ов. Не  получив  признания  своих
деловых качеств, графиня решила тряхнуть собственными капиталами и пустилась
на мелкие бессмысленные операции;  такие  операции  она  совершала  часто  и
напоминала тех любителей старины из породы  крохоборов,  которые,  не  жалея
денег, покупают сотню посредственных безделушек  и  превращают  свой  дом  в
музей всякого хлама, вместо того чтобы приобрести раз  в  год  действительно
стоящую вещь. Как только до графини Клапье доходил слух, что продается земля
в ландах или целое болото по сто су за арпан, она в мечтах уже  видела  себя
владелицей этих бросовых угодий. Свадебное путешествие  дочери  пробудило  в
ней страсть к новым приобретениям этого рода.  В  Париже,  провожая  молодых
супругов, граф Клапье попросил Викторена,  пользуясь  пребыванием  в  Гиере,
посетить Пескьерские солеварни, и тут же графиня, считавшая, что она  вполне
может потягаться с мужем на деловом поприще, изъявила горячее желание купить
в окрестностях Гиера несколько  десятков  гектаров  земли;  поэтому  молодым
предстояло собрать сведения, справиться о ценах и при случае даже вступить в
переговоры.
     Викторен, конечно,  пообещал  сделать  все  что  угодно,  но  Теодорина
Буссардель все же сочла нужным особо написать Эдгару.  Последний  немедленно
обратился в одно из  наиболее  солидных  агентств  Гиера,  навел  справки  и
составил краткое досье с прирожденной Буссарделям деловой  сметкой,  которая
проявлялась в сфере продажи и покупки недвижимости без малейшего усилия с их
стороны. Впрочем, Эдгар должен был, как только здоровье  его  окрепнет,  сам
войти в  отцовское  дело,  в  предвидении  того  дня,  когда  они  вдвоем  с
Виктореном будут хозяйничать в конторе биржевого маклера, ибо Амори, младший
сын,  стоял  лишь  на  третьем  месте  среди   будущих   наследников   этого
предприятия; к тому же у него открылся такой блистательный талант художника,
что родители, и тревожась и гордясь неожиданным  взлетом  фамильного  гения,
даже  поговаривали  о  том,  что  надо  предоставить  ему  заниматься  своей
живописью хотя бы в качестве пробы сил.
     Эдгар не рассчитывал найти в  окрестностях  города  земельные  участки,
отвечающие вкусам и требованиям графини Клапье. Гиерская  долина,  в  равной
мере благоприятствующая произрастанию цветов и ранних  овощей,  винограда  и
шелковицы, даже сахарного тростника, не годилась для  подобных  коммерческих
сделок: слишком уж плодородна была почва, а следовательно, графиня сочла  бы
продажную цену непомерно высокой. Чтобы угодить графине, надо было подыскать
ей участок подальше от города, на пустынном мысе Бена, или съездить на лодке
на окрестные островки.
     Спустя несколько дней после прибытия молодоженов в Гиер  Эдгар  изложил
им результаты своих изысканий, и Амели  пришла  в  восторг,  прослышав,  что
придется посетить островки Поркероль, Пор-Кро или Восточный остров.  Золотые
острова,  именно  потому,  что  они  были  островами  да  еще  носили  такое
прелестное название, взволновали  воображение  юной  парижанки.  Но  острова
находились  еще  в  первобытном  состоянии,  поездка  туда  была   настоящей
экспедицией. А свадебное путешествие по  разработанной  в  Париже  программе
должно было захватить Корсику, затем Ниццу, и поэтому Амели боялась  строить
чересчур широкие планы и надолго застрять в  Гиере.  И  тут  вдруг  Викторен
удивил Амели, высказав ей между двумя верховыми прогулками свое желание.
     - Мне в Гиере очень хорошо, - заявил он, усаживаясь за обеденным столом
по левую сторону от жены, - в тот  день  она  пригласила  отобедать  с  ними
Эдгара. - А вам, дорогая?
