добное  жилище,  не  имевшее  в
себе  ничего  торжественного,  наоборот,  изобилующее  маленькими   круглыми
гостиными, уютными комнатами с деревянными панелями, внутренними лестницами,
ведущими в отдельные покои,- словом, все здесь носило интимный  характер,  в
котором сказывалась наметившаяся при Людовике XVI  реакция  против  холодной
величественности архитектуры XVII века.
     Словом, особняк Вилетта со всеми его особенностями как-то  гармонировал
с обликом и душевным складом Теодорины Буссардель.
     Выйдя замуж, она незамедлительно стала матерью и уже подавала  надежды,
что ребенок будет не единственным. Ей поэтому  нравилось,  что  в  доме  так
много комнат и что они хорошо изолированы друг от друга. Значит, ни она,  ни
дети, по мере того как их будут брать из деревни  от  кормилицы,  не  станут
мешать Фердинанду, который уже поспешил заявить  жене,  что  ему  необходимы
покой и независимость. К тому же Теодорина любила  тишину  и  не  скучала  в
одиночестве: она была натура скрытная, ей нравилось,  что  все  эти  комнаты
принадлежат ей одной, что они маленькие и не могут вмещать много людей,  что
они замкнуты - словом, что они похожи на  нее.  Фердинанд  однажды,  смеясь,
сказал отцу:
     - В общем это расположение комнат архитектор  придумал,  чтобы  угодить
привычкам бесстыжей распутницы, а в конце концов оно  оказалось  чрезвычайно
удобным для добродетельной буржуазки.
     Что касается его, то этот роскошный особняк вполне  соответствовал  его
тщеславию,  его  стремлению  блистать,  его  намерениям  задавать   пиры   и
празднества. Отец осуществил мечту своего  любимца:  мало  кто  из  биржевых
маклеров, в особенности таких молодых, как  Фердинанд,  мог  в  дни  приемов
похвастаться  столь  великолепным  домом  и  столь  красивыми  гостиными.  И
Фердинанд уже представлял себе, как в его доме будут  собираться  финансовые
тузы и самые элегантные женщины из среды денежных людей. Все тут  как  будто
складывалось благоприятно для него, все было хорошо, даже  то,  что  в  доме
было два выхода в переулок Сандрие.
     Но больше всех доволен был этим приобретением Буссардель старший: купив
особняк Вилетта,  он  переходил  из  разряда  квартиронанимателей  в  разряд
домовладельцев. Этого ощущения ему не дала спекуляция земельными участками в
Европейском квартале, потому что и он, и сыновья выступали в ней только  как
пайщики. А теперь он лично владел участком парижской земли, частицей родного
города. "И ведь это только начало", - думал он.
     Самые приятные часы досуга (а у него теперь было много часов досуга) он
проводил на улице Басе дю Рампар. Там  знали  его  привычки,  там  всегда  в
столовой ставился прибор для него. Он любил прогуляться до особняка  пешком.
Если он направлялся туда утром, к завтраку, то нарочно проходил через  рынок
на площади Мадлен, покупал цветы и заставлял, как влюбленный, чтобы при  нем
составили из них букет.  Подходя  по  бульвару  к  дому,  он  замедлял  шаг,
поджидая, не встретится ли кто из знакомых,- ведь так приятно  было  указать
на фасад своего дома с четырьмя колоннами,  который  в  этом  высоком  месте
виден был весь за оградой двора, и, смеясь, сказать:
     - Да вот иду в особняк Вилетта. Сноха моя, урожденная Бизью, пригласила
к завтраку. Несу ей букет. Видите, какие у меня теперь повадки!
     - Дорогое дитя мое,- говорил он Теодорине,- глядя на вас, молодых, я  и
сам помолодел.
     Конечно, жена Луи, Лора Эрто, довольно хорошенькая женщина,  ему  очень
нравилась. Раз в неделю он, не скучая, обедал в доме своего второго сына, на
улице Прованс, где Луи снял квартиру, чтобы  быть  поближе  к  брату.  Но  в
особняке Вилетта он бывал чуть ли не каждый день. С  первой  снохой  у  него
установились самые дружеские отношения.
