мому,
обе  устали  и,  возможно,  уже  перебирали  в  памяти   события   истекшего
знаменательного дня, о котором обе потом долго говорили.
     - А знаешь, - сказал Флоран жене, -  по-моему,  Жюли  больше  не  стоит
укладывать в нашей спальне. Она подрастает.
     Лидия согласилась с ним.
     - Что ж, можно перевести ее в гардеробную,  пусть  спит  там  вместе  с
Аделиной. А Батистина может ночевать на шестом этаже, - ведь в мансарде  нам
отведено помещение для прислуги.
     Они проходили теперь по улице Жубера. На фоне  багрового  заката  четко
вырисовывался силуэт Бурбонского коллежа. Красновато-оранжевый отсвет  падал
на фасады зданий, и за оградами садов еще не опавшие  желтые  листья  горели
яркими красками. Воздух здесь был чистый. Дул легкий ветерок. Прохожих почти
уже не было. Начиная от площади Согласия, их с каждой улицей становилось все
меньше; на улице Жубера стояла тишина, только щебетали перед  сном  какие-то
птички.
     Чета Буссардель, предшествуемая детьми и няней, подошла к дому в ореоле
закатного света, разливавшего волшебные краски вечерней зари.




IV



     Потолки на антресолях  были  очень  низкие.  Флоран,  мужчина  довольно
рослый, без труда доставал рукой "до верхних жильцов", как говорила Жюли,  -
для нее самым большим удовольствием было совершать такой же подвиг, для чего
отец высоко поднимал ее на руках.
     Один угол дома, выходивший на улицу Жубера,  которая  тут  вливалась  в
улицу Сент-Круа, не пересекая ее, был срезан, и поэтому получилась маленькая
треугольная площадка, где самую широкую сторону занимал  Бурбонский  коллеж.
Фасад его был украшен фронтонами, нишами, колоколенкой с  башенными  часами,
увенчанной католическим крестом, что говорило  о  первоначальном  назначении
дома: в его стенах обитала прежде  община  капуцинов  с  Шоссе  д'Антен.  За
несколько десятилетий назначение этого здания  неоднократно  менялось,  и  в
этих переменах всегда выражался дух времени, как любил говорить  Флоран:  до
революции в  нем  помещалась  церковь,  затем  монастырь,  затем  госпиталь,
предназначавшийся для  излечения  постыдных  болезней,  а  потом  оно  стало
коллежем Бонапарта, который теперь переименовали в Бурбонский коллеж.
     Два дома, стоявшие напротив него в виде срезанных прямоугольников, хотя
и не  являлись  особняками  отдельных  семейств,  были  украшены  кое-какими
орнаментами, конечно в греко-римском стиле, так как построены были только  в
начале века.
     Вся  эта  площадка  имела  довольно  внушительный   вид,   соблазнивший
Буссарделя, когда он после своей помолвки с Лидией искал себе квартиру. Но в
новых домах квартиры были дороги, и ему пришлось  ограничиться  антресолями,
состоявшими из трех комнат и гардеробной. Для молодых  супругов  этого  было
достаточно. Кое-какая  мебель,  полученная  в  наследство  после  Буссарделя
старшего (приобрести ее в большом количестве контролеру таможни  мешали  его
постоянные разъезды), выглядела прекрасно; в этом скромном жилище с  низкими
потолками не заметно было отсутствие на стенах  фамильных  портретов.  Лидия
очень полюбила улицу Сент-Круа. Да и весь район ей нравился.  Совсем  близко
находилось знаменитое в то время Шоссе д'Антен, где можно было  купить  все,
что нужно для хозяйства, а сам квартал - тихий,  спокойный,  весь  в  садах,
превосходный чистый воздух, что было весьма важно для детей.  Соседи  кругом
приличные, в доме никакой сырости,  окна  обращены  на  юго-восток,  и  даже
расположение комнат в квартире имело свои преимущества. Только в гардеробную
надо было проходить через спальню, а двери остальных  трех  комнат  выходили
либо в переднюю, либо в коридор. Когда к ним вселили  австрийцев,  оказалось
возможным до некоторой степени отгородиться от них.  Спальня  супругов  была
последней комнатой в срезанном углу дома, самой дальней от улицы Жубера. Как
раз из нее открывался красивый вид на улицу Тиру и Большие бульвары. Сколько
раз по возвращении в Париж, когда Флорана еще не освободили из  национальной
гвардии, Лидия, высунувшись из низкого окна, смотрела, не покажется ли он  в
дальнем конце улицы меж двумя рядами высоких домов. В рамке этого  открытого
окна появилась она и в понедельник, на другое утро после посещения кладбища.
Но ее уже не томила, как прежде, тревога - в  это  утро  молодая  женщина  в
чепчике и капоте, перегнувшаяся через балюстраду, сияла счастьем.
     Внизу из подъезда вышел Флоран, и она долго следила  за  ним  взглядом.
Когда он скрылся из виду за углом улицы Эгу, она  все  еще  стояла  у  окна.
Обычно она была очень деятельной в своем доме, а тут пододвинула  к  оконной
амбразуре стул и устало  опустилась  на  него;  после  ночи,  проведенной  в
объятиях долгожданного супруга,  ею  овладела  какая-то  истома,  лень  было
двигаться, она словно отяжелела.