     Всего двух недель оказалось достаточно, чтобы Викторен заговорил совсем
иным тоном. После первых дней оторопи, похожей  на  ту,  которую  испытывает
животное, еще не понимая, что оно отпущено на свободу,  Викторен  Буссардель
полностью освоился с новым положением. Уже почти ничего не осталось в нем от
бывшего воспитанника Жавелевского пансиона, от юноши, угрюмо косившегося  на
старших из-под тяжелых век и обязанного испрашивать разрешение чуть ли не на
каждый жест. Он вознаграждал себя за годы безропотного подчинения,  стараясь
по любому поводу проявить свою волю хотя бы в малом,  правда,  не  столь  уж
смело, как  можно  было  опасаться,  ибо  он  еще  только  пробовал  силы  и
остерегался сорваться с якоря. Он подражал манерам и привычкам отца, как  бы
желая разом сквитаться за его строгую опеку. Теперь Викторен, садясь,  то  и
дело выпячивал грудь и закладывал большие пальцы за проймы жилета,  принимал
ту самую позу, в какой  кисть  Ипполита  Фландрена  запечатлела  на  полотне
молодого биржевого маклера Буссарделя.
     Амели ответила, что наслаждается пребыванием в Гиере.
     - А что вы скажете, если мы побудем  здесь,  -  продолжал  Викторен,  -
вместо того чтобы носиться по корсиканским харчевням, а?  Уж  наверняка  нас
там кормить так не будут, - прибавил он, запивая овощное рагу своим  любимым
вином касси, пряный аромат которого после  долгих  лет  жавелевских  пресных
возлияний в виде водицы, чуть подкрашенной вином, поначалу даже смущал его.
     - Все это так  неожиданно,  друг  мой,  -  сказала  Амели,  обменявшись
удивленным взглядом со своим деверем. - Если  бы  речь  шла  только  о  моих
желаниях, я охотно приняла бы ваше предложение. Город мне нравится  и  отель
тоже. И здесь, наконец, я пользуюсь всеми благами братской дружбы.
     Эдгар, сидевший по правую руку Амели, ответил ей улыбкой. За табльдотом
вполне можно было вести обособленные беседы. Обедающие  -  супружеские  пары
или целые семьи, - сидя перед своими  приборами,  болтали  между  собой,  не
обращая внимания на соседей, так что, несмотря на гул голосов,  опоясывавший
стол, общая беседа  распадалась  на  отдельные,  не  связанные  между  собой
звенья.
     - Я опасаюсь другого, - призналась Амели, - как  бы  вам  не  наскучила
здешняя однообразная жизнь.
     - О, об этом не беспокойтесь!- откликнулся Викторен. - Я уже обжился  в
Гиере и еще не объездил всех здешних окрестностей.
     - Но не рассердятся ли на нас родные, особенно ваш батюшка, ведь он сам
составил и так тщательно разработал наш маршрут? Никогда не забуду,  как  мы
собрались в его кабинете, и он при свете лампы наметил на карте наш маршрут,
комментируя каждый наш переезд.
     - Э, отец! - ответил  Викторен  и  покачал  головой  с  видом  человека
независимого. - Мой батюшка вовсе не собирается держать нас на помочах, коль
скоро мы с вами  женаты.  И  не  воображайте,  пожалуйста,  что  он  так  уж
интересуется нашими поступками и намерениями. В конце  концов,  милочка,  он
посадил нас в поезд, а там прости-прощай!
     Амели густо покраснела и нагнулась над тарелкой, боясь, как бы  муж  не
заметил ее смущения. Однако было бы ошибкой искать в словах Викторена заднюю
мысль, а в поступках его - тайное лукавство. Полученная  свобода,  возможно,
как раз и подсказала ему, что все хитрости и уловки отныне совсем ни к чему.
Его нынешний  облик,  физический  и  моральный,  который  он,  так  сказать,
приобрел, спускаясь по ступеням паперти Сент-Оноре д'Эйлау, посадка  головы,
звук  голоса,  выдававший  радость  жить  и  пользоваться  жизнью,   чувство
социального превосходства, наконец, чисто  буссарделевская  безмятежность  -
словом, весь его вид свидетельствовал, что отныне он  не  согнет  спины,  не
пойдет кружным путем к намеченной цели.
     - А ваше мнение, Эдгар? - спросила Амели.
     - Если  переезды  вас  обоих  не  соблазняют,  я  не  вижу  причин  для
путешествия, - ответил Эдгар.
     Он помнил, что отец высказал лишь одно вполне  определенное  пожелание,
чтобы молодожены подольше побыли на глазах у него, у  Эдгара.  Насчет  всего
прочего Викторен не ошибся. Правила  буржуазной  морали  предписывали,  даже
требовали, чтобы молодой человек  и  молодая  девушка,  скованные  до  брака
железными путами строжайшего воспитания, скинули свои цепи одновременно,  на
следующий день после свадьбы.
     Викторен обрадовался  согласию  Эдгара.  Он  предпочитал  его  младшему
брату. Эдгар был сама доброта, кротость,  скромность,  но  не  был  лишен  и
коммерческих добродетелей; никогда он не давал  чувствовать  Викторену  свое
превосходство благоразумного дитяти - законной гордости родителей,  которого
и воспитывали не так строго и хвалили чаще. Амори со своими блестящими, чуть
ли не предерзостными талантами был не прочь унизить  старшего  брата  и  тем
отомстить за полученные в детстве тумаки. Наконец, Эдгар был болен, и в  его
присутствии Викторен чувствовал себя особенно здоровым, сильным,  неуязвимым
физически и поэтому благоволил к брату, даже любил его.
     Итак, молодая чета решила остаться в Гиере, и в своем  ответном  письме
биржевой маклер одобрил их намерение.
     В результате всех этих событий Эдгару пришлось взять на себя  заботы  о
морском  путешествии.  Викторен  осведомился,  так  ли  уж  необходимо   его
присутствие. Амели пуще всего боялась стеснить мужа и поэтому  заявила,  что
народу и без Викторена будет предостаточно: она, Эдгар, проводник, посланный
агентством, и грум из отеля, который потащит шали и складные стулья.
     До   пристани   Тур-Фондю,   расположенной   на    полуострове    Жиен,
путешественникам пришлось  добираться  в  экипаже.  В  день  первой  поездки
Викторен сопровождал их верхом. Он видел, как его жена спрыгнула в  лодку  и
уселась на корме. Дул слабый ветерок, и Амели смело открыла  свой  зонтик  о
изогнутой ручкой, обтянутый шотландской тафтой в красно-зеленую клетку,  той
же расцветки, что и ее  костюм.  Когда  готовили  приданое,  Лионетта  лично
руководила шитьем этого платья,  но  Амели,  считая,  что  туалет  получился
чересчур кричащий, запрятала его в самую  глубь  гардероба.  Однако  веселое
южное солнце, пиршество красок, к  которому  уже  успел  притерпеться  глаз,
желание не ударить в грязь лицом, прогуливаясь под  руку  с  Эдгаром,  перед
знакомыми ему еще по зимнему сезону дамами, одетыми  по  последней  моде,  а
возможно, и иные чувства подействовали на Амели: она расхрабрилась  и  стала
носить туалеты ярких тонов. Она хорошо знала, что они  идут  к  ее  матовому
цвету лица и черным волосам.
     Лодочник вытащил якорную цепь. Все окутывал утренний свет,  сопряженный
с тишиной, море было чудесное - синее, гладкое; вдали поблескивали  острова.
Перламутрово-белый  парус  надуло  ветром,  и  он  стал  похож  на  огромную
раковину; лодка скользнула, отчалила  от  берега.  Амели  помахала  мужу  на
прощание газовым шарфом.  Красиво  сидя  в  седле,  Викторен  помахал  тоже,
повернул коня, и тот понес его рысью вдаль от берега.
     Через день (чтобы поберечь Эдгара, решено было не ездить на острова два
дня  сряду)  Викторен  проводил  путешественников  только  до  Нотр-Дам   де
л'Эрмитаж; а еще через день распрощался с ними у ручья Рубо.
     Эдгар был нрав, когда говорил,  что  им  немало  придется  поездить  по
островам. На острове Поркероль, который они посетили в  первую  очередь,  не
нашлось ничего подходящего. В ту пору остров был в забросе, лесов  почти  не
осталось, кругом лишь  черная  обгоревшая  земля,  ибо  какой-то  генуэзский
промышленник взял остров на откуп и сводил сосну  для  производства  соды  и
поташа.
     Острову Порт-Кро посчастливилось избежать плачевной  участи  Поркероля.
Туда отправлялись из Старых солеварен, которые были гораздо ближе от города,
чем Тур-Фондю. Именно здесь на вторую неделю пребывания молодоженов в  Гиере
поджидала  Амели  и  Эдгара  лодка,  а  Викторен,  сославшись  на   близость
расстояния, вообще не  проводил  их.  Остров  Порт-Кро  принадлежал  герцогу
Висансу, который не желал ничего продавать, получая  основной  доход  не  от
земледелия, слабо здесь развитого, а от сдачи в аренду почти всей территории
под охотничьи угодья. Воспользовавшись этим обстоятельством, Эдгар вступил в
переговоры с управляющим герцога. Он надеялся взять в аренду полосу земли  в
пятнадцать гектаров, протянувшуюся по берегу моря, по ту  сторону  низенькой
гряды Порт-Ман, при условии, что впоследствии участок  будет  им  продан  по
низкой цене. Выбранный ими уголок, открытый со стороны  залива  Гротов,  был
отгорожен с северо-востока косой Тюф, а с юга-запада мысом Байю.
     Амели всей душой желала, чтобы  переговоры  увенчались  успехом,  будто
должна была получить от сделки огромную выгоду, тогда как речь шла просто  о
том, чтобы  ублажить  ее  маменьку.  Но  приобретенный  для  графини  Клапье
участок, который она даже не видела и,  возможно,  никогда  не  увидит,  был
действительно  очарователен,  полон  уединенной,  идиллической,   нетронутой
прелести - словом, был слишком хорош для целей графини Клапье.
     - Ах, братец! - воскликнула Амели, когда они  после  заключения  сделки
вернулись на мыс Байю, чтобы получше запечатлеть его  в  памяти  и  "описать
поподробнее в письме к маменьке", как говорила Амели. -  Ах,  братец!  Какой
прекрасный вид! Вы только представьте себе, как хорошо будет здесь жить! Дом
непременно нужно поставить в самой укрытой части берега, и  пусть  он  будет
построен по образцу местных жилищ,  ведь  они  так  гармонируют  со  здешней
природой...
     Крутыми тропами, вьющимися вокруг Вижи, они пошли в обратный путь через
ложбину Уединения. Эдгар вел Амели. Идя с ним под руку, она всегда старалась
не очень опираться на его локоть: ей, такой сильной и крепкой, приятно  было
не утомлять своего слабого  здоровьем  деверя;  и  эта  забота  о  нем  лишь
укрепляла дружбу, которую она питала к Эдгару. От острова они отплыли раньше
обычного и поэтому приказали лодочнику пройти мимо мыса Бена, откуда их путь
лежал мимо форта Брегансон и береговой батареи Эстаньоля.
     Поставили парус, и лодка заскользила по воде. Сидя на корме,  расправив
складки своего платья, Амели чуть закинула голову, и  грудь  ее  напряглась.
Она отказалась от шали, которую предложил ей сидевший  возле  нее  Эдгар,  и
вдруг замурлыкала  песенку,  не  разжимая  губ.  Эдгар  взглянул  на  нее  с
вопросительной улыбкой. И как бы в  ответ  на  эту  улыбку,  Амели  медленно
разжала губы, глубоко вздохнула и запела:

                   Томление любви...

     В застывшей тишине моря голос ее звучал важно, мощно, театрально.

                   Томление любви - великий светлый дар,
                   Я от него отречься не желаю...
                   Таю от всех души своей пожар,
                   И счастье жизни в том, что я о нем мечтаю.

     Она сделала коротенькую паузу и повторила:

                   И счастье жизни в том, что я о нем мечтаю.

     Потом,   опустив   веки,   очевидно   прислушиваясь    к    внутреннему
аккомпанементу, сопровождающему припев, она замолкла, ожидая  чего-то.  Хотя
Амели предпочитала серьезную музыку, она почему-то питала  слабость  к  этой
песенке, которая, как она  уверяла  себя  в  оправдание,  очень  подходит  к
контральто и хорошо выделяет модуляции голоса.  Именно  по  этой-то  причине
графиня Клапье разрешила дочери  разучить  романс  "Томление  любви",  текст
которого стоял на  самой  грани  того,  что  разрешалось  произносить  вслух
девицам.
     Лодка  шла  параллельно  берегу;  налетевший  вдруг  встречный  ветерок
замедлил ее ход, покачивая ее на волнах размеренно  и  мягко.  Начав  второй
куплет, Амели подчинилась этому ритму, и  песня  полилась  шире,  протяжнее.
Бледное личико  под  красно-зеленым  током  оживилось;  молодая  женщина  не
смотрела на сидевшего с ней рядом Эдгара,  взор  ее  блуждал  где-то  вдали;
мерно дышавшая грудь приподнимала корсаж, как у примадонны на подмостках,  в
голосе зазвучала страсть:
     Для сердца кроткого тоска, не  утаю,  Хоть  мука  смертная,  зато  сама
услада. Но каждый говорит: "О нет, не надо!" - Когда я поделиться  ей  хочу.
Томление любви - великий светлый дар, Я от него отречься не желаю.
     Закончив  петь,  Амели  отвернулась,   и   мерно   вздымавшаяся   грудь
успокоилась.
