открылась дверь: в коридоре было темно, ничего не видно, а
шагнул в комнату, сначала, после этой темноты и не разглядел никого. На
окне в красивой клетке большой попугай с зеленым хвостом вертел головой, а
рядом круглый аквариум с водорослями, подсвеченными лампой, рыбы медленно,
важно так проплывали; стены в книжных шкафах. А правый угол - в иконах,
перед ними лампада зажжена.
  У книжной стены в кресле, таком же, видно, как в той, второй Машиной
комнате, только обтянутом светлым чехлом: "Парные кресла!" - мелькнуло у
Льва Ильича, - сидел мужчина. Он встал, как только они вошли в дверь. Лица
его было не разглядеть, он подходил от окна, белело в черной бороде,
длинные волосы падали чуть не на плечи. Он был в широкой домашней куртке,
ворот белой рубашки выброшен поверх.
  Маша еще и рта не успела раскрыть, он подошел к ним, протянул руку, а Лев
Ильич уже привык к освещению, увидел его глаза - светлые, острые, что-то в
них знакомое бросилось, но он не вспомнил.
  - А я вас давно жду, Лев Ильич, - сказал он, - знал, что вы когда-нибудь,
но непременно ко мне придете.

  6

  Уже и свет зажгли, и комната сразу обозначилась, проще стало, хоть и
непривычно: весь угол в иконах, мерцающие рыбы в аквариуме, попугай
задумчивый, притихший при свете, стены в книгах, неслучайные явно были
книги - вон переплеты самодельные. Лев Ильич сидел уже в кресле, как-то
так сразу вышло, что его усадили, Вера устроилась подле на стуле, хозяин
против них, прямо колени в колени Льву Ильичу. Уже разглядел его Лев
Ильич, вот возраст трудно определить из-за черной окладистой бороды, а
глаза молодые, зоркие, добрые, веселые сейчас. Уже Маша вместе с хозяйкой
летали по комнате - стол на глазах преображался, что-то там звенело,
расставлялось, а Лев Ильич все это видел, отмечал, но никак опомниться не
мог - и от того, что так встретил совершенно незнакомый человек в чужом
доме, и что какой-то смысл ему в этом угадывался, а в чем - он не
схватывал, и в том, главное, что все пытался вспомнить, - знал же он,
верно, знал этого человека!..
  - Смотри, Дуся, гость у нас какой! - обернулся хозяин к жене. - Помнишь, к
Федору Иванычу в родительскую последний раз ходили, к той могилке
сворачивали?.. Это вот он и есть - тот самый!
  У Дуси обе руки были заняты тарелками - рыба, что ли, какая? селедка? -
остановилась, внимательно посмотрела на Льва Ильича: милое лицо, простое,
волосы гладко зачесаны, пучочек небогатый на затылке, мягкие глаза под
светлыми бровками; улыбнулась, поставила тарелки, обтерла руки об фартук,
подошла к ним.
  - Спасибо, что пришли, - сказала она, подавая руку. - Я очень вам рада.
  Лев Ильич окончательно растерялся, его опять усадили в кресло, Вера
улыбалась его смущению, наверно, и ей здесь было приятно.
  - Ну что, хозяин, - к ним подкатилась раскрасневшаяся Маша, - хороших
гостей привела? А он сомневался - чужие, мол, неудобно. Были, говорю,
чужие, когда на улице подобрала, а вот уж и свои стали. Да мы с ним давно
свои - второй день вместе пьянствуем.
  Хозяин на нее обернулся, посмотрел мягко, но чуть укоризненно.
  - Ладно, ладно, не сердись, я к слову, да и что там - мой праздник-именины!
  - Не беда, Лев Ильич, что не помните, важно, что пришли, а пути нам не
ведомы. Федор Иваныч, покойник, часто вас вспоминал, да и я, видите, не
забыл... Ну что там? Уж к столу можно? Сегодня у нас именинница на
масленицу угадала...
  Они уже сидели за столом, у Льва Ильича в глазах рябило, он и не видел
такого стола, хоть нагостевался в свое время: тарелочки, миски деревянные,
обливные - огурчики, грибочки, селедка, балычок, мед в большой миске,
ягода красная - брусника, что ли...
  - Вы уж простите, - сказала Дуся, она еще не присела, - икра бы нужна, но
что делать, да это сейчас почему-то все икру хотят, а то к блинам и не
обязательно. Вот рыбка хорошая, а это грузди - свое все, и еще, очень вам
советую, рыжики в сметане, словно бы удались, и бруснику обязательно -
моченая... Да что это я, - спохватилась она, - у меня квас петровский на
меду... - она вернулась с большим кувшином.
