дел много, да и беда
своя, не зря же старый мужик по ночам к бабам ходит? - Да не такой ты,
вижу. Все равно не забывай. А Танька, знаешь, как тебя любит! Я давно еще
про тебя слышала - Лев Ильич да Лев Ильич! Чем уж ты ее взял сердечную,
посмотреть бы хоть на этого Льва Ильича? Ну и посмотрела - ничего, в
порядке! Я тебя не позабыла, у нас, у баб, своя память, крепкая, - она
оторвалась от него и засмеялась. - Тут уж со мной, мое, не заберешь, не
отнимешь. Не забывай и ты, храни тебя Бог!
  Она повернулась к двери, светлые, в рыжину волосы плеснули по плечам и Лев
Ильич вспомнил ее такой, как увидел ночью - в разорванной рубахе, босиком,
с тем лысым уродом...
  Лида посторонилась, пропуская Таню - уже одетую, причесанную, исподлобья
глянувшую на сестру и на Льва Ильича.
  - Чего напугалась? Да не заберу я его - побожился, наш теперь, на двоих,
мол, коль охота. Как, сестренка, охота нам, нет? - она чмокнула Таню и
выскочила в коридор.
  - Шальная она какая-то, - Таня напряженно всматривалась в Льва Ильича. - Я
там вам завтрак приготовила. Яичница, а не хотите, творог есть. Вы кофе
или чай утром?
  - Она тебя любит, Танюша, ты на нее надейся, - сказал Лев Ильич. - Я ж
говорил, все будет хорошо.
  - Да уж как будет, мне и так много.
  На кухне шкворчала яичница, стол был накрыт для завтрака, Лида залетела,
плеснула себе чая, так и выпила стоя, с куском колбасы.
  - Вот он, мой князь, сейчас выйдут, - давайте вместе почай-пейте, да не
пьянствуйте с утра, а то еще подеретесь. Князь, а князь! - крикнула она,
оборотясь в коридор.
  Показался Вася, заспанный, опухший, в маечке, здоровенные руки и грудь в
наколках: змей, целующиеся голубки - у Льва Ильича даже в глазах зарябило.
  - Хорош гусь? - веселилась Лида. - Ой, Тань, побежали, тебе-то близко -
опоздаю, выгонят, чем будем мужиков приваживать?
  Она поцеловала Васю, Льва Ильича, схватила Таню, та только успела
прошелестеть:
  - Вы тогда дверь захлопните. А то чаю напейтесь и поспите...
  - Ну вот еще - мы тачку таскать, а они будут дрыхнуть? Пейте чай да
выматывайтесь!..
  Дверь за ними захлопнулась.
  Льву Ильичу мучительно хотелось курить, но не привык натощак. Он налил
себе чаю покрепче, взял кусок хлеба.
  Вошел Вася - уже в рубашке, видно, и лицо сполоснул.
  - Чай пьете? Гадость какая, - мутно глянул он на Льва Ильича, отправился в
коридор и выругался. - Жидовская морда! унес все-таки портфель. Так и
знал, что унесет...
  Он присел к столу, вздрагивающими пальцами вытащил сигарету и закурил.
  - Что ты будешь с ним делать - убить его, что ли?
  - Это вы про кого? - поинтересовался Лев Ильич.
  - Да про дружка своего закадычного. Такая, понимаете... а вы-то - не из
евреев ли будете? - глянул он более осмысленно на Льва Ильича.
  - Из евреев, - Лев Ильич уже выпил чаю и тоже закурил.
  - Ну да, заметно. Евреи тоже, между прочим, разные бывают. Я вот знал
одного, моей двоюродной сестры муж - нормальный мужик, деньги одалживал и
ничего такого не заметно.
  - Какого такого?
  - Жидовского. Вы человек интеллигентный, поймете, что я употребляю этот
термин в смысле отрицательном, хотя он, как известно, всего лишь
обозначает нацию... Ага, нашел, - он полез за плиту и вытащил бутылку. - Я
ж помнил, что оставалось полбутылки. Живем! Ушлая баба, запрятала... Давно
сюда ходите?
  - Я работаю вместе с Таней.
  - Ага, понятно, - он одобрительно глянул на Льва Ильича и взболтнул
бутылку. - Вам куда?
  - Не нужно. Я утром не пью.
  - Утром? А когда ж - вечером? Беспринципная позиция, между прочим.
Опасная. А знаете, почему опасно? - он налил себе в чашку, выпил и
передернулся. - Хорошо пошла - душу чистит. Опасная, потому что отрывает
от коллектива. Вся, как говорится, рота идет в ногу, и утром, и вечером, а
вы шаг сбиваете. Затопчет, на кого тогда обижаться? Только на себя -
оторвались... Да ну, что вы - утром да нельзя! - как тогда работать, где,
как говорится, вдохновения набраться? Вы кто по специальности?
  - Я в редакции работаю.
  - Ну да, вроде бы, коллеги - редактор, корректор... Да вы ж тогда должны
знать, с творческими людьми приходилось иметь дело?.. Как им не пить - тут
полет нужен. Вот я вам и говорю... - он налил еще и тут же выпил.