     Чаще всего он заставал Теодорину  в  ее  комнате;  она  неизменно  была
спокойна  и  никогда  не  оставалась  праздной,   сидела   за   каким-нибудь
рукоделием. Старик устраивался около нее, просил  не  прерывать  из-за  него
работы.  Иной  раз  Теодорина  при  нем  занималась  хозяйственными  делами,
отдавала распоряжения, никогда не  повышая  голос,  с  молодой  властностью,
восхищавшей свекра. Он понимал, что ей не надо  учиться  этому,  что  она  с
детства  окружена  была  многочисленными  слугами.  Он  понимал  также,  что
разумная бережливость, которой проникнуто  было  все  ее  управление  домом,
объяснялась не нуждою, пережитой  в  прошлом,  а  наследственной  привычкой,
уважением к традиции, передававшейся из поколения в поколение.
     Буссардель  действительно  помолодел  -  благодаря  ли  снохе,  как  он
говорил, или потому, что меньше занимался конторой, как уверял Фердинанд,  а
может быть, по какой-то иной причине.
     Как бы то  ни  было,  дети  Буссарделя  радовались  его  бодрости.  Они
боялись, что смерть Рамело  будет  тяжелым  ударом  для  пожилого  человека,
казавшегося  с  некоторого  времени  очень  утомленным,  и  что  он  надолго
погрузится в глубокую печаль. Он пожелал  надеть  траур  по  своему  старому
другу, попросил и детей носить знаки  траура,  что  никого  из  знакомых  не
удивило, так как большинство считало Рамело их родственницей, а друзья  дома
прекрасно знали ее преданность Буссарделям, за  которую  те  и  смотрели  на
покойную как на члена своей семьи.  Отец  сам  назначил  сроки  траура:  три
месяца для детей - как носят траур по умершей тетке, а для себя - полгода.
     Когда он счел свой долг выполненным, он заявил,  что  разум  велит  ему
бороться с унынием, и, к удивлению близких, повел светскую жизнь и увлекался
ею куда больше, чем раньше. Он принимал все приглашения и  тотчас  устраивал
ответные обеды и вечера. Он пожелал приобрести по абонементу ложу в Опере  и
у Итальянцев; ведь это  совершенно  необходимо,  говорил  он,  когда  можешь
посадить  впереди  двух  снох  и  собственную   дочку,   причем   все   трое
очаровательные женщины. Об Аделине тут речи  не  было:  с  тех  пор  как  ей
перевалило за тридцать, и в семье, помимо младшей ее сестры,  появились  две
молодые невестки, она старилась с удвоенной  быстротой,  держала  себя  так,
словно годами она старше отца, является старейшей в семье и развлечения  для
нее не существуют.
     Но  Буссардель  не  следовал  примеру   такого   самоотречения;   когда
оправилась  после  родов  Теодорина,  счастливо  разрешившись   от   бремени
мальчиком, что произошло вскоре по окончании траура  по  Рамело,  дедушка  в
честь  своего  внука  дал  вечер  в  особняке  Вилетта.   Празднество   было
многолюдным и блестящим.  Вся  денежная  знать  Шоссе  д'Антен  теснилась  в
гостиных. Буссардель, веселый, оживленный,  сновал  по  комнатам;  предложив
руку дамам, вел их в буфет; в большом салоне, расположенном против  парадной
лестницы, принимала гостей Теодорина в окружении своих невесток и матери. Ее
кузина Луиза де Лагарп, проездом находившаяся в Париже, помогала ей занимать
посетителей; эта молодая приятная дама была в родстве с семейством  Бизью  и
тоже происходила из Швейцарии; два года назад она вышла  замуж  за  крупного
чиновника Жоржа Османа, назначенного супрефектом в  Сен-Жирон.  Вечер  очень
удался. По настоянию  Буссарделя,  проявлявшего  запоздалое,  но  тем  более
горячее увлечение театральными зрелищами, в овальном салоне,  была  устроена
маленькая сцена. На ней выступали в тот  вечер  певицы  и  модная  балерина,
стяжавшая своими танцами бурные аплодисменты.
     В тот же год, осенью, Фердинанд однажды был  приглашен  на  холостяцкий
обед,  который  по  условиям  проигранного  пари  устроили  его  знакомые  в
отдельном кабинете "Английского кафе".  Когда  встали  из-за  стола,  решили
поехать в Олимпийский цирк. Фердинанд попросил узнать, вернулся ли его кучер
- он разрешил ему съездить домой пообедать, так как до особняка Вилетта было
совсем близко. Один  из  подававших  за  столом  лакеев  бросился  выполнять
поручение, и слышно было, как он закричал на черной лестнице:
     - Карету господина Буссарделя!