     Лодочник, проводник, грум переглядывались,  многозначительно  покачивая
головой. Эдгар молчал. А потом спросил:
     - Слышал когда-нибудь Викторен, как вы поете?
     - Нет.
     Оба снова помолчали.
     - Когда ваш брат впервые пришел к нам, - проговорила Амели, -  маменька
желала, чтобы я спела, но... но обстоятельства не позволили мне это сделать.
Я отказалась петь.
     Прошла в молчании еще  минута,  лодка  скользила  по  волнам,  и  Эдгар
сказал:
     - Спасибо, что спели.
     Амели Буссардель прилепилась к своей новой семье не через мужа, а через
других лиц. Тем временем пришел апрель и принес с собой, как то часто бывало
в окрестностях Гиера, плохую погоду, простоявшую около недели. Поездки Амели
и Эдгара прекратились, но Викторен не сдавался. Пусть хмурилось небо, он все
равно совершал прогулку верхом на  лошади,  а  в  дождливые  дни,  поскольку
гиерское  казино  было  еще   в   проекте,   в   качестве   резерва   имелся
Средиземноморский  клуб  или,  наконец,  местный  клуб,  где  в   специально
отведенном зале снимались фехтованием. Там он и проводил все вечера.  Амели,
напротив, целые дни сидела в своем номере,  поджидая  визита  Эдгара.  Когда
гостиная была свободна, они занимали ее,  ставили  своего  грума  на  страже
перед дверью и час-другой музицировали, ибо Эдгар бегло играл на  фортепиано
и  недурно  аккомпанировал  певице.  Они  поджидали  первого  луча   солнца,
пробившегося сквозь тучи, чтобы пойти  погулять,  и  добирались  до  старого
города. Амели уже успела ознакомиться со всеми его  достопримечательностями;
там у нее были свои любимые уголки, свои излюбленные прогулки.
     Как-то, когда  стояла  более  или  менее  сносная  погода,  а  Викторен
испарился сразу же после утреннего кофе, Амели попросила Эдгара сводить ее в
церковь св. Людовика, которая нравилась ей своей романской суровостью; потом
они решили дойти до старинной заставы Барюк по новой, еще  не  известной  им
дороге. Прошли сначала по улице Руаяль до городской  башни,  миновали  улицу
Бур-Неф и свернули влево, на улицу Рампар.
     Но не сделали они и  двадцати  шагов,  как  Эдгар,  приглядывавшийся  к
зданиям, выходившим фасадом на улицу, вдруг заявил:
     - Подозрительные места!
     - Бог с вами! - с улыбкой возразила Амели. - Кого же,  по-вашему,  надо
здесь опасаться. Разве вот этих  оборванных  ребятишек,  которые  возятся  в
сточных канавах?
     Она уже собралась было открыть кошелек и бросить  мальчишкам  несколько
сантимов, но Эдгар предостерегающе схватил ее за руку.
     - Не вид этих ребятишек смущает меня, я боюсь, как  бы  вы  не  увидели
иного зрелища, - пояснил он.
     Амели широко раскрыла глаза - по  обе  стороны  улицы  стояли  какие-то
неприглядные дома, похожие на таверны, двери их были полуоткрыты, над входом
висел  фонарь,  сейчас  еще  не  зажженный.  Из  этих  притонов   вырывались
нестройные голоса, женский смех, тренканье мандолины.
     - Ах, вы правы, - заявила она, - картина не из приятных.
     Они ускорили шаг, завидев на пороге одного из домов грудастую  кумушку,
растерзанную и растрепанную, которая грелась на солнышке и, завидев  молодую
чету, уставилась на них, держа над глазами щитком загоревшую руку.
     - Как же так,  -  проговорил  Эдгар,  которому  не  терпелось  поскорее
добраться до центра города, - почему слева от нас нет ни одного переулка?
     И вправду, древняя улица,  по  которой  они  шли,  тянулась  с  внешней
стороны старинного крепостного вала и, казалось, была отрезана от Гиера.
     - Давайте спросим  дорогу,  -  предложила  Амели,  которая  старательно
делала вид, будто ее веселит эта прогулка.
     Но Эдгар молча увлекал ее за собой. Вдруг он остановился,  бесцеремонно
взял ее за плечи и круто повернул.
     - Пойдем, пойдем скорее обратно... Дальше нам нельзя.
     - Но...
     - Ради бога... ради вашего блага, не оборачивайтесь, сестрица, идите за
мной. Сюда, сюда!
     Ош