  - Может, яичницу? - спросил Лев Ильич с некой опаской глядя на него. -
Вон, на плите.
  - Да ну, ешьте, я с утра не могу - душа не принимает. Тоже, между прочим,
национальная черта - еврею обязательно утром поесть надо. Яичко, кофею,
какаву - вы меня, надеюсь, понимаете?
  - Понимаю, - сказал Лев Ильич, ему тоже не хотелось есть, но тут уж он
решил, что должен расправиться с яичницей. Да и Таня не зря ж старалась.
  - Да не понимаете вы меня, потому что вижу, человек вы не творческий, хотя
и интеллигентный. А это, между прочим, разные вещи. Согласны?
  - Согласен, - яичница была на славу, и Льву Ильичу даже неловко стало, что
он сразу не принялся за нее. "А может, на самом деле еврейская черта?" -
весело подумал он.
  - А почему согласны? Так просто, чтоб отвязаться, или такой умный? - не
унимался Вася. Он порозовел, лицо разгладилось, стало поблагообразней.
  - А чего тут хитрого? Я вот, как вы говорите, интеллигентный, а вы -
творческий. Конечно, разные вещи.
  - Так думаете? - сбился Вася. - Ну да, естественно. Тогда вы мне такую
метаморфозу объясните. Я, к примеру, артист, имею высшее театральное. В
академических театрах не играю по причине общеизвестной, хотя и мог бы
лучше других прочих...
  - Понятно, - сказал Лев Ильич, отодвигая тарелку и вытащив из пепельницы
свою дымящуюся сигарету.
  - Опять понятно? А что тут вам понятно? Ну откуда вам знать, почему я не
играю в академическом театре?
  - А тут уж совсем ничего хитрого, - улыбнулся Лев Ильич. - Евреи помешали,
завистники - верно?
  - Вот это мужик! - Вася даже руками всплеснул. - Эх, жалко выпить нету, я
бы вас сейчас уговорил. Или сбегаем?
  - Мне уходить надо. Да и магазины закрыты.
  - Да ну! - крикнул Вася, срываясь с места. - Закрыты!..
  - Садитесь, - сказал Лев Ильич. - Я правда не стану пить... А приятель ваш
вчерашний тоже актер?..
  - Приятель мой - жид пархатый, как я вам уже доложил, но между прочим, без
принципов - утром пьет и не закусывает.
  - Ну вот видите, - засмеялся Лев Ильич, - какие евреи разные. Как тут
обобщишь!
  - Зачем обобщать, все и так видно, кто соображает, - Вася присел к столу и
слил из бутылки все, что там оставалось. - Еще вам загадка: он, к примеру,
такой же, как я, прощалыга, может, похуже, а почему ему хорошо, а мне
плохо? Ну, раз вы такой умный, объясните - почему?
  - Не могу объяснить, - сказал Лев Ильич, - данных нет. Кто вы такой, кто
он - не знаю, чем ему хорошо, чем вам плохо - тоже не знаю. Как же тут
объяснишь?
  - Ага! Не знаете, а я бы вам сразу безо всяких данных объяснил... Глядите.
Мы с ним оба артисты. Не из последних, между прочим, - он допил водку и
взял с тарелки кусочек сыру. - Человек принципиальный может и нарушать
свои принципы - верно?.. Итак, артисты - это раз. Но меня не взяли, а
верней - взяли да прогнали, и не раз, можете мне поверить, и не два, а уж
раз десять. Но ведь берут, стало быть, таланта за мной не признавать не
могут?.. Следите за мыслью?..
  - Стараюсь, хотя и трудно.
  - Ничего, оно того стоит. И вот начинается ситуация: евреи кругом кричат,
нас, мол, не берут, притесняют - в институты, на работу, на радио, в кино,
в Центральный Комитет и т.д. Я, как вы поняли, человек искусства, не знаю
чего в технике происходит, на производстве - про это судить не берусь.
Чего не знаю - не знаю. Говорят, вон, и атомную бомбу русский Иван изобрел
- по чести говоря, сомневаюсь, не русского это ума дело. Но про искусство
- это уж вы меня, Васю Постникова, спрашивайте, тут мое дело. Хотите,
побьемся с вами, хоть на бутылку пива, если вы по утрам чего стоющего не
употребляете, да и человек благородный, на коньяк вас выставлять не стану?
Идемте сейчас в госконцерт, идемте на радио, на телевидение, на студии -
куда хотите! Если первый человек, которого вы встретите, ну, из творческих
людей, я имею в виду, будет не еврей - угощаю. Но не связывайтесь -
проиграете, честно вам говорю. Да уж пробовал - беспроигрышная лотерея.
Может, вы скажете время не то, уважающий себя творческий человек, я имею в
виду русских - спит или опохмеляется, а еврей по делам шныряет после
сытного завтрака? Думаете, я время усек для своего промысла? Пожалуйста,
идемте днем, вечером, когда хотите. А лучше прямо деньги вперед, подметки
чтоб не бить, а я в магазин смотаюсь. Ну как?
  - Да я вам верю, - улыбнулся Лев Ильич. - Только к чему вы это все?