     - Болван! - возопил метрдотель, кинулся вслед  за  ним,  и  в  коридоре
раздался звук пощечины.
     - Вот как! Вы бьете лакея, который прислуживает мне? -  смеясь  спросил
Фердинанд у метрдотеля, когда тот вернулся весь красный и запыхавшийся.
     - Извините,  пожалуйста,  сударь.  В  хороших  ресторанах  персонал  не
выкрикивает во все горло в коридорах имена клиентов.- И, приоткрыв дверь, он
выглянул из нее.
     - Нет, вы, как видно, не все говорите. Что там такое? - спросил молодой
Буссардель и, отведя его в  сторону,  указал  на  перегородку.-  Кто  у  нас
соседи?
     Метрдотель уклонился от ответа, сославшись на свою обязанность  держать
язык за зубами. Но на бульваре, когда Фердинанд собирался сесть в карету,  к
нему подошел провинившийся лакей. Ему уже  дали  расчет,  и  бедняга  умолял
вступиться за него: его уволили за допущенный промах.
     - Подожди меня здесь,- сказал Фердинанд и снова вошел в ресторан.
     - Все улажено,- сказал он возвратившись.- Не благодари  меня,  скажи-ка
лучше, почему за твою неловкость тебя так строго наказали?
     - Да потому, сударь, что в соседнем кабинете был господин  с  такой  же
фамилией, как у вас, и он был не один. И значит...
     - Ага, понимаю! Постой, постой! Наверно, молодой человек, очень похожий
на меня?
     - Ах нет, сударь... Совсем не молодой господин. Толстый, с брюшком.
     - Ого! - воскликнул Фердинанд. Он умолк  и  невольно  поднял  голову  к
освещенным окнам кабинета. Лакей сообщил, что с господином, который  обедает
там, приехала известная танцовщица, по фамилии...
     - Это неважно!.. До свидания, любезный. Не  говори  больше  об  этом  с
товарищами... на-ка вот возьми.
     На следующий день сын встретился с отцом у  себя  дома.  За  обедом  он
окидывал Буссарделя старшего любопытным взглядом.  Он  теперь  видел  его  в
новом свете. Ему  казалось  удивительным,  что  старик  оказывает  Теодорине
отеческое внимание и выступает в роли дедушки, повествуя о том, как он ездил
в тот день в Шеней. В этой деревне  находился  у  кормилицы  второй  ребенок
Фердинанда - маленький Викторен, которого Буссардель обожал.
     Разговор пошел о Викторене. Дедушка не мог нарадоваться, что для  внука
выбрали Шеней и дом толстухи Туанон. С тех пор как паровоз приблизил деревни
к столице, самые богатые парижане, которые горячо желали, чтобы их  младенцы
росли на свежем воздухе  и  чтобы  можно  было  почаще  их  навещать,  брали
кормилиц в окрестностях Версаля  и  Корбей,  конечных  пунктов,  до  которых
доходили две первые линии железной дороги. Буссардели вспомнили, что  Жозефа
была родом из Шенея и что до этой деревни от Версаля не больше  одного  лье.
Они расспросили служанку, кого из местных крестьянок можно было бы  взять  в
кормилицы Викторену. Жозефа время от времени ездила к Шеней, где у нее  была
родня; она порекомендовала одну из своих внучатых  племянниц,  молодую  мать
восемнадцати лет, полную, здоровую, опрятную, которая хотела  взять  к  себе
питомца и выкормить его. Туанон доверили первого ребенка Теодорины,  малютку
Флоранс, названную так в честь дедушки, который был ее  крестным.  Незадолго
до рождения Викторена Туанон произвела на свет третьего  ребенка,  и  вполне
естественно было, что на нее возложили почетную обязанность выкормить грудью
наследника имени Буссардель.
     Ребенка передали ей на руки с бесконечными наставлениями, и любящий дед
добавил к ним самые щедрые обещания награды, которая ждет  ее  в  тот  день,
когда младенец будет  отлучен  от  груди  и  возвратится  домой  здоровым  и
цветущим. Кормилица ревностно отдалась  своей  миссии,  но  небо  отнюдь  не
вознаградило ее за это благоденствием собственного ее ребенка: в  первые  же
месяцы Викторен и его молочный брат заболели  крупом,  и  ребенок  кормилицы
умер. Трагедия совершилась в  несколько  дней,  почти  за  несколько  часов;
произошло  это  в  августе,  когда  все  Буссардели  находились  в   Гранси.