  - Помолимся, - сказал хозяин, встал и оборотился к иконам.
  Лев Ильич руки не решился поднять, стоял, мучился, а на него никто и
внимания не обращал. Опять уселись.
  - У нас только водка, вино к блинам будто и не идет. Хорошая водка, я на
смородиновом листе настаивала, на укропчике, - Дуся пододвинула мужу
плоский граненый штоф, он налил в большие рюмки - лафитнички.
  - Ну, имениннца, - сказал хозяин, - дай тебе Бог, а ты меру знай.
  - Эх! - вздохнула Маша и рюмку опрокинула в рот. - Кто мне отмерит-то?
  - Здравствуй! - сказал хозяин, Лев Ильич его отчество не расслышал, когда
он знакомился с Верой - Кирилл Сергеич, что ли? - Будто того не знаешь,
Кто?
  Водка и верно была отличная, пахла травами, Лев Ильич грибочек подхватил.
Так все с ним стремительно сегодня происходило, он никак не мог
остановиться, себя понять, и здесь вот, за этим столом осознать - почему
он тут и кто?
  - Что же вы или, может, пора сразу блинов, а то я смотрю скучают наши
гости, - Дуся вышла и вернулась с большим блюдом, на нем высокой горкой
лежали блины, дух от них сразу пошел по всей комнате, она Льву Ильичу
первому выложила на тарелку - румяные, ноздреватые - Лев Ильич не
удержался, слюну проглотил.
  - Со сметаной, или маслицем вам полить?
  - Ой, смехота! - завелась вдруг Маша. - Как я сейчас Льва Ильича
напугала!.. Он вчера ко мне забрел в столовую - вижу, мокрый, замерзший
человек. "Компотиком" его отпотчевала, а он согрелся и вздумал у меня
комнату снимать. А сегодня уже не один приходит. Ах ты, говорю, что ж,
мол, девушку обманываешь, я жду, рассчитывала с тобой вечера коротать, а
тут вон оно что! - Маша так смеялась испугу Льва Ильича, нельзя было не
улыбнуться.
  - Я говорю, меру знай, - нахмурил брови хозяин, но не выдержал, сам
засмеялся. - Набрался все-таки смелости, раз пришел?
  - Да ну, - все не унималась Маша, - это Верочка ему спокойная попалась -
другая б на ее месте! - убежал бы, так его б и не увидели!..
  - А я, знаете, что вспомнил, Лев Ильич? - сказал хозяин. - Наша именинница
шутит, вы, мол, испугались, убежали, я и вспомнил: я, может, потому вас
сразу узнал, все-таки двадцать лет прошло, изменились конечно, а сразу
узнал. Я стоял обедню в Ваганьковской церкви - да уж не двадцать, как бы
не двадцать пять тому, конечно, мне тогда пятнадцать лет исполнилось! А вы
и вошли, я сразу вас заметил, робко так вошли и остановились у дверей. А
дьякон тут и огласи: "Оглашенные, изыдите!" - вы обратно и кинулись. Я
тогда за вами до самых кладбищенских ворот бежал - не догнал. Да и что,
подумал, сам, время наступит, вернется. А потом до сего дня и не виделись.
Лицо ваше на всю жизнь запомнил - смущение, страх такой неподдельный,
будто сами, только что вот, что-то такое ужасное совершили...
  - Господи! - вырвалось у Льва Ильича. - А я вчера и не знаю зачем - да
нет, знаю, знаю! - вас вспомнил... Кирюша!.. - он вскочил со стула и
кинулся к нему. - Кирюша!..
  - Ну вот, слава тебе, Господи, разобрались, - улыбался хозяин.
  Они поцеловались, Лев Ильич все руки его никак не отпускал.
  - Да как же так, а я ведь ни разу и не искал вас!..
  - Ну, так и я вас не искал. Квиты. А Федор-то Иваныч...
  - Какой Федор Иваныч?.. А...
  - Десять лет как схоронили. Марья Петровна при вас еще жива была? Ну да,
она еще с полгода после вас промаялась. А он, видите, сколько еще прожил,
хоть постарше ее был лет как бы не на пятнадцать...
  Лев Ильич вспомнил, все он теперь вспомнил. И себя, горящего, как свеча,
от своего безысходного горя, и Федора Иваныча с голубыми глазами на
изрезанном коричневыми морщинами лице, и его руки - широкие, корявые руки
могильщика с въевшейся в них глиной. И то, с каким ужасом он глядел на эти
руки, будто та глина его была, с той самой могилы. Как тот рассказывал ему
о себе, разные истории, думал, верно, чужая беда его остановит, про свою
заставит забыть - да куда там, он только своим и упивался. Тогда-то вот
Кирюшу он и заметил. Тихий такой, длинный, нескладный подросток, сидел все
с книжкой, школьник, чужой будто в той комнатушке, где на широкой кровати
трудно умирала женщина, а в окошко глядели кресты... Вспомнил Лев Ильич ту
историю. Пришла раз на кладбище женщина, проведать могилку - самое время
было, тридцатые годы, с Федором Иванычем договорились о той могилке,
оставила ему деньги, чтоб следил, - сама мол, уезжает надолго, он и не
понял, куда да зачем; что ему за дело, присмотр, велика обязанность, все
равно тут. С ребенком пришла трехлетним, мне, говорит, еще туда-сюда
сбегать, проездом, мол, в Москве, а поезд вечером, пусть мальчонка у вас
побудет. И на это Федор Иваныч согласился - почему не помочь. Да и не
вернулась. А мальчик тот не ее был, она рассказала Федору Иванычу, успела.
Только ему все равно в голову бы не зашло, что так может обернуться. У них
в Ростове - вот они откуда - посадили священника, потом забрали попадью, а
мальчика она успела отдать сестре, как за ней пришли, или сами его не
взяли. А потом и ту сестру замели - все вычищали под корень, мальчонка и
остался соседям. И уж никакой жизни в Ростове не стало, друг друга
боялись, молчи, мол, пока цел. Она тоже, эта женщина, была не тамошняя -
из Москвы, что ли, беглая, что-то за ней водилось, путанная история. Но
Федор Иваныч слушал в полуха, ему ни к чему она была, он наслушался
веселых кладбищенских историй. Так ли, не так, но паренек у него остался.
Детей у них не было, они и не усыновили его, остерегались, уж больно время
было хитрое, как-то там записали, оформили, он и жил под их фамилией - сын
и сын. Да и Льву Ильичу та история тогда была ни к чему, ему все
онавиделась, как тепло из нее в его руках уходило, он все на руки Федору
Иванычу глядел... Никогда не вспоминал, а этот вон как его запомнил...
  - Ну и что ж... вы, - споткнулся на его имени Лев Ильич.
  - Видите, как, - улыбнулся Кирилл Сергеич, - живу. Федора Иваныча
схоронили недалеко от вашей могилки - давно не были?.. Мы там кусты
насадили - сирень, смородина... Да разное у меня было, как у всех, а потом
выправился, академию кончил, женился. Третий год здесь служу.
  - Кем... служите? - все не понимал Лев Ильич.
  - Да батюшка он, Господи! - не выдержала Маша. - Какой тебе, Веруша,
непонятливый мужичонка достался! Батюшка наш - отец Кирилл, а для меня еще
- милый Кирюша, правда, нет?
  - Чудеса какие-то, - сказал Лев Ильич. - То есть, не в том, что вы
священник, хоть и это... для меня удивительно. Но вот как, почему, зачем?
- вот что мне хочется для самого себя понять! Зачем я вдруг оказался у
вас? И ведь не думал, кто б сказал, не поверил - как это происходит? Да к
тому же второй день у меня все словно б и идет к этому! - Лев Ильич
разгорячился, на него всегда первая рюмка сильно действовала, потом
приходил в себя. - Мы с Верочкой вчера утром встретились в поезде, еще там
один - третий, оказался, и понимаете... Кирилл Сергеич, все у нас разговор
и вся моя жизнь - она с тех пор, со вчера, - беспрерывно вокруг всех этих,
как сказать, проблем. Я и думал-то о них - так, к случаю, необязательному
разговору. А ночью, сегодняшним утром я было совсем до стенки дошел...
Хорошо за Верочку уцепился. И вот в довершение всего я у вас, а вы...
Чудо, что ли, или меня кто-то за руку ведет?.. Вы меня извините, -
опомнился Лев Ильич, оборотясь к хозяйке, - что-то я разоткровенничался, а
у вас праздник, я вам настроение порчу...
  - Бог с вами, - сказала Дуся, - я ж сказала вам, как рады, что вы пришли.
Мне Кирюша рассказывал о вашем горе и о том, как вы убивались, я словно
давно вас знаю. Вон сколько времени прошло, вы мне все таким, как раньше,
молоденьким виделись, а теперь вы вон какой - зрелый человек... Только
блины мои вам будто и не нравятся - не жалуете.
  - Да что вы, - покраснел от чего-то Лев Ильич, - я только и делаю - ем...
Правда, разговариваю много...
