простодушный ты человек... Давайте за
Россию, что ль, выпьем, как-то и забывают все про нее, а ей, может, хуже
всех, да и сейчас еще столько предстоит...
  Он выпил и посмотрел на Льва Ильича.
  - Ну вот, не пьешь, обиделся. Я хоть и говорил все время, что к тебе это
не относится, что мы решаем проблему в принципе, а ты не поверил, выходит.
А я уж было хотел еще одной темы коснуться, близкой предыдущей, но с
другой стороны освещающей то же самое. Не очень, правда... Но мы с тобой,
мама, обсуждали недавно?.. Так что держись, Лева, докажи, что Достоевский
неправ и устарел со своим замечанием про еврейскую обидчивость и
раздражительность. Полегче тема, чтоб не забираться в дебри... Мысль о
том, почему это не любят евреев - ну все и не любят...
  Где-то Лев Ильич уже слышал недавно то же самое, но не мог вспомнить, кто
это ему говорил, чуть ли не вчера...
  - ...И плохие и хорошие, и русские и немцы, и большевики и католики... Ты
чего улыбаешься?
  - Вспомнил, - сказал Лев Ильич. - Мне вчера то же самое недоумение
высказывал один алкаш, в тяжелом был похмелье. Он архангела Гавриила
играет в мистерии. А товарищ его... простите, Ангелина Андревна, беса,
одним словом.
  - Как мило! - откликнулась Ангелина Андревна.
  - Ну вот видишь, - продолжал Саша, - и спившийся актер и ученый трезвенник
- все. Но "ведь что-нибудь значит же слово все!" - как восклицал
Белинский, которого Достоевский по близкому случаю процитировал.
  - Как ты поразительно цитируешь, - заметил Лев Ильич, он чувствовал, знал,
что сейчас произойдет что-то ужасное, безобразное, но, может, еще он
выдержит, защитится?.. - Об этом изуверстве - да ведь не средневековье, а
в восемнадцатом просвещенном веке дело было! - якобы защитившем чистоту
веры. Я твой исторический анекдот имею в виду, а верней, комментарий к
нему, об этом лучше промолчать - пусть все на твоей совести и останется.
Ладно. Но как ты странно цитируешь, излагаешь, ну безо всякого понимания
духа и мысли текста? Даже удивительно, вроде, наукой занимаешься. Я тоже,
небось, читал Достоевского. Да и Киреевский с Самариным были прежде всего
православными людьми, все их идеи, а одна, раньше всего, главная -
метафизическая, мистическая мысль была о цельной личности, о том, чтоб
определить, верно ты сказал, сердцевину, ядро, но в себе, найти свою
цельность, осознать, организовать свое "я" - весь этот чувствований хаос,
связать всю свою жизнь со своими убеждениями - православием конкретно:
разум, волю, чувства, совесть - все, - и он не удержался, глянул на стол и
на Сашину руку, в этот момент вонзившую вилку в кусок ветчины. Саша опять
покраснел и в сердцах бросил вилку. - Я уж не знаю, может, в чем-то
Киреевский и ошибался, но русское "народное начало" он выводил именно из
своего представления о цельности духа, выработавшегося в народе под
влиянием именно православия. Потому я и не пойму, для чего ты вспоминал
только что факты и свидетельства высоты русской духовной культуры - здесь
вот и там, у себя в кабинете - с четырнадцатого, что ль, века по
восемнадцатый, с Сергия Радонежского до Паисия Величковского? Для тебя
творения Святых Отцов, которые они переводили и читали - красивые слова,
мертвый капитал - уж прости, Вавилонская башня - или свидетельсто некой
истинной жизни, стремления, прорыва к ней? Я тоже кое-что прочел, правда,
мало, да и память похуже, но что-то и вспоминается. Что пользы в том, что
ты будешь знать Библию и все изречения философов, а не приобретешь любви
Божией и благодати? - это не я, это Фома Кемпийский говорил. Высшая
мудрость в том, он же добавил, чтоб стремиться к Царству Небесному и не
привязываться ни к чему земному. Ни к чему - вот оно что. А ты начал с
какой-то мечты о земном Граде, а кончил уж и не знаю даже сказать чем...
Может, ты и Флоренского так же процитировал... - и голос у него дрогнул.
  - Ну извини, не достиг еще, чтоб тебе угодить. Уж прости, что цитирую не
так, как тебе хочется.
  - Саша недавно получил премию за свой последний труд - ЦК комсомола, -
вставила Ангелина Андревна.