Неграмотная крестьянка, не умевшая писать, не уведомила своих хозяев и тетку
об опасности, угрожавшей Викторену.  Родные  узнали  обо  всем,  лишь  когда
вернулись в город и  приехали  его  навестить.  Они  передавали  друг  другу
младенца: он уже поправился и даже как будто стал крепче, чем прежде.  Но  в
младенчестве дети быстро поправляются и в короткое время меняются  так,  что
их  и  не  узнать.  Теодорина  Буссардель  по  доброте  душевной   попросила
священника Шенейской церкви  отслужить  панихиду  за  упокой  души  умершего
младенца Туанон и сама возложила на его могилу венок из белых иммортелей.
     Аделина,  которой  вторично  передали  блюдо  с  миндальным  кремом   и
бисквитами, жестом отказалась, внимательно  глядя  на  отца,  заканчивавшего
рассказ о своей поездке в Шеней.  Она  была  крестной  матерью  Викторена  и
всегда сопровождала Буссарделя в этих маленьких путешествиях.
     - У  моего  крестника,  кажется,  очень  жизнерадостный  характер...  -
сказала она, лишь только рассказчик сделал паузу.- Он  так  весело  смеется,
особенно когда я наклоняюсь над его колыбелькой,- ведь он узнает меня.  Увы!
- добавила она со вздохом,- все  эти  счастливые  улыбки  исчезнут...  перед
житейскими горестями.
     - Сестрица, - сказала Теодорина, еще  раз  положив  себе  на  тарелочку
крема, - мы постараемся избавить его от горестей.
     - Дитя мое,- возразила Аделина, - вы ничего не  можете  сделать  против
воли всевышнего!
     У нее уже появилась мания называть и своих родных, и слуг, и  знакомых,
и даже нищих, которым она раздавала милостыню, "дитя мое".
     Если семья была в сборе, Аделина, обращаясь ко  всем  вместе,  говорила
"дети мои", даже если тут был отец. Ведь ее братья  женились,  устроились  и
больше не нуждались в ее заботах, и разве отец теперь не  был  одним  из  ее
подопечных? Разве она не изливала на него свою благодетельную способность  к
самоотверженному покровительству? Что касается Теодорины, то,  хоть  она  по
внешнему облику и по характеру казалась старше  своих  лет,  Аделина  скорее
видела в ней племянницу, чем невестку. Так же относилась она и к Лоре  Эрто.
И когда младшая дочка Жюли по собственной выдумке назвала ее "тетя  Лилина",
это имя перешло из уст в уста и было одобрено  всеми  членами  трех  молодых
семейств, включая и матерей. В этом имени было что-то слащавое  и  жеманное,
оно как нельзя лучше подходило старой деве.
     Теодорина, женщина неговорливая и как будто бы не замечавшая колкостей,
не ответила на слова Аделины. Подали фрукты. Буссардель сказал, что его внук
будет настоящий силач. Кормилица распеленала его, чтобы показать дедушке,  и
Буссарделю бросилось в глаза, что тельце у ребенка крепенькое...
     -  Это  у  него  от  отца:  Фердинанд  очень  недурно  сложен,-  сказал
Буссардель и галантно добавил: - Зато маленькая Флоранс обещает  быть  такой
же хорошенькой, как мама.
     - А какого цвета у него волосы? - спросил Фердинанд, у которого никогда
не было времени съездить в Шеней посмотреть на сына.
     -  Волосы   были   белокурые,   прелестного   оттенка,   но   они   уже
потемнели,ответила тетя Лилина,  обмакнув  кончики  своих  бледных  восковых
пальцев в поставленную у прибора мисочку
     с теплой водой.
     - Белокурые? - удивился черноволосый Фердинанд.- А есть у  него,  отец,
такая родинка, как у меня?
     - Нет, голубчик, родинки нет. По  крайней  мере  я  не  заметил.  А  ты
видела, Аделина?
     - Родинки у него нет.
     - О какой родинке идет речь? - спросила Теодорина.
     Луи дал пояснения:
     - Родимое пятнышко. У Фердинанда оно есть, а у меня нет. Когда мы  были
младенцами, нас по этому пятнышку различали.
     - И где же эта отметинка находится?
     - На груди,- скромным тоном ответил  Фердинанд,-  с  левой  стороны,  у
соска.
     - Ах, так? - протянула наследница  фабрикантов  Бизью  и  встала  из-за
стола, ибо обед уже был кончен.