  - Лев Ильич, - спросила Вера; она до сего все молчала, внимательно слушала
и улыбалась, спокойней она тут стала, ушла сдерживаемая нервность, которую
все время чувствовал в ней Лев Ильич, - Лев Ильич, а мы только что с
вами... Я вам про это и говорила - помните? что вы все вокруг ходите не
случайно - вот и пришли. Как же в чудо не поверить!
  - Это вот он - такой-то, в чудо не верит? Да что ты, Веруша! - Маша тем
временем разливала водку из штофа. - Я как его первый раз замерзшего,
тихого разглядела у себя в столовой - я их, таких скромных евреев - во как
люблю! Они, евреи, бывают нахальные и такие, это как совсем разная нация...
  - Маша, Маша, - нахмурился Кирилл Сергеич.
  - Ну что ты меня все останавливаешь, батюшка? Я правду говорю. Они,
тихие-то такие, самые душевные, а для нашего женского пола особенно
сладкие. Им ли в чудеса не верить!
  - Маша, ты, конечно, именинница, - сказал Кирилл Сергеич,- вроде бы здесь
хозяйка, но не расходись.
  - А что я, обижаю, что ль, кого? У них другая сила - она в таком упрямстве
- не сдвинешь, все равно по-своему сделают, а посмотришь, его можно руками
мять.
  - Откуда опыт такой, знание? - улыбнулся Кирилл Сергеич.
  - Обыкновенно откуда - из жизненной практики. Повидала.
  Кирилл Сергеич только руками развел.
  - А вот вы... насчет чуда... - спросил Лев Ильич, ему таким важным
показалось все, о чем тут говорили, он так привык к застольному разговору,
безо всякого смысла и дела: надо ж как, удивлялся он про себя, жизнь и за
рюмкой с блинами продолжается! - Я понимаю и буду еще думать о нашей
чудесной встрече, и такой важной для меня - с Верочкой вчера в поезде, и
об этих днях, что-то во мне уже изменивших. Но это, как бы сказать, чудеса
метафорические, они - хочешь, за чудо посчитай, а не хочешь - все ж
обыкновенно: встретились, разговорились, квартиру пришли нанимать, а тут
именины - случай!.. Ну а реальные чудеса - их христианство отрицает? То
есть, от чуда ведь и Христос отказался - не сошел с Креста, от искушения,
то есть... Ну было, было, - заспешил он, показалось, сейчас его поправят,
- знаю, были и чудеса: и Лазарь, и бесноватые, и пять хлебов - тоже,
говорят, метафора, символика, ну были в те первые века и со святыми
чудеса. А в наше время - или это потом, не при жизни узнается? Но ведь
потом не отличишь легенду от реальности?.. Я очень нескладно, темно это
выражаю? - смутился он.
  - Нет, отчего же, - сказал Кирилл Сергеич. - Мне кажется, я вас понял.
Хотя это и не простой вопрос. И Фома-апостол тем же мучился, если помните,
не уверовал, пока свои персты в Его раны не вложил. Конечно, когда человек
живет с верой, у него совсем иное отношение к жизни, как бы другое зрение,
ему постоянно открывается чудесное, ну, в каждой мелочи, мимо которой люди
обычно проходят, не замечают... Хотя бы то, о чем вы только что говорили:
вчерашняя встреча, сегодняшняя - случайность, стечение обстоятельств -
пошел бы налево, а не направо, заглянул бы в другую столовую - может быть,
и не встретились. Ну а поверь вы в то, что в жизни ничего такого
бессмысленного не происходит, что все волосы у нас на голове сосчитаны и
каждый наш шаг наперед известен, хотя и полная свобода у вас при этом
существует - между злом и добром, я имею в виду. Он потому, верно вы
сказали, и с Креста не сошел, чтоб навсегда вам эту свободу оставить.
  - Это я понимаю, - сказал Лев Ильич, - то есть, умозрительно понимаю, а
какое все это имеет отношение к моей жизни - никак не пойму... То есть,
вам-то я верю, - заторопился он, - хоть никогда про это всерьез и не
слышал, так, литературно-философские рассуждения.
  - Ну и этого для начала не мало. Одному поверили, вон, Вера рядом с вами
сидит, ей поверили... Разные пути есть. Одному через чудо, другому -
встреча, третий от отчаяния, или, как говорят модные современные философы
- от желания отчаяться.
  - Объясните, отец Кирилл, - спросила Вера, - я пыталась Льву Ильичу
сегодня ответить, едва ли смогла. О том, что страх Господень возникает
непременно в искреннем покаянии, он и есть начало всему - мудрости, пути,
вере, в конечном счете.
  - Точно, - сказала Маша, - только их, мужиков нынешних, не напугаешь, да и
опасно - напугается и к другой убежит. Вот и бегают, пуганные-то, тоже
повидала!.. Ладно, ладно, не сердись, - глянула она на Кирилла Сергеича. -
Я это так, чтоб не заскучали.
  - Подожди, Маша, - вмешалась Дуся, - человек, правда, переживает, не
видишь, что ли?
  - Да вижу я, Господи, кабы не видела и не привела бы сюда. Вон оно чудо-то
выходит - моя бабья доброта и есть, и никакой другой подкладки... Не
сверкай, не сверкай на меня глазами, отче, бабе после рюмочки поболтать не
грех. Грех в печаль впасть да из нее не выбраться. Вон и я ученая!
  - Видите, как живу, Лев Ильич, - засмеялся Кирилл Сергеич, - в женском
обществе, слово не дадут сказать, не зря монахи от них бегали - забьют.
  - Да не за тем они бегали, - обрадовалась Маша, что ее тон поддержали, -
они от себя убегали, это только в старое время, до нашего бабьего
освобождения считалось, что в нас зло, а коммунисты разъяснили - зло в
мужике. Сколько они нашего брата перепортят за жизнь - страшное дело!
  - А вы знаете, в чем Маша права? - сказал Кирилл Сергеич. - Что грех
великий, действительно, не в том, что согрешишь, кто ж безгрешен, а в том,
что за своим грехом ничего больше не увидишь, уныние и есть самый страшный
грех - к смерти.
  - Да, - сказал Лев Ильич, - я сегодня целый день об это и бьюсь. Значит,
тогда и... выхода нет? - спросил он опять, как только что Веру спрашивал.
  - Есть, - серьезно ответил Кирилл Сергеич. - Только тут и разница. Апостол
Павел говорит в послании Коринфянам: "Теперь я радуюсь не потому, что вы
опечалились, но что вы опечалились к покаянию, ибо опечалились ради Бога,
так что нисколько не понесли от нас вреда. Ибо печаль ради Бога производит
неизменное покаяние ко спасению, а печаль мирская производит смерть."
- Тогда нет выхода, - сказал Лев Ильич, - какая ж у меня печаль, как не
мирская.
  - А почему вы так полагаете? - спросил Кирилл Сергеич, остро вглядываясь в
него.
  - Я ж, видите, ничего не знаю, в азбуке не разбираюсь, не верю, да и не
крещен.
  - То беда поправимая, - сказал Кирилл Сергеич, - давайте мы вас и окрестим.
  - Вот это дело, - обрадовалась Маша, - эх, погуляем! Сколько у нас -
четыре дня осталось до Поста, чтоб всласть погулять? Я и крестной буду.
  - Да ну, что вы, - испугался Лев Ильич, - как я могу креститься, когда я в
самых азах сомневаюсь.
  - Не надо, - легко согласился Кирилл Сергеич, - тут не следует неволить.
  - Как не следует? - горячилась Маша. - Вера, ну что же вы не поддержите?
Вон, вишь, и святой апостол сомневался, пока ему чудеса не предъявили...
Но непременно я буду матерь крестная - я ж его на улице подобрала!
  - Подожди, - отмахнулся от нее Кирилл Сергеич. - Тут у вас логическое
заблуждение. Вот вы все доверяете логике, и от незнания себя, в том числе.
Ну как это вы не верите, вы не случайно про чудеса заговорили - они горят
у вас в душе, я вижу, да я вас с юности запомнил: и как в церковь вошли,
как бежали оттуда - так не бывает без веры. Человек другой раз сам не
знает про себя, привычки нет для такого понимания... Ну хорошо, что у вас
корысть, что ль, какая в вашем, как вы полагаете, мирском покаянии, вы за
него что-то получить надеетесь, или любоваться им перед собой, комплексы,
как ныне говорят, в вас гуляют?
  - Нет, - сказал Лев Ильич, - какая тут корысть, когда я сегодня - вон,
Верочка на меня насмотрелась, тьму египетскую увидел средь бела дня, сам
от себя, от ужаса и... омерзения чуть не захлебнулся.
  - Видите как, - кивнул головой Кирилл Сергеич. - Апостол Павел в следующем
стихе и разъясняет: "Ибо то самое, что вы опечалились ради Бога, смотрите,
какое произвело в вас усердие, какие извинения, какое негодование на
виновного (заметьте, на виновного!), какой страх, какое желание, какую
ревность, какое взыскание! По всему вы показали себя чистыми в этом деле",
заканчивает Павел