  - Поздравляю, - сказал Лев Ильич. - А говоришь, не достиг.
  - Благодарю, а юмор не принимаю - Саша уже явно и откровенно был
раздражен. - Так вот, обо всех, чтоб закончить. Тоже, кстати, манера
перебивать... Почему? - спрашиваю я риторически. - Почему все-таки их так
не любят? Ну не потому ж, что ростовщики, корыстники, есть ведь и поэты,
бессребреники. Ну не от того, что чернявые - есть и блондины, да и
чернявого почему б не полюбить? Да и не похожи бывают, ежели одна четверть
- квартероны, или восьмая часть - ну как тут отличить? И однако сразу
чувствуется - вот ведь в чем дело.
  - В чем же, Сашенька, прямо из головы вон - вот память-то! - любопытно
смотрела Ангелина Андревна.
  - А в том, извини, что запах есть. Да, да! Ну не примитивно, я б иначе не
осмелился за столом, но и не слишком чтоб фигурально - реальность, одним
словом. Есть. И нормальному человеку тот запах - я в принципе, в принципе
говорю! - омерзителен.
  - Ты что? - прохрипел Лев Ильич.
  - А! Не нравится? Прав Достоевский!.. А чего злиться? когда речь о неграх
заходит, о классическом запахе негра - не возражаешь, пошучиваешь? Да вся
американская литература уж сто лет про это размышляет - и ничего! Кушаем,
а здесь, вишь, не нравится. Выдал бы свою дочь за негра? А я, если б была,
за еврея, значит, обязан?..
  - Ах ты сволочь кацапская!.. - прохрипел Лев Ильич и, поднявшись, через
стол ухватил его за галстук, за рубашку, рванул вверх, на себя, что-то
затрещало, вытащил его на стол...
  Зазвенела посуда, упал стул, Ангелина Андревна страшно закричала.

  9

  - ...Вы уж меня извините, Костя, но рассуждать, рассуждать намерен. Теперь
все мое спасение - в рассуждении, иначе... иначе лучше и не думать. Или вы
со мной не согласны?.. Я все на вас смотрю и понять чего-то не могу, мысль
ускользает, бьется, только-только ее схватишь - а нет ее, улетела. Что за
странность такая? Вы как к нему взошли, я и вздрогнул весь, напугался. Не
то чтоб я вас терпеть не мог, неправда это, разве вы мне чего плохого
сделали? Хотя да, конечно, а как же! Я и не успел еще вам это признание
сделать: вы меня чуть не погубили. То есть, вы ли? - вот вопрос. Вопрос
вопросов, между прочим, не какой-нибудь детский - гамлетовский, про
который тома сочинений написаны - а чего сочинять, там просто! То есть,
может, и не проще, но спокойней - литература. Вполне можно в кабинете чаек
пить и рассуждать на ту гамлетовскую тему - никуда от нее все равно не
денешься! - а тут... Постойте, Костя! А хорошо мы с вами чайку попили с
домашним печеньем!.. Ну, я вам скажу, много повидал, но такого... А если б
вас не было? А я еще тут копаю против вас и вам нелюбезности говорю - что
бы, кабы не вы? ну что бы я еще там натворил?.. А вы крепкий паренек, я и
не ожидал, на вас глядючи - как вы меня удержали, оторвали, вывели оттуда,
я уж и не помню ничего - такая черная кровь ударила в голову! Вот она
еврейская кровь! Верно профессор сказал - крепкая кровь, как кислота! Я
ему хоть морду-то разбил? Как он, бедняжка, студентам покажется? А если
студентки? Вот конфуз! А мама, голубушка, и фамилию никак вспомнить не
может? А этот севрский фарфор? Это во Франции, что ли, город такой Севр?
Вы были, Костя, во Франции?..
  - Лев Ильич, может, лучше мы утром обсудим эти проблемы? Вы в какой-то
горячке, больны?
  - Спасибо, Костя. Я вижу, вы человек благоразумный и твердый - в принципах
и в поступках. А это первое дело, если проверять верность принципов - так
нас и марксизм учит, прав профессор, что я на нем штаны просидел. Теория,
она практикой проверяется - критерий, одним словом. Но что мне от того
пользы - купил другие штаны, подзаработал на марксизме, купил - а где он
теперь, марксизм, я имею в виду? То есть, он-то, может, и на месте. Я за
ним не слежу да и штаны есть, а вот я где? Где я, Костя?..
  Лев Ильич огляделся, мысль его летела, он и на минуту не мог ни на чем
сосредоточиться, остановиться, будто сорвался с ледяной горы и только
фиксировать успевал, что перед ним мелькало: едва успеет заметить, а оно
уж мимо просвистит.
  - Это ваша комната?
  - Снимаю. Да нет, даже не я снимаю, а мой товарищ снял и уехал на год, я
полгода живу и платить не нужно.
  - От жильцов, - сказал Лев Ильич. - Это вот то самое и есть - от жильцов,
так, что ли, в художественной литературе? А то я все думал - от каких же
жильцов? Или такое русское выражение, а нацмену не понять? Он - нацмен,
все равно нацменом останется, даже если и языка родного не знает, и спит
только с блондинками, да свининой закусывает, а?.. Ничего вы его с
ветчиной приделали, православие, скотина, защищает, прости меня Господи! Я
уж тоже хорош, пост называется соблюдаю. Или смысл такой - ветчину
трескать нельзя, а морду бить можно? Это ж тоже в русле народного
характера - по Киреевскому и Самарину: помолиться, а потом морду бить
дружку, который тебя наливочкой потчует? Да, большое благочестие, ничего
не скажешь: "пшеница чистого благочестия" - так, что ли, говаривал
тишайший Алексей Михалыч? Небесный домовладыка насеял ниву нашего
православия пшеницей чистого благочестия, а завистливый враг всеял куколь
душевредный... Опять слово нацмену непостижимое - куколь! Ну что может сие
означать? А я еще в споры пускаюсь - самонадеянность какова, несомненно
жидовская - куколь еще не превзошел, а уже Сашуню и вас порицаю... Да
какая там благодать!.. - сорвался он вдруг и замолк, как об стену лбом его
хватило.
  Он теперь, уже трезвея, огляделся вокруг. Комната была небольшая, уютная,
хоть и не слишком жилая. Форма, что ли, приятная - квадратная такая
комнатушка об одно широкое окошко. Он сидел на пружинном матрасе,
брошенном прямо на пол. У окна правый угол весь в иконах - с полу до
потолка был устроен иконостас, а сверху, с крюка спускалась лампада на
цепях. Теплился огонек. Другой угол завален книгами. А мебели словно бы
никакой - маленький кухонный стол, да не новый - современный, под
пластиком, - а старенький, такие теперь валяются по помойкам - и на нем
книги, рукописи, и венский стул с обгрызенными ножками - вот и вся мебель.
  - Богато живете, - сказал Лев Ильич.
  Костя не ответил. Он все такой же был - застегнутый, чинный, сидел на
своем венском стуле, сигаретку курил. "А как все-таки он меня скрутил
лихо, вспомнил Лев Ильич, молодец какой! Что б я еще там натворил? Да уж и
так достаточно - что еще, убил бы? Или они б милицию вызвали? Могли б
вызвать..."
- А что, Костя, мой друг серьезный специалист - ну в своей области я имею
в виду? Я-то и не читал его сочинений.
  - Три копейки цена. Библиотека у него хорошая. Даже уникальная. И книжки
легко дает... Вас, вроде, отпустило? А то я уж думал, что с вами делать?..