     Покуривая сигары в бильярдной, трое мужчин  заговорили  о  политическом
положении. С июля в Париже вызывало тревогу  известие  о  том,  что  Россия,
Пруссия, Австрия и Англия вступили в соглашение и собираются, помимо Франции
и вопреки ее интересам, по-своему урегулировать  конфликт,  возникший  между
Турцией и Египтом. Ждали войны, привели в боевую готовность армию,  крепости
и эскадру; предписано было усилить укрепления столицы. Тревога не улеглась и
осенью. Буссардель ее не разделял.
     - Повторяю, - говорил он  сыновьям,  -  надо  сохранять  спокойствие  и
стараться успокоить людей. Раз  уж  правительство  не  сумело  предотвратить
соглашение великих держав, раз уж господин Тьер, извините за выражение,  сел
в лужу, так теперь не время метать громы и молнии  -  это  по  меньшей  мере
неосторожно.
     - Отец,- спросил Фердинанд, пустив несколько шаров по зеленому  полю,ты
не боишься развития событий?
     - Они зависят от нашей позиции. Я не думаю,  что  интересы  Франции  на
Средиземном море так уж связывают ее  с  судьбой  Мухамед-Али.  Но  вот  нет
никакого сомнения, что слухи  о  войне  вносят  расстройство  в  торговлю  и
промышленность, вызывают кризис.
     - Дело в том, что у людей нет уверенности в завтрашнего дне  и  они  не
хотят пускать свои деньги в оборот.
     - Мне известно, - сказал Луи, уже получивший прозвище  Луи-нотариус,  -
мне известно, что некоторые продают все свое имущество даже  с  убытком  для
себя, лишь бы иметь наличные.
     - Выгодная операция для тех, кто покупает,- задумчиво сказал отец.
     - Ага! - весело воскликнул Фердинанд и, подняв голову,  улыбнулся,  так
как этот разговор возвратил ему привычные представления об  отце  и  рассеял
неловкость, которую он чувствовал в начале обеда.- Ага! У тебя есть какой-то
проект, ты задумал какое-то дело!
     Буссардель посмотрел на сыновей с хитрой усмешкой и ничего не ответил.
     Фердинанд повернулся к Луи:
     - С тех пор  как  наш  папенька  избавился  от  обязанностей  биржевого
маклера и чувствует, что у него  руки  не  связаны,  он,  кажется,  поддался
опасным чарам спекуляции!
     Все трое засмеялись, но отец все же ничего не открыл сыновьям.
     Он действительно лелеял важный замысел.
     - За город поедем,- сказал он однажды кучеру в первом  часу  дня.  Дело
было зимой, темнело рано.- Поспешай, поедем в Монсо.
     Окраины менялись; по мере того как город наступал на  деревню,  поселок
Монсо, который в прошлом  назывался  Муссо,  утратил  прежнее  наименование,
лишился своих благоуханных полей и своей сельской прелести.
     - Только поезжайте не по улице Роше, а по Лондонской, до самой заставы.
А там я скажу куда.
     Ему хотелось проехать через застраивающийся квартал. Что же могло лучше
подготовить его  к  исследованию  земельных  владений  Монсо,  как  не  этот
маршрут? Хорошо было увидеть еще раз  этот  новый  район  Парижа,  ныне  уже
окончательно распланированный район, где земельные участки с каждым днем все
больше застраивались. Здесь проходила теперь линия Западной железной  дороги
- платформа была на Римской улице, в те времена параллельной улице
     Когда  выехали  за  заставу  Монсо,  Буссардель   велел   свернуть   на
Аржантейльскую дорогу, но, проехав по ней  метров  двести,  приказал  кучеру
остановиться и вышел из кареты. Здесь с левой стороны начиналась проселочная
дорога, соединявшая деревню с заставой  Курсель,  -  та  самая,  по  которой
двадцать четыре года назад Буссардель шел пешком.
     - Поезжайте к Шартрской заставе и ждите меня там, - сказал он кучеру.Не
беспокойтесь, если я задержусь и не скоро к вам подойду.
     Он появился только в сумерках, весь в  грязи.  Когда  лошадь,  бежавшая
крупной рысью, привезла его на улицу Сент-Круа, он сразу поднялся на  второй
этаж, к себе в кабинет, не заходя в контору, хотя и знал, что в этот час там
должен быть его сын. Юн потребовал, чтобы принесли лампу, дров  для  камина,
горячего грогу, распорядился, чтобы его никто не беспо