  - Ах, к чему? Еще не поняли? Я ж вам объясняю. Поскольку мы имеем казус: в
институты не берут, на работу не принимают, а все дипломированное
начальство - я имею в виду начальство, от которого карман зависит, а не
то, которое речи произносит, те нашего брата не волнуют, пусть себе
говорят! Я про тех, кто нам платит. Оказывается, это те самые евреи,
которых ни в институты, ни на работу не взяли. Как это случилось? Одно из
чудес света. Хотя по этому поводу шума нет и враждебное радио этот казус
не разбирает. А может и разбирает, я ихнего радио не слушаю, мне и своего
хватает - блевать тянет. Теперь понятно? Ну разве какой-нибудь уважающий
себя еврей - меня, с такой рожей и с моей известностью возьмет меня на
работу? В приличное место, на хорошую роль? Да нипочем не возьмет. Я им
только коммерцию испорчу. Ну, не евреи ли виноваты?
  - Не убедительно, - сказал Лев Ильич. - Опыт не чистый. У вас кроме
национальности есть и другие отрицательные показатели.
  - Не убедительно? Хорошо, с иного бока подъедем... Ага! - закричал он, да
так, что Лев Ильич вздрогнул: Вася вытащил с другой стороны плиты еще
полбутылки водки. - Ну что я вам говорил? Ну не золотая ли баба? Под
это-то дело я вам в два счета все объясню... Значит, непонятна моя
мысль?.. Ладно, берем моего дружка Аркашу - видели вы его вчера. Артист.
Бог кой-чего дал. Умеет. Мы с ним давно уже вдвоем работаем. Вместе нас
берут - вместе и гонят, причем, его раньше, чем меня. Я имею в виду -
гонят. А почему? Морда у него жидовская, а это раз. А эти евреи, которые
до денег дорвались, у них главное что? своего не упустить. Они, конечно,
родню, друзей-приятелей пристроят на теплые места, будьте спокойны. А
такой Аркаша, у которого принципы есть - с утра не закусывает - он им еще
хуже, чем я, общую картину портит: алкаша взяли да еще жида, а есть, мол,
установка, евреев не брать, они-то, мол, сами - свои, полезные, а хорошего
мужика - по шапке, давят. Что делает Вася, как человек благородный и
верный дружбе? Вы что, говорю, жидовские морды, в кресла сели и
антисемитизм будете здесь устраивать, в нашем, простите меня,
социалистическом отечестве, ну и т.д., прямо по "Коммунистическому
манифесту". Гонят да еще в книжку уж такого напишут, что к следующему
еврею уж лучше не показываться. И что в результате?.. В результате мы с
моим пархатым дружком докатились, можно сказать, до полного обнищания,
взяли нас в общество по распространению, в антирелигиозную бригаду:
мистическая интермедия - "Гавриилиада", он вчера говорил. Я, правда, на
этом деле схватил Лидку - у них третьего дня на заводе в клубе была
премьера. Аркаша тоже ее углядел, он на этот счет крепкий малый, но я-то
первый заметил - все должно быть по чести. А дальше не мое дело. Верно?
  - Печальная история, - сказал Лев Ильич.- Только мысль вашу все никак не
пойму.
  - Где уж вам понять. Может, в чаек плеснуть - сразу и поймете?.. Хорошо -
нет так нет: водку пить уговаривать да баб - последнее дело. Значит, не
поймете?.. Сыграли мы премьеру, чушь, конечно, собачья, но - нравится,
смеются, стишки лихие у нашего гения - ничего не скажешь, не сегодняшним
чета. Эта, вон, сестренка обиделась, верующая она, что ли?.. А так все шло
нормально: получили деньги, два дня гуляем, а вчера - спектакль. Ну
опоздали на полчаса, все законно, и народные опаздывают, но мы уж такие
пришли, что на что наша "Матерь Божия" - лекторша по распространению -
начальство, нас в разных видах повидала, привыкла, а тут не выдержала. А
между прочим, там была последняя наша ставка - куда теперь. Тут она и
разгадка: мне, русскому дураку, как вон Лидка только что высказала, идти
за тачкой, а пархатый Аркашка подает бумаги, ему шлепают визу и - гуляй:
Париж, Ницца, далее везде! Опять нас сиволапых облапошили, так выходит? В
институты не берут, черта оседлости? - нате вам, деревня, лакайте свое
пиво, а мы будем в Лондоне сертификатную воблу жевать! Кому, выходит,
лучше при общих, так сказать, показателях?
  - Подвели, - улыбнулся Лев Ильич, - диалектика называется. А я думал, вы
пьяный - концы с концами не сведете.
  Лицо у Васи перекосилось, Лев Ильич даже испугался - не случилось ли с ним
чего, глаза налились кровью, он медленно поднялся.
  - Эт-то ты - мне говоришь, что я пьяный?..
  Лев Ильич вспомнил его вчерашний номер и тоже встал.
  - Но, но, - сказал он, - аккуратненько, - и поднял табуретку.
  - Ишь какой - напугался. Жид, а соображает. Деньги есть?
  - Есть, - сказал Лев Ильич.
  - С