Специалист! Это такая странная советская порода - я их про себя называю
клопами, промышляющими на русской культуре. Вы действительно думаете, что
ваш ученый друг много знает? Что за знания - какой в них смысл? По мне так
лучше ваша живая путаница, нежели его основательность - к чему она
приложима? Он вроде бы все прочел и все знает-помнит. Причем, вишь, какой
высокой культурой окармливается - да не в коня, выходит, корм. Он не
хочет, да на деле и не способен признать христианскую истину - она все его
мироощущение в корне отрицает. Но тем не менее все свои умствования и
построения основывает именно на христианских идеях. Вот в чем фокус этой
новой породы. Понятия вечности, смирения, отрицания мира - это все для
него, верно вы сказали, Вавилонская башня, а отсюда и жалкий национализм,
настоенный вроде бы на православии, но настолько ему чуждый, как и
иудаизм, скажем. И тем не менее, заметьте, - токует, он и академиком
станет, и авторитет будет - как же, защитник и глашатай русской духовной
культуры! И вот тут интересно, если б я занимался социальными или
общественными науками, непременно бы исследовал этот феномен - в чем тут
дело? По сути ведь нет в мире силы, принципиально более враждебной этому
режиму. Христианство в корне, бесповоротно изменяет не только внутреннюю -
всю внешнюю жизнь человека, он неминуемо становится в оппозицию к любому
политическому строю, потому что этот строй обязательно стесняет духовную
свободу человека, хотя до внешних преобразований христианству, конечно,
нет дела. Но это - если власть имеет дело с истинным христианином, с
верностью идеалу. Но когда остается одна шелуха, слова, под которыми
ничего нет - тут и происходит сближение, причем на почве самой внешней -
ненависть к интеллигенции, к инакомыслящим, к тем же евреям. И эта нищета
мысли, эта внешность куда как удобна власти, выгодна, самое оголтелое
человеконенавистничество прикрывается тут видимостью чуть ли не
нравственных идеалов - патриотизм, народность, история, культура. И тут
Бог знает до чего можно дойти - да уж было, слава те Господи - вплоть до
сталинских развлечений. Что говорить, не сейчас это произошло - сто лет
назад, больше, завязался этот страшный конфликт, вся русская культура им
перепутана. А сегодня это, пожалуй, единственный случай, когда на культуре
можно подзаработать, и неплохо, как видите. Стол-то какой? А что до
ветчины - помните анекдот про Филарета Московского?.. Как он, тоже так
вот, в Великий пост пришел в дом, а там курица на столе. Хозяева,
естественно, чуть не в обмороке. А он спокойненько так прошествовал к
столу, ножку отломил и с аппетитом, похваливает... А вы как-то странно
развиваетесь - быстро, но... Я с любопытством наблюдаю за вами - от
встречи к встрече - откуда такая ортодоксальность? - интеллигент, из
гуманизма, да еще с еврейскими комплексами - правее папы?
  - Это уж не вы ль - папа?
  - Тяжко вам придется, Лев Ильич. Я раньше думал, обойдется, укрепитесь,
укоренитесь, если, конечно, вас какой-нибудь отец Кирилл не собьет. Но
теперь понял - чем дальше, тем все хуже будет.
  - Куда уж хуже, - сказал Лев Ильич, - тут такая карусель... - его опять
начинало трясти. И Костя как-то странно сидел, и что-то в голове у него
путалось - зачем он попал сюда, почему вдруг именно Костя его спас? Да и
спас ли, так ли это называется? От чего спас - он уже и позабыл. Да и
говорит вроде разумно, не согласиться нельзя, или что-то не сообразил Лев
Ильич, но ведь помнил он, помнил, что именно Костя завел его совсем не
туда - неделя только прошла... - Значит, в пост курицу с ветчиной не
возбраняется, особенно, если заел горчицей - или Филарет без горчицы
сжевал, чтоб хозяев не огорчать, молчит про то анекдотец?.. Значит, на
православии можно и в погроме подработать, и у атеистов, - если предложить
им идейку в традиции? Стерилизовать евреев для предохранения от
загрязнения крови - за это можно академика получить? А Филарет Московский,
если мне память не изменяет, один из столпов нашего православия? Или... А
Флоренский... скажите, а Флоренский? Вы скажите мне только это, Костя,
правду скажите, не солгите, а, Костя?.. - Льву Ильичу показалось, он
повис, одной рукой еще цепляется, чуть держится за проволочку. Он видел,
как она посверкивает перед глазами: медная, что ль, слабенькая... -
мелькнуло у него. А если оборвется - там уж внизу развеселая шла гульба,
знал Лев Ильич, что его там ждет.
  - Да что вы заклинились на Флоренском? "Столп" этот, который вас, вижу, в
такой восторг привел, - это вы у отца Кирилла, что ль, прочли, то, что я
принес? Декадентские измышления, юношеские во многом. Не зря он потом в
ГОЭЛРО служил, в те самые годы, когда в русских церквах комиссары из
поповских детей - вот она благодать-то наследственная! - православный
народ причащали самогоном, а Матерь Божию привечали матюгом...
  - А... то, что он... Саша там говорил, он действительно... Флоренского
цитировал?.. - тоненько так звенела проволочка в душе Льва Ильича: а за
что ему еще оставалось цепляться - пустой он был внутри, такая черная
зияющая пустота.
  - Это всего лишь смешной эпизод. Существует такая переписка Розанова с
Флоренским. Ну они там друг перед другом изощряются в ерничестве.
Флоренский-то поглубже будет, то есть, остается при этом верующим, а уж
Розанов - тот спокойненько сигает в ту яму, смелости ему не занимать.
Знаете что, Лев Ильич, я сейчас как хозяин проявлюсь, ложитесь-ка, завтра
поговорим - вы совсем не в себе.
  Он вышел из комнаты, тут же вернулся, притащил коврик, шубу, бросил все
это на пол, а Льву Ильичу положил на матрас одеяло и подушку.
  - Ложитесь, а я здесь, мне удобней на полу. Да я и хозяин. Спите, а я
сейчас свет потушу...
  - Значит, это он его цитировал? - спросил Лев Ильич. - Вы мне скажите,
это его слова?
  - Какие слова? Про то, что еврейская кровь замутила весь мир и что
средство одно - оскопление?
  - Да! - вырвалось у Льва Ильича: ломалась и трещала у него в пальцах та
проволочка.
  - Но он же добавил при этом, Флоренский, что это средство годится лишь при
условии нашего отречения от христианства.
  - Добавил! - захохотал Лев Ильич. - Неужто добавил? Ах, душка какой,
прелесть-то наша - Столп! Добавил! Во как жиды допекли! Чего ж еще от
советского православия ждать?.. Да пропади они все пропадом!..
  И он разжал пальцы, и ухнул вниз, и все закричало в нем, и вокруг него, и
он поразился даже, какое это наслаждение - губить себя, гробить - ему и с
женщиной так никогда самозабвенно-отчаянно не было. "Эх!.." - кричало в
нем.
  ... Такой странный свет был в комнате, Лев Ильич все понять не мог, откуда
он падает - не из окна, вроде бы. Лампадка чуть освещала иконы перед собой
- лики не разобрать, а свет словно бы снизу, рассеивался из-под стула, на
котором по-прежнему восседал Костя, а сам был в темноте. Странно как-то
сидел, знакомо-странно: верхом на стуле, ноги выбросил вперед, переплел, а
руки, видно, назад спрятал. Лицо Лев Ильич с трудом различал, но явно
ухмылялся, зубы скалил.
  - Чего смеешься? Доволен? - спросил Лев Ильич.
  - Да, много ты мне сегодня доставил удовольствия, я хоть и ожидал чего-то
такого, но - спасибо, утешил!
  - Ты мне такую штуку разъясни, - Лев Ильич рад был, что он его больше не
гонит спать, какой сон, когда поговорить охота, - как ты вдруг оказался у
Сашуни и как раз в тот момент, как я зашел - ну не специально ли,
признайся?
  - Да уж как не специально. За тобой и притащился.
  - Так и думал, дрожь пробрала, как тебя увидел. А почему вдруг притащился?
Что за надобность такая, забота обо мне? - Лев Ильич знал, что он ответит,
но мучительно-сладко было, чтоб он подтвердил его ожидания.
  - Фу, какой прилипчивый! Даже и недостойно тебя. Элементарный ход. Я
притащился! Скажешь тоже. Это ты ко мне бежишь, вон, с самого того
воскресенья, как с отцом Кириллом рассоплился. Прямо с того момента и
кинулся ко мне бежать, и в ресторан, и на похоронах, на поминках, с
Танюшей чуть было не позабавился, Лидочку пощупал - ну а дальше, когда в
тебе еврей заговорил, а тут еще кровь...
  - Какая кровь? - Лев Ильич даже глаза закрыл от сладкого ужаса.
  - Да ладно уж со мной кокетничать - "какая"! С одной стороны, все
человечество запакостили своей кровью, а с другой - квас-то как тебя ловко
облапошил! Чья доченька - еврейка или русская?
  - Она моя, - сказал Лев Ильич. - Пусть трижды его кровь, я не мальчик, ты
уж так-то не забывайся. Это я бы раньше себе голову на этом разбил, а
теперь, в пятьдесят лет, кое-что понимаю про жизнь. Да я про это и думать
не хочу, не то чтоб с тобой разговаривать.
  - Однако говоришь. Вот тебе и русский Иван. Ты его всегда за человека не
считал, так, для некоего допинга возле себя придерживал, а оказалось - это
он тебя, а не ты его. Вернее, он ее, а уж тебя и не знаю кто...
  - Я ведь могу и морду набить, - сказал Лев Ильич, только лень ему было
шевелиться.
  - Да брось ты, морду! Чтоб ты драться начал, тебя долго надо заводить.
Другой бы на твоем месте после первого же "здравствуй" - "прощай" сказал.
А ты ждал, пока полную рожу не наплевали - за негров, вишь, обиделся. А
чего за евреев не обижался? Ты кто будешь по нации?
  - Православный я, - сказал Лев