     Эта амбразура стала любимым ее уголком, она всегда присаживалась здесь,
если могла улучить минутку и отдохнуть. Два месяца спустя, как-то раз  после
обеда, она сидела тут, теперь уж у запертого окна, - это  было  зимой.  День
угасал, но  сумерки  еще  не  наступили.  Не  слышно  было  веселых  голосов
школьников, которые в четыре часа дня, как только раздавался звонок, гурьбой
высыпали во двор коллежа;  не  проходил  еще  фонарщик,  зажигавший  уличные
фонари.
     Лидия поджидала мужа. Финансист Сушо, которого он  встретил  у  Вери  в
начале октября, с того дня несколько раз приглашал его к себе. Но только две
недели назад у них пошли серьезные переговоры. А в этот день утром  господин
Сушо, приятель Уврара, послал Флорану записку, вызывая его  к  себе  на  два
часа дня.
     Флоран возлагал большие надежды на эти переговоры. Став опять  штатским
человеком,  он  не  вернулся  в  фондовое  управление  Казначейства  -   там
происходила тогда реорганизация. Откладывалось возвращение к прежней рутине,
которая, возможно, день за днем затянула бы его, и благодаря  этой  отсрочке
тысячи  замыслов  роились  в  его  голове.  Впрочем,  кто  бы  мог  избежать
заразительного воздействия лихорадочной  атмосферы  тех  лет?  В  психологии
каждого в той или иной степени сказывалось возбуждение, охватившее тогда всю
страну, весь народ  и  палату  депутатов,  которая,  не  успев  собраться  и
оглядеться, уже заявила о своем  намерении  изменить  курс  и  действительно
изменила его во всех отношениях и  даже  зашла  в  этом  слишком  далеко.  В
провинции еще не угас огонь раздоров, до заключения мира было еще далеко, не
утихала  вражда  партий,  сводились  личные  счеты,  свирепствовали  доносы.
Наскоро зашивали раны на теле родины и пользовались  для  этого  отравленной
ниткой. Превотальные суды готовились действовать, пэры Франции - и среди них
маршалы империи - уже отправили Нея на расстрел.
     Беседы с финансистом Сушо  сразу  же  покорили  Флорана,  но  Лидия  не
отрешилась от обычной своей осторожности, - и сейчас она поджидала  мужа  со
смешанным чувством надежды и страха. Наконец она заметила его в сумерках. Он
     Когда он подошел  ближе,  Лидия  разглядела,  что  он  несет  горшок  с
цветами, обернутый в белую бумагу, и  поняла,  что  Флоран  идет  с  добрыми
вестями. Значит он наконец договорился с финансистом. Лидия вздохнула, потом
улыбнулась. Она встала с кресла, опустила на окне занавеску,  подержала  над
огнем, пылавшим в камине, туго свернутую бумажную  трубочку,  с  ее  помощью
зажгла масляную карселевскую лампу и поставила ее  на  круглый  столик.  Под
железным абажуром фитиль разгорелся,  пламя  отбросило  на  потолок  золотой
диск, и по всей комнате  разлился  неяркий  ровный  свет.  Сумрак  отступил,
сгустился в углах, вдоль карнизов и в глубине алькова, за кроватью.
     - Вот, пожалуйста, - сказал Флоран, бросив на стол сложенный листок.
     Он  даже  не  успел  снять  шляпу,  поцеловать  жену,  преподнести   ей
принесенный цветок. Он ворвался как вихрь. Лидия затворила за  ним  дверь  и
хотела было помочь ему раздеться.
     - Нет, погоди, - сказал он. -  Сначала  прочти.  -  Поставив  горшок  с
цветком на комод, Флоран снял шляпу и  пальто  с  многоярусными  пелеринами,
именуемое каррик, потом сел в кресло и принялся  стаскивать  с  ног  сапоги.
Лидия склонилась у лампы, держа в руках листок.
     - Я не очень хорошо понимаю, Флоран.
     - А кажется, все ясно. Чего ты не понимаешь?
     - Да тут какой-то биржевой маклер заявляет, что он берет тебя на службу
в свою контору. Кто же это такой? Ты никогда о нем не говорил. Я даже  имени
его не слыхала.
     Привычным движением она, как и каждый вечер, подала ему  мягкие  туфли,
но протянула их только одной рукой, а в другой  все  держала  письмо.  Потом
села напротив мужа и добавила:
     - А я думала, что это господин Сушо берет тебя в свое дело.
     - И правильно думала.
     Надев мягкие туфли и домашнюю  куртку,  развязав  галстук,  он  наконец
решился  все  рассказать  жене.  Она  не  все  поняла.  Выросшая   в   кругу
провинциальной  торговой   буржуазии,   она   совсем   растерялась,   слушая
рассуждения мужа, в  которых  он  затрагивал  такие  широкие  проблемы.  Она
запомнила только, что лица, сведущие в биржевых делах, предусматривали,  что
в 1816 году будет в корне изменен  устав,  определяющий  положение  биржевых
маклеров; что в этот устав включат специальные пункты  касательно  парижских
маклеров,  каковые  пункты  господину  Сушо  прекрасно  известны;  известно,
например, наверняка, что биржевой маклер,  который  пожелает  передать  свою
должность другому, обязан будет представить кандидатуру своего преемника  на
утверждение его величества и что,  наконец,  человек,  притязающий  на  этот
пост,  должен  отвечать  трем  условиям:  пользоваться  всеми   гражданскими
правами, иметь не менее двадцати пяти лет от  роду,  обладать  четырехлетним
опытом работы  в  конторе  нотариуса  или  биржевого  маклера.  Относительно
возраста  и  гражданских  прав  Флоран  отвечает  поставленным  требованиям.
Остается лишь одно условие: предварительный стаж. Понимает теперь Лