все эти, и пресловутая странность русской души здесь
берет начало - до изуверства включительно, и вся путаница, - поэтому и
примстилось кому-то, что Третий Рим оказался царством дьяволовым. Это не
старая Русь, а мечта о ней, погребальная грусть о несбывшейся мечте -
отсюда надрыв и раздвоение раскола, отсюда - и романтизм какой-то - не зря
декаденты так кинулись к расколу... Погодите! - крикнул он, когда Саша
сделал движение заговорить. - И потому нет тут никакой почвы, а наоборот -
да помню я, читал, очень точно ложится на мое православное понимание. Это
исход из истории, из соборности - вот тут в чем дело. Не обряд, а
антихрист - вот в чем тайна раскола, отсюда и вся апокалиптика... Мечта о
Граде на земле? Да чем ты тогда лучше тех жалких иудеев, о которых с такой
нежностью только что говорил, которые и споткнулись на мечте о тутошнем
царстве Божием? Третий Рим, второй, десятый - какой Рим, когда мир во
грехе лежит и нужно заповеди соблюдать? Как ты их соблюдешь, коль станешь
Рим сооружать?
  - Лев Ильич, вы очень сбивчивы и уводите от темы, мной весьма скромно
затронутой, - опять постарался успокоить его Костя, - хотя, может быть,
моя мысль о благодати не так уж скромна и даже кажется максималистской,
как Александр Юрьевич тут заметил...
  - Да что вы, Костя, все путаете меня! - отмахнулся Лев Ильич. - Как могла
оскудеть благодать или даже быть отнятой, когда... - да ты, Саша, сам
только что напомнил о веке преподобного Сергия! - Что ж, на нем она и
почила? А не от него ли - отца этой земли - полетела она пряменько к
преподобному Серафиму, да ведь и за пять веков меж ними было ей на кого
снизойти? Да на церкви русской она от века - врата ада ее не одолели! Вы
мне прошлый раз, Костя, что-то о крещении внушали, так у того ж Серафима
сказано, мне отец Кирилл объяснил, что благодать, во крещении данная,
отнята быть не может - так вот черным по белому и сказано преподобным. Ты
можешь падать и совсем пропасть, но стоит тебе найти силы, руку увидеть и
почувствовать - так ты и спасен! Да как вы мне могли внушать об отсутствии
благодати на жалких священниках, когда тот же Серафим еженедельно
исповедовался и причащался Святых Тайн у батюшки, который ему всякие
пакости строил! Это ли вам не факт! Или вы и преподобного в лицемерии
заподозрите? - Льва Ильича трясло, но он уже не в силах был сдерживаться.
"Ну что я, чего мне так тяжко все?.." - мелькнуло у него.
  - Лева, да я тебя просто не узнаю? - Саша тоже стоял и разводил в
недоумении руками. - Ты чем все эти годы занимался, откуда такие, так
сказать, религиозные реакции?
  - Лев Ильич крестился неделю назад, - вставил Костя. - Сильное потрясение
для непосредственной натуры. Мы уж с ним объяснялись на этот счет.
  - Крестился?!.. Да не может того быть!.. Мама! - крикнул Саша, шагнув к
двери и распахивая ее. - Мама! Ты слышишь? Иди-ка сюда!..
  - Что случилось, Сашенька? Ты такой встревоженный? Чай на столе... Прошу.
  - Ты слышишь, мама, Лева наш выкинул номер - крестился! Кстати - ну прямо
в самый раз к нашему недавнему разговору...
  Ангелина Андревна вглядывалась в Сашу, пытаясь понять его отношение.
  - Лева?.. Да, это случается. Вот и у Юрия Владимировича, покойного твоего
отца, был приятель, забыла фамилию... тоже выкрест. Еще до революции, он
потом крупным нэпманом стал. Но ведь не помогло. Сгинул, как многие...
  - Мамочка, ты прелесть! - расхохотался Саша. - Ну в самую точку! А? Костя,
не правда ли?.. Ну идемте чай кушать, хотя по такому торжественному случаю
можно и наливочку, мама, а? Ту, заветную?..
  Они сидели в столовой, за большим овальным столом, накрытым белой
хрустящей скатертью. Над столом люстра: "Паникадило восемнадцатого века, -
вспомнил Лев Ильич, - музейная вещь". Все то же серебро, посуда, рокфор,
ветчина, сверкающее в вазочках варенье... Ангелина Андревна торжественно
внесла графинчик с темно-алым напитком.
  - Все как ты просил, Сашенька!..
  - Ну и отлично, мама. Прошу, приступим...
  Саша налил всем из графинчика и встал, высоко подняв рюмку, хрусталь
вспыхнул алым пламенем.
  - Я прошу выпить за моего старого приятеля, - звонко произнес Саша. - Я
помню его кудрявым черномазым мальчиком в красном галстуке...
  "Чего врешь-то, - обозлился Лев Ильич, - мы и не виделись, когда я в школе
учился..."
- ... Я вспоминаю его чернявым студентом, пусть он простит меня, но из
песни слово не выкинешь, просиживающим штаны за конспектами по основам
марксизма-ленинизма. И вот, он теперь перед нами, уже не такой чернявый,
поседевший, в новом качестве, бесстрашно шагнувший в православие...
  - Что уж ты, Саша, как на поминках? Тон такой... - брякнула Ангелина
Андревна.
  Лев Ильич посмотрел на нее с нежностью.
  - Напрасно, мама! Лева как бы заново родился. Ты б послушала, сколько в
нем пылу и жару, страсти, готовности ломать и преобразовывать по своему
разумению нашу глупую старую церковь... За тебя, Лева!..
  "Надолго ль меня хватит? - размышлял Лев Ильич. - Однако я тут отогрелся,
ничего не скажешь. Почему это все у меня теперь не так выходит, все, что
было прежде, стало быть, надо переоценивать?"
  - Прекрасный напиток,- сказал он. - Вы мастерица, Ангелина Андревна.
  - Еще бы, Лева, это наш старый семейный секрет... Что-то я не поняла
Сашенькиной речи, что это ты, Левушка, затеял ломать и строить?
  - Саша по обыкновению шутит, имея в виду, прежде всего, сделать дурака из
своего собеседника - с ним ему тогда легче разговаривать.
  - Юпитер! Ты сердишься... - погрозила пальчиком Ангелина Андревна. -
Ветчину очень рекомендую. Свежая, от Елисеева.
  - Я лучше рокфора, если позволите, ладно уж... - наливка была крепкая,
Льву Ильичу ударило в голову, сегодня он совсем ничего не ел.
  - Ну что ты, Лева, ты теперь русский... одним словом, как бы и не еврей,
можешь смело наваливаться на ветчину, - ухмыльнулся Саша.
  - Сейчас Великий пост, - подал голос Костя, туго намазывая ветчину
горчицей.
  Саша покраснел.
  - Да? - подняла брови Ангелина Андревна. - Надо ж, какая незадача. А это
разве так серьезно? А я-то обрадовалась - и ветчина свежая, и очередь
небольшая, и сегодня продавец-душка, мой всегдашний поклонник и
доброжелатель...
  - Видишь ли, мама, как писал сто лет назад Достоевский, еврей без Бога
как-то даже и немыслим, его и представить себе нельзя без Бога. Это с
одной стороны. А с другой, тот же наш великий писатель обронил, что
мудрено и вообразить себе что-нибудь раздражительней и щепитильней
образованного еврея. Вот, наш дорогой друг и представляет нам полную, так
сказать, иллюстрацию неумирающей правды слов нашего классика. Как только
совместить Христа с раздражительностью? Положим, Достоевский не Христа
имел в виду, когда говорил о еврейском Боге - Иегову, так, пожалуй, надо
понимать. А ты как думаешь, Лева?
  - А я думаю про это примитивно, хотя и благодарю тебя за комплимент насчет
моей образованности.
  - В чем же твой примитив?
  - А в том, что Христос был рожден от еврейской женщины, да и апостолы все
были Ее единоплеменниками, не говоря о праотцах и пророках, вообще об
избранном - Кем избранном? - народе.
  - Да уж нельзя не согласиться, не слишком глубокая мысль, тем более едва
ли свежая.
  - А ты убежден, что здесь, я имею в виду в христианстве, свежая мысль
ценнее, как, скажем, в случае ветчины?
  Костя хмыкнул, попытался спрятать улыбку и закашлялся, даже слезы
навернулись: "Может, это он горчицы хватил?" - вдруг развеселился Лев
Ильич.
  За столом никто, разумеется, не обратил на это внимания.
  - Вы помните, Костя, мысль Василия Васильевича, - обратился к нему Саша,
когда тот справился со своим кашлем, - что еврейская идея об их личной
богоизбранности весьма преувеличена или, как он выразился: "чуть-чуть в
отношении их лукава"? Дело в том, говорил Розанов, на которого ты сегодня
в первый раз имел удовольствие посмотреть, хоть трудно представить себе
человека, прикоснувшегося к русской культуре, а на Розанова взирающего
недоуменно. Так вот, - он и обратил вниманье на то, что у Соломона, кроме
Суламифи, этих самых других Суламифей было великое множество, хоть той -
первой - он о них и не сообщал. Израиль же настолько был самонадеян, так
убежден, что у Господа он, конечно, один, что "одна девица", что Соломон,
кроме как на нее, и глядеть ни на кого не захочет, что ту историческую
объективность проглядел. А у Соломона, меж тем, было семьдесят цариц,
семьсот жен и девиц без числа. Так что получается, что бедняжка Суламифь
была всего лишь одной из девиц, а отнюдь не царица - а там и Персия была,
и Египет, несомненно, да уж и матушка Русь, надо думать. Так что стоит ли
так уж преувеличивать эту единственность и мистическую судьбу этого
народца? Пора, пора царице поставить несколько замешкавшуюся служанку на
свое место. Давно, впрочем, пора.
  Лев Ильич даже позабыл о своей злости, он был поражен: "Вот так номер -
вот она образованность-то!"
  - Ты это сам говоришь или Розанова цитируешь? - спросил он.
  - Я его излагаю, - скромно ответил Саша. - Быть может, не совсем
буквально, но за верность мысли ручаюсь.
  - Какая память у Сашеньки! А?.. Ну что ж ты гостям не наливаешь, очень
серьезный разговор за столом, хотя и красиво - Суламифь, Соломон, девицы
без числа, цыгане...
  Лев Ильич посмотрел на Ангелину Андревну: "Куда это я попал?" - мелькнуло
у него.
  - Неубедительно излагаешь, - сказал он. - Потому хоть у Соломона, и верно,
девиц было без счета, но Суламифь-то была одна, первая. И Библия ее
канонизировала. Если, разумеется, Библию полагать Священным Писанием, а не
просто материалом для исторических спекуляций.
  - Священное Писание, согласен, но кем и для кого написано? В том и дело,
что и "Бытие", и "Исход", и "Законы", и увлекательная история племени -
все замечательно, но нам, прости, какое дело? У нас свои печенеги были, ну
а у них филистимляне. А то, что она "единственная" или, ты сказал,
"первая" - это ты откуда узнал? Это он ей на ушко прошептал :
"Единственная моя!" Чего уж не шепчут в такие-то минуты. Всей любви у
Суламифь - всему их роману, современным языком скажем, несколько дней, ну
чуть больше - и году не было. А остальные годы? Где он - этот "избранный
народ" - из Палестины куда? То в Испанию, то в Польшу, то к нам, то в
Америку. Какой же "единственный", когда и передохнуть им Господь не давал?
Да где их храм, где Иегова, по их же представлениям, только и обитает?
Разрушен храм, уже две тысячи лет его нет - не на небесах же, в твоем
горнем Иерусалиме - это у христиан там Храм, верно. Или, может быть, в
современном Израиле - у Моше Даяна?
  - Не понимаю, - сказал Лев Ильич, - ты в Бога веришь?
  - Фи, Лева, что за вопросы? - Ангелина Андревна была явно шокирована.
  - Простите, Ангелина Андревна, но я действительно не понимаю Сашу.
  - Не понимаешь? Но почему-то все на свой счет воспринимаешь, извини уж за
слабую рифму. Лишнее подтверждение мысли об обидчивости. А так ведь
разговора не получится. Хотя тема серьезная, права мама, не для стола, и
острая. Ну уж что делать. Ты отдаешь себе отчет в том, как опасно это
сегодняшнее массовое - а я не преувеличиваю, иначе б и не стоило разговора
- массовое обращение евреев в православие?
  - Действительно, не понимаю. Чем, кому опасно? Что здесь может быть, кроме
радости, от того, что обетование сбывается?
  - Да погоди ты со своим "обетованием" - тут не до мистики, когда к самому
нашему сердцу подбираются!.. Мало нам растления политического,
государственного, идеологического, научного, растления искусства,
литературы, растления семьи, быта - что там еще осталось? Душа народа,
несмотря на весь вековой ужас оставалась православной, то, что еще Иван
Киреевский называл "народным началом", а здесь и верования, и народный
быт, обычаи, понятия, та самая "неминуемая старина", заповедный круг
мыслительности. То самое, что для Самарина всегда было сердцевиной -
фокусом, из которого бьется народный русский ключ. Что старо, то свято,
что старье, то правье, что исстари ведется, то не минется, ветхое лучше
есть! Вот так-то. А потому я с вами, Костя, тут не вполне согласен,
церковное сознание народа вопреки всему сохранилось - и Петровская реформа
ничего с ним не в состоянии была поделать, то лишь насилие было, напугали
наше духовенство, сделали из него чиновное сословие, но это все отдельные
люди, как болезнь, эпидемия - реформы, вольтерьянство, нигилизм. Но в том
же восемнадцатом веке уже и очнулись: и в масонстве очнулись, и в
святителе Тихоне Задонском, и в Паисии Величковском - он уже в
восемнадцатом веке перевел "Добротолюбие". Одним словом, чудом, но
сохранилось, держалось, на ниточке, на волоске, а тут что?.. Да вот вам,
кстати, исторический анекдот, да уж не смешной, простите - трагический.
Проживал в Москве во времена Анны Иоанновны отставной морского флота
капитан-поручик Александр Возницын, человек ищущий, но, по всей видимости,
слабый. И вот, на беду свел его случай с неким откупщиком Ворохом, еще в
Смоленской губернии прославившимся тем, что пытался в одном селе устроить
их молельню, уничтоженную, впрочем, по распоряжению синода, изгнавшего
вслед за этим евреев из края. Но ведь как с ними: их гонят в дверь, они -
в окно влезают! Тот Борох объявился в Москве и сблизился с беднягой
капитан-поручиком...
  - Да не может того быть! - охнула Ангелина Андревна.
  - Тем не менее. Уж чем он его соблазнил, кто знает, подходов у них много,
в девятнадцатом веке так считали, что им даже законом их предписано
совращать в свою веру, да и процессы возникали один за другим... Одним
словом, как история свидетельствует, Возницын был соблазнен. Они
отправились вместе в Смоленск, оттуда в Польшу, где несчастного Возницына
подвергли милому и столь прославленному обряду.обрезания.
  - Что же дальше-то, Сашенька? - любопытствовала Ангелина Андревна.
  - А дальше, Возницын - за отпадение от христианской веры, а Борох за
совращение в иудейство были преданы суду, во всем сознались и по решению
Государыни Анны Иоанновны, чтоб сие богопротивное дело не продолжалось,
обоих немедленно казнить смертью, сжечь, чтобы другие, смотря на то
невежды и богопротивные от христианского закона отступать не могли. Они и
были сожжены в Петербурге в 1738 году, 15 июня.
  - Какая у тебя память, ну просто феноменальная! Вы только послушайте? -
восхищалась Ангелина Андревна. - Ну а моряк-то за что, офицер?
  - Вот именно, - сказал Саша. - Моряк, офицер, вполне может быть и
прекрасный человек. А ведь вокруг была православная страна, традиции,
воспитание, страх Божий, наконец, Государыня Императрица, стоящая на
страже чистоты веры... А сейчас, в этом море атеизма и совсем Бог знает
что может произойти! Если сегодня евреи действительно хлынут в церковь, в
православие, затопчут, запакостят больную, но все еще живую религиозную
душу народа - как в нашей литературе или журналистике, как сто лет назад
хлынули к только что освободившемуся от крепостничества мужику,
воспользовавшись его слабостью, простотой, пусть пороками, чтоб тут же и
оплести его, закабалить, да так, что он, небось, и помещика-самодура, коль
был такой, со слезами умиления вспоминал - что ж тут-то будет? Чем еще
заполнится русское сердце - этим вечным брюзжанием, жалобами, мелочной
злобой, суетливостью, ненавистью? Чему они изнутри церкви нас научат - что
все мы братья и все равны? Так мы еле-еле научились не слушать, когда нам
про это наше радио с утра до ночи твердит. А уж здесь, если из церкви
понесется этот гнилой, жалкий гуманизм, чтоб нам же потом - "братьям" и
усесться на шею... Это, между прочим, пострашнее, чем кровь источать у
младенцев. Там все на глазах - попробуй-ка! А тут исподтишка, незаметно,
под маркой братского единения, соборности - вон как наш-то православный
друг только что заметил! Мы так и проснемся однажды все евреями.
  - Это как же так? - испугалась Ангелина Андревна. - Это какой-то у тебя
образ, Сашенька? Ну помилуй, почему я стану ни с того, ни с сего еврейкой?
  - А вот от того, мама, что еврей искони, онтологично, как богословы
говорят, знает о своей избранности - что он один, видишь ли, у Бога - вон,
как Лева единственность Суламифи защищал, что в связи с этим все
остальные-прочие - рабы, которых смотря по обстоятельствам надо или
эксплуатировать или истребить. Что ему, еврею, все равно будет дана победа
над всем миром - потому как обещано. Что те обещания непреложны, как
апостол Павел сказал, лучше б уж он Савлом оставался, да и остался, надо
думать! Что пусть они своей земли лишились, потеряли храм, политическую
личность, рассеялись по всему свету - все равно, вопреки этой, ясной всем
очевидности, они ждут своего часа - будет, будет! Мало чудес в Библии о
том наворочено? Еще и сейчас подтверждения: государство еврейское - не
чудо ль, наша эмиграция - не чудо? Вот оно - сбывается пророчество! Так
пусть бы и уезжали, - Сашу уже явно несло. - Так нет же! Они и тут, в
последнем нашем прибежище, источники хотят замутить, напакостить...
  - Сашенька, голубчик! Ну что ты так нервничаешь, тебе и вредно даже. Ну
какие там евреи - их и всего-то - раз, два и обчелся. Сколько нас - я уж
плохо знаю нынешнюю арифметику, но сколько-то миллионов, а их - вот, Лева
- раз, ну кто там еще?..
  - Да оставь ты Леву в покое, не про него речь. Он, вон, погляди,
побледнел, опять обидится. Я в принципе, в принципе! И очень ты
заблуждаешься насчет их количества. Ведь евреи, с одной стороны, соблюдают
чистоту своей крови - это у них еще с библейских времен повелось, но лишь
по мужской, заметь, только по мужской линии. А по женской - напротив, они
с радостью, с азартом распространяют свое еврейство. Сколько мы знаем - а
сколько не знаем! - смешанных браков до самых заядлых антисемитов
включительно, и сейчас, а если в историю углубиться - никто от того не
может уберечься!..
  - Саша, а как же ты, неужто и ты?..
  - Да подожди, мама, Бог сохранит. Не обо мне, не о Леве речь. Но мы-то
знаем, как сильна еврейская кровь, она все шире и шире захватывает
человечество, все его прорастает - вот где песок-то морской! Да в мире
сегодня уже и нет народа - может, китайцы только, с чистой, незагрязненной
кровью - здесь быстрота неимоверная. Поэтому как бы мал, сравнительно, ни
был процент чистокровных евреев в мире, процент еврейской крови в
человечестве растет с космической скоростью. И скоро она заглушит всю иную
кровь, сожрет ее, как кислота, тут и капли ее достаточно. Вы поглядите на
лица людей вокруг, на манеру писать, мыслить - не евреи ли все это? Вот
они, пророчества и обетования - только о чем? Вот что значит: мир
проснется однажды еврейским, и не образ это, мама, а страшная реальность.
А что с ними поделаешь - это ж простая арифметика, средство-то одно могло
б быть - поголовное оскопление всех евреев...
  - Ты что говоришь? - тихо спросил Лев Ильич.
  - Да не говорю я, а излагаю, ну может, со своими современными заключениями
и развитием мысли. Слава тебе, Господи, опыта предостаточно. Не я -
Флоренский эдак думал.
  - Кто? - спросил Лев Ильич.
  - Да, кстати, тот самый Флоренский, которого ты, говоришь, прочел и он
тебя как-то там потряс или спас. Или ты теперь и его всего лишь к
антисемитам зачислишь?
  - Где он это говорил? - у Льва Ильича сердце ухнуло и круги пошли перед
глазами.
  - Что тебе, книгу, что ль, дать? Дам, пожалуйста, просвещайся, только
здесь, у меня читай, а то и книги этой нигде нет, вон, говорят, евреи
посжигали.
  - Ну уж ты, Саша, их какими-то злодеями выставляешь, - заступилась
Ангелина Андревна. - Есть и среди них вполне порядочные люди. Вот и тот,
приятель Юрия Владимировича... ну надо ж, никак не могу вспомнить его
фамилию!..
  - Да что это я, верно, разошелся, - опомнился Саша. - Даже и неприлична
такая горячность. Давайте-ка еще выпьем семейной нашей наливочки, ничем
посторонним не испорченной, тут ручаюсь - чистый продукт, отечественный.
Может, я правда, преувеличиваю, увлекся, нет такой страшной опасности? Ну
какая от тебя, Лева, опасность,