еслись наперегонки с востока на запад, пролетая  над
бронзовым  Казимиром   Перье,   который,   стоя   на   высоком   пьедестале,
председательствовал на этом сборище крупной парижской буржуазии.
     Госпожа Буссардель пожимала протягиваемые ей руки, отвечала на объятия,
но проделывала это как-то рассеянно. Внезапная ее растерянность, быть может,
происходила из-за того, что силы организма и воля, которые у  нее  были  так
напряжены в течение тридцати пяти лет, сдали наконец. Она чувствовала себя в
каком-то  необычном  для  нее  состоянии.  Мозгом  ее  овладевало   странное
оцепенение, какое возникает в конце долгих часов  бессонницы;  она  склонила
голову и ограничивалась тем, что молча выставляла протянутую руку. По темным
поникшим складкам траурного крепа все видели, что она удручена. Ей  пожимали
руку и проходили дальше.
     Длинное шествие наконец  закончилось  -  она  это  все  же  заметила  и
выждала, когда последние сочувствующие завершат обряд рукопожатий  по  всему
фронту скорбящих родственников.  Тогда  она  отделилась  от  него  и  обвела
взглядом Буссарделей. Все они еще стояли в ряд и молча смотрели на нее.  Она
повела рукой под траурной вуалью, и многие поняли этот жест: кто-то произнес
имя Аглаи, остальные зашушукались, зашептались, и  компаньонка,  стоявшая  в
самом конце шеренги, тоже отделилась от нее и подошла к хозяйке.
     Опираясь на руку Аглаи, госпожа Буссардель вновь  принялась  взбираться
по мощеной дорожке вверх, к мавзолею, и тогда почувствовала,  как  отяжелели
ее ноги, поняла, что пришла старость,  благодушная,  патриархальная,  втайне
Желанная старость, в которой  она  завершит  свое  назначение  и  приобретет
окончательный свой облик. Она  будет  старухой  почитаемой,  избавленной  от
всякого труда. Она познает наслаждение ленью - телесной и умственной  ленью,
доселе ей неведомой. Ее жизнь  кончилась.  Она  уже  видела  себя  в  мыслях
бабкой, прабабкой, представляла, что с каждым годом будет все  молчаливее  и
равнодушнее ко всему на свете, все реже станет  выходить  из  своих  покоев,
будет сидеть в неизменном своем кресле и потихоньку,  незаметно  перейдет  в
небытие.
     Она с трудом поднялась по дорожке  и  остановилась  перевести  дыхание.
Аглая, поддерживая ее еще крепкой своей рукой, сказала:
     - Устали вы!
     Госпожа Буссардель посмотрела сквозь  креповую  вуаль  на  свою  старую
компаньонку, верную свою союзницу.
     - Да, - ответила она, покачивая головой, - устала.
     И двинулась дальше, к наследственной гробнице.
     Двустворчатая дверь оставалась отворенной, люк еще не
     закрыли каменной плитой; могильщики, увидев двух возвратившихся женщин,
прервали свою работу и, сняв шапки, вышли из часовни.
     Но вдова не подошла к порогу, а, остановившись на некотором расстоянии,
попробовала откинуть с лица длинную креповую вуаль. Аглая помогла ей.
     Госпоже Буссардель удалось наконец  запрокинуть  голову.  Открыв  лицо,
прищурив  глаза,  она  вглядывалась  в  надпись,  начертанную  на   фронтоне
мавзолея, в почерневшие от времени, глубоко врезанные в камень слова:
СЕМЬЯ БУССАРДЕЛЬ