не может того быть! Я так просто - для хохмы...
  - Мы оба выиграли: ты утверждал, что нет правды - верно, откуда ей быть. А
я говорил - есть истина. Хоть это не мои слова. Она в том, что они были
произнесены.
  - "Что есть истина?"
  - Вот именно.
  - Лев Ильич, - курьер отвел его руку с деньгами, - вы на меня не
сердитесь, это я по нашей жлобской студенческой привычке мелю все время
всякую чушь. Неужто, правда, поперли?
  - Слушай, пойдем отсюда, только чтоб тебя не видели со мной, не здесь же
пить. Или тебе сейчас куда бежать?
  - Куда вы теперь?
  - Я думаю на уголок, в пельменную, а туда притащим.
  - Я не об этом... Что вы станете делать?
  - Когда?
  - Да хоть завтра.
  - Вот еще! Завтрашний день сам будет заботиться о своем - вон, как нам
сказано - довольно для каждого дня своей заботы... Ну идем или нет, а то я
действительно в стенах редакции начинаю заниматься религиозной
пропагандой, да еще под водку... Стоп! - вспомнил вдруг Лев Ильич. - Ты
меня прости, ради Бога, мы с тобой уж сколько знакомы, я всегда тебе рад,
а как тебя зовут, ну убей меня, не могу вспомнить. Татаринов, так? А зовут?
  - Зовут?.. Ну даете! - захохотал курьер. - А меня никто не знает как
зовут, но никогда еще не спрашивали. Я даже не пойму почему, но никто,
кроме матери, не называет по имени - и как-то все обходится... Сева я. Ох,
и чудак вы, Лев Ильич...
  Надо было предупредить Таню, Крон, конечно, станет ее теперь мучить. Лев
Ильич открыл дверь машбюро и отшатнулся: Федя целовал ее, обняв, прямо за
машинкой; Лев Ильич узнал его по торчавшему над ее волосами светлому
вихру, хотел тихонько уйти, но не справился, стукнул дверью.
  Таня выскочила за ним в коридор.
  - Вы куда?.. Федя вас ждет-ждет. Он к вам пришел.
  - Не может быть? А мне показалось...
  - Ой, Лев Ильич, вы даже себе представить не можете!.. - шепнула Таня.
  - Почему ж не могу...
  Федя стоял посреди комнаты, лицо его пылало. Глядя прямо в глаза Льву
Ильичу, он отчеканил:
  - Если вы полагаете меня подлецом, то прямо так и скажите. Если вы
думаете, что я способен воспользоваться беззащитностью и...
  - Федя, да вы что? - прервал его Лев Ильич. - О чем вы?.. Я хотел было
предупредить Таню, что у нее будут неприятности с нашим начальством. Меня
уже...
  - Мы любим друг друга, - продолжал Федя с тем же напором, не слушая его. -
Я уже сказал об этом и она мне подтвердила...
  "Что они, с ума, что ль, все посходили? - поразился Лев Ильич. - Или
теперь так положено..."
  - Поздравляю вас, старика не забудьте за своим счастьем.
  - Ой, Лев Ильич! - охнула Таня.
  - Каждая насмешка над ней будет насмешка надо мной!.. - гремел Федя.
  Лев Ильич подвинул себе стул и сел. Лучше было молчать, черт его дернул
сюда заглядывать - плевать ей теперь на Крона, да и на эту редакцию, в
случае чего она-то найдет себе работу, и безумца этого прокормит. "Вот
тебе и 'русский мальчик'!.."
Федя замолчал, удовлетворенно посмотрел на сраженного Льва Ильича и махнул
рукой.
  - Вопросов нет?.. Я, между прочим, зашел за вами - нас ждет Марк сразу
после работы.
  - Какой еще Марк?
  - Какой?!.. - опять закричал Федя. - Так мы же с вами договорились!..
  - Да, конечно, Марк так Марк... Мне, собственно, все равно... Почему у
него имя такое?.. Он что, еврей, что ли?
  - Чего? - открыл рот Федя. - А это зачем?.. Марк Кузьмич Калашников... Вы,
что, Лев Ильич, опять надо мной издеваетесь?
  - Вырвалось, извините. Я не то хотел спросить. Ладно, я его сам... Мне,
действительно, все равно - Марк так Марк...
  Ксения Федоровна ждала его в прихожей, стояла сгорбившись у двери -
сухонькая, в платочке, помаргивала глазками-щелочками. Лев Ильич и забыл
про нее, неуютно ему стало - вот и перед ней, словно бы, в чем-то виноват.
  - Ты прости меня, батюшка, чего я по своей глупости...
  - Забудь, Ксения Федоровна, я тебе правду сказал, все к лучшему, если мы с
тобой, конечно, в Бога веруем.
  - Так-то оно так, а через меня...
  - Да не через тебя - значит, так надо. Через два года, как вернется
парень, приглашай в гости, поговорим с ним, вдруг меня услышит?
  - Кабы так! нет, едва ли...
  - А мало ли что? Со мной-то случилось.
  - Не держи на меня зла, батюшка, - сложила руки старушка. Лев Ильич
наклонился и поцеловал ее в сухонькую щеку.
  - Храни тебя Христос, - услышал он, открыв дверь...
  Они одновременно с Севой подошли к пельменной, тот летел по улице,
размахивая бутылкой с лимонадом, придерживая вторую под пальто. Здесь
можно было не раздеваться. Сева поставил на высокий круглый мраморный
столик свой лимонад, притащил два стакана, а Лев Ильич взял пельмени Севе
и рыбу для себя.
  Сева быстро, орудуя под столиком, разлил водку и долил лимонадом.
  - По черному, - сказал Лев Ильич, - давно я так не пил. Или нет, соврал,
ровно две недели назад.
  - Что ж, за правду или за истину? - поднял стакан Сева.
  - Правды нет, сам же говоришь, а за истину не пьют. Давай, чтоб нам с
тобой еще встретиться.
  - Давайте... только где? Я тут тоже не задержусь. Полгода кантуюсь, а до
того больше месяца нигде не задерживался.
  - Чего так?
  - А сам не знаю. Я уж два года так. Как мать заболела, перевелся на
заочное и пошел - где только не работал. Не могу задерживаться. Я даже сам
не пойму в чем дело. И не потому, что бездельник, я уж тут, чтоб скорей
прогнали, а как на грех, держат. Но это первый раз, а то быстро. Может
потому, что я почти не бываю в этой конторе? У меня наверно вид такой.
  - Нормальный вид, - посмотрел на него Лев Ильич, - курносый больно, так за
это у нас не гонят.
  - Вот и я не пойму. Но видно есть что-то во мне. Я не пью, тем более на
работе, основ не сотрясаю, да и какие основы, когда я сторож в детском
саду, лифтер, дворник. Может потому, что я не могу с ними разговаривать?..
  - С кем - с ними?
  - С заведующей детским садом, в ЖЭКе - в конторе, одним словом. Я им не
хамлю, я просто не могу на все это смотреть, меня такая тоска берет, как
только вижу начальника за столом - и еще телефон у них обязательно! -
лучше удавиться. Они наверное это чувствуют...
  Он налил по второму стакану, плеснул лимонаду и сунул пустую бутылку в
ящик для мусора.
  - Что ж ты собираешься делать?
  - Ювелиром хочу.
  - Как ювелиром?
  - А очень просто. Я как-то с геологами ходил, в партии. Мне камни
понравились - красиво! Потом тут к одной артели пристроился, вроде
рабочим, а сам глядел, как они это все соображают. Инструмент достал - у
меня руки хорошие, тут только терпение нужно и любовь. Я попробовал -
берут кольца. С серебром работаю.
  - А институт? Ты на биофаке, что ли?
  - Да не хочу я. Я вам объяснил - я не могу на них смотреть, не то что с
ними работать. А ведь в любом месте обязательно - начальник, стол,
телефон, хоть бы я академиком стал, тем более будут начальники. Да пока
еще в академики пробраться...
  - А тут один?
  - В том-то и дело! У нас с матерью комнатушка, у меня за шкафом закуток:
инструменты, камни, металл - красиво! У меня альбом есть - такие были
мастера! - да еще понять современную форму... И главное я один - я их
никого не вижу, я тут и вроде меня нет.
  - А институт? - все не понимал Лев Ильич.
  - Какой там институт - забудьте про него! Я сам себе хозяин, сам человек.
Сделал кольцо - продал. Мне деньги нужны только на жизнь - мать кормить,
хотя тут можно и большие деньги делать. Но мне только на оборот - камни,
металл. Но главное - свобода! Сделал кольцо - книжки читай, иди себе по
улице - и никого нет над тобой.
  - Так нужно... где-то числиться, - все больше удивлялся Лев Ильич.
  - В том и дело. Поэтому я и бегаю с работы на работу - для справки, а так
бы я уж давно... Я эти шестьдесят рублей за два дня могу заработать.
  - Ну а... армия?
  - А мне психушку одна знакомая провернула - чист!
  - Н-да...
  - А чего вы удивляетесь? Если б я любил природу, я бы рванул отсюда -
можно купить дом рублей за двести, был в Карелии, там целые деревни
брошены - да и за сотню купишь. Места потрясающие - рыба, охота, красота!
Только я городской человек - я город люблю. Ходишь по улицам - и вроде ты
один и со всеми вместе. Мне главное, чтоб ничего обязательного не было. Не
хочу я с вами, к примеру, разговаривать, но если мы вместе работаем, я
обязан чем-то и как-то от вас завишу. Верно? Неужто человек для того
рожден, чтоб стоять перед кем-то, кто смотрит на тебя из-за стола с
телефоном?
  - Ну а другие? Это эгоцентризм какой-то? - недоумевал Лев Ильич.
  - Да что вы, Лев Ильич, почему? Я просто не хочу, а верней не могу жить
так, как они за меня хотят. Я не на чей-то счет, ничего ни у кого не прошу
- оставьте меня в покое! Вы это должны лучше других понять. Жить как все -
значит приспособиться: вставать в семь, покупать газеты, выполнять чьи-то
идиотские или умнейшие указания. Но во мне совсем что-то другое, если я
стану заниматься всей этой ерундой, я себя не услышу, я в себе себя
заглушу. Представьте: я закрыл дверь, я сижу в своем закутке, у меня весь
инструмент под рукой, передо мной красивые камни, я работаю час, два,
десять и - я сам, своими руками сделал нечто замечательное! Что тут
непонятного?
  - Я готов понять, - сказал Лев Ильич, - только если ты мне объяснишь - во
имя чего! Что такое для тебя самостоятельность, которую так хочешь,
свобода - ты ведь об этом говоришь? Внутренняя свобода, свобода от
чего-то, или свобода реализации себя, жажды себя, как ты говоришь,
услышать, чтоб не заглушили... Я правильно понял?
  - Примерно.
  - Но что значит для тебя свобода, которую ты хочешь вырвать у мира, а он
ее, верно, бесконечно подавляет? Это ведь не просто желание делать, что в
голову придет, жить, как твоя левая нога хочет, да это мир все равно тебе
не позволит - наш, любой другой...
  - Да я вам сказал, мне не деньги нужны.
  - Ну а в Бога ты веруешь?
  Сева поставил на стол стакан, из которого он второй раз так и не отпил.
  - Не в того, в которого вы верите.
  - Откуда ты знаешь что-то про меня?
  - Не про вас, а про Бога, который живет во мне, а стало быть, Его нету в
вас.
  - Тогда получается, что у каждого человека свой Бог?
  - Не знаю. Может быть, Он одновременно и во мне и в вас, но не может быть
снаружи. Что ж, Он сейчас здесь, сам-третий за столом? Как же Он меня
оставит?.. Ну да, тогда действительно, у каждого свой. Он ведь во мне не
потому, что я такой особый, а потому, что благодаря Его присутствию я и
есть я, а не кто-то другой. И потому я не могу заключить с ними какой-то
договор, служить им, они покушаются на мой собственный договор с моим
Богом.
  - Как бы это они смогли? Отдавай им кесарево, а до Божьего им никаких рук
не хватит.
  - Да не кесарево! Они именно от меня чего-то все время хотят: я должен
улыбаться, когда они смеются... Да нет, не то, я сам готов смеяться над
всяким пустяком!.. - он удивленно развел руками. - Они, знаете, Лев Ильич,
все время лгут, ну безо всякого смысла, на каждом шагу. Я ведь понимаю, я
нормальный парень, совру - дорого не возьму, но я не про это. Они лгут,
становятся совсем другими, как только переступают порог любого казенного
дома. У себя они совсем не те. Вы разговаривали когда-нибудь с нашим
редактором?
  - Да я только что разговаривал и про то же самое подумал - какой он дома?
  - Вот-вот! Поняли наконец! Они хотят, чтоб и я такой же стал, чтоб с этим
согласился. Да мне наплевать, пожалуйста, ваше дело, только сам я так не
могу - может, я правда псих?
  - Ну а то, что происходит вокруг, тебя никак не интересует - женщины,
мать, наша общая жизнь? Ты ж все равно не можешь из этого выключиться?
  - У меня не было женщины - я не знаю, что это такое. Общество? Так я и не
могу с ним, потому что тогда я должен делать то, что хочет оно, а не я -
буду ли я с ним вместе или начну с ним бороться, то есть все равно от него
зависеть. Вот мать, конечно. Но она меня понимает... Да вы что, думаете, я
один, что ль, такой? Вы поговорите с такими, как я, обормотами - так иль
не так, но это редко, кто как все хотят. Не обязательно, как я, в закуток.
Другой старается диплом получить, может, и диссертацию - но для чего? Чтоб
построить себе квартиру, купить машину и - исчезнуть. Нет его! Он сел в
машину, поднял стекло - найди-ка! А пошли они все!.. Только ювелиром-то
почище будет.
  - Да, озадачил ты меня. И вас... таких, правда, много?
  - Все такие. А вы сами? Что ж вас с работы поперли? Значит, не хотите, как
все, значит, себя хотите услышать.
  - Пожалуй, только он тебя в покое не оставит.
  - Кто?
  - Мир, от которого ты хочешь отсидеться в закутке. Ты сам. Женщина,
которую рано ли, поздно приведешь в закуток - а ей будет тесно, мало,
одного кольца не хватит, нужно будет три в день. А для этого придется
входить еще в какие-то отношения, да и она - эта женщина, тоже ведь
человек со своим, как ты говоришь, Богом. А ты ее будешь любить, а значит
придется не только себя слушать, но и ее. И тому подобное. То есть если ты
не сможешь увидеть Бога вне себя, как реальность не воспримешь Того, Кто и
сейчас с нами здесь за столом - а Он несомненно нас слышит, ты и с этой
своей свободой не справишься - она тебя задушит и себя не услышишь. Это
обернется только эгоизмом или отчаянием. Один, без Его помощи не
справишься с этим. Он ведь и в тебе только потому, что Он существует на
самом деле, не потому, что ты есть, а ты - только благодаря Его замыслу.
  - Это я не понимаю, - сказал Сева. - Мне пока достаточно, главное от них
убежать... А как вы думаете, мне тут серебряный оклад предлагают - без
иконы, просто оклад. Это богохульство, если его в переплавку - мне серебро
нужно?
  - Вот видишь, - засмеялся Лев Ильич, - а говоришь, Он твой и только внутри
тебя? Что ж ты сам с собой такую проблему решить не можешь? Значит, Он
вне, над нами, значит Он нас судит, значит мы только Ему навстречу можем
раскрыться?.. Ты это обязательно поймешь. Эх, Всеволод, мне б двадцать
пять лет назад забраться в твой закуток, а не в ту контору, от которой
тебя воротит! Будь здоров - за тебя! - все будет у нас хорошо, один так,
другой эдак, а все к одному... А вон и за мной пришли, - махнул он рукой
вошедшему в пельменную Феде.
  ...Дверь была не заперта, слышался быстрый перестук машинки.
  - Раздевайтесь! - услышал Лев Ильич звонкий голос. - Проходите...
  В коридорчике однокомнатной квартиры прямо на полу были свалены книги,
пачки перевязанных веревкой и без веревки газет, накрытые брошенной на них
курткой, в углу лыжные ботинки, несколько пар лыж.
  Лев Ильич снял пальто, поискал вешалку, не нашел, положил пальто поверх
куртки на пачки газет и шагнул вслед за Федей в комнату. Тот не раздевался.
  Комната была такая же: широкая, ободранная тахта, ученический письменный
стол и несколько стульев, полка с книгами под потолок. Хозяин сидел спиной
к ним, быстро стучал на машинке. Не оборачиваясь, он поднял руку, помахал
и продолжал печатать. На голых стенах, с ободранными местами обоями, Лев
Ильич увидел прикнопленный лист белой бумаги с жирно отпечатанными
строчками. Он подошел поближе.
  "Ненавижу ваши идеи, но готов умереть за то, чтобы они могли быть свободно
высказаны.
  Вольтер"
  - Жуткая история, - поежился вслух Лев Ильич, - полный безысход.
  Хозяин с треском выдернул из машинки лист бумаги и встал. Он был невысок,
широкоплеч, в серенькой вязаной рубашке, с засученными рукавами, светлая
подстриженная бородка делала лицо еще более круглым, в прозрачных ясных
глазах, еще погруженных в то,
что он только что делал, уже проглядывала улыбка.
  - А что вас так напугало?
  - Слова какие - "ненавижу", "умереть" - в такой короткой фразе и два таких
слова.
  - А мысль?
  - По мне, так жалкая мысль.
  - Сильно! А почему?
  - Да не верю я ему - это раз. Неужто человек ничего не любит, что могло б
удержать его от такой бессмысленной смерти за право кого-то высказывать
то, что он ненавидит? Чисто гальское остроумство, парадокс, вроде того,
что если б Бога не было, Его надо б выдумать.
  - А Бог есть?
  - А вы в этом усомнились?
  - Нет, по мне, так Его и выдумывать не следует. Добровольно лезть в ярмо,
к рабству внешнему прибавлять еще более гнусное - внутреннее.
  - Тогда только помирать и, действительно, все равно за что - хоть за то,
что ненавидишь. Не все ль равно, когда даже любить не способен.
  - А вот тут мы с вами поспорим.
  - Вот это сила! - закричал Федя. - Вот это разговор, сразу быка за рога!
Да вы еще не познакомились... Лев Ильич. - А это Марк.
  - А я догадался, - сказал Марк. - Я его таким и видел, только думал - он,
как бы сказать, потише...
  - Вот, кстати, - сказал Лев Ильич, - я только что получил еще одно
свидетельство бытия Божия... Нет, два, а может быть, три или даже четыре.
  - Прямо сразу? - засмеялся Марк, улыбка у него была широкая, открытая.
  - Одно за другим. Сначала меня с работы прогнали за то, что в Бога верю.
Значит есть? Я в него верю, а они верят в то, что я верю. Федя на моих
глазах признался в вечной любви женщине, которая только такой высокой
любви и достойна. А она так исстрадалась и так той любви просила у Бога...
  - Два, - сказал Марк, все еще улыбаясь.
  - Несчастная убогая старушонка, которая меня заложила из ревности к своей
вере, такой ощутила мгновенный ад в душе, а я за это такую свою вину перед
ней - что уж куда больше. И наконец только что мне поставил поллитра Федин
ровесник, которому Бог сам открыл свое бытие - просто сказал ему об этом.
  - Это вот непонятно. Сам?
  - А это тайна. Бог - обязательно тайна, которую можно услышать, а
объяснить нельзя... Дадите чаю?
  - Какого ты мужика привел мне, Федя! Будет вам чай - по всем правилам
заварю. А чего ты не раздеваешься?
  - Да мне... тут, одним словом...
  - Ага, понятно.
  - Ничего вам не может быть понятно! - крикнул Федя, заливаясь краской.
  Лев Ильич моргнул поднявшему было брови Марку. Тот смолчал.
  - Я... не смогу выполнить то, что вам обещал, - неожиданно выпалил Федя.
  - Сейчас или вообще? - спросил Марк.
  - И сейчас, и вообще. То есть, не знаю про "вообще", может быть я и пойму,
что неправ, но сейчас знаю твердо и считаю своим долгом предупредить.
  - Очень жалко, тем более, это твоя идея.
  - Это не моя идея, я ее у Достоевского списал - и вы это знаете. А верней,
не у Достоевского, а у Шатова, и даже не у Шатова, а у Лизы - никчемной
светской барышни. Не велика потеря. Она ее, кстати, и придумала не для
дела, а для своей жалкой интриги.
  - Лиза?.. Не помню интриги, но мысль хорошая. Да вот, Лев Ильич рассудит.
Есть мысль составить книгу, а верней, целую серию книг, целую библиотеку.
Если внимательно читать наши газеты - центральные, а может быть, особенно
провинциальные, то посреди океана напыщенной бессмыслицы можно чуть ли не
в каждом номере разыскать кое-что любопытное. По глупости, случайности или
еще уж не знаю из каких соображений, но порой проскальзывает поразительная
информация, бросающая такой ясный свет на то, что происходит в
действительности. Не зря ж западные клеветники такие дотошные читатели
именно наших газет, это у нас к своему нет любопытства! И вот, если эти
факты, рассеянные и тут же для всех пропавшие собрать и как-то
систематизировать, а рядом, скажем, они на левой стороне, а тут же, на
правой или в предисловии, в примечаниях дать подлинную информацию о том,
что в то же самое время тут же происходило на самом деле, то
представляете, какая получится книга! Причем в одном томе можно собрать
материал об идиотизме нашей жизни, а в другом об экономическом развале, в
третьем о литературе и искусстве, в четвертом о жизни семьи, школы,
международной политике... Могут быть книги о сегодняшней жизни и о том,
что было двадцать, тридцать лет назад - это все доступно, в библиотеке
получите любую подшивку. Представляете, какая может быть серия? Да я вижу
целое издательство, работающее над созданием такой многолетней эпопеи -
уникального свидетельства по всем вопросам существования этого государства
со дня его основания... Вот мы и решили с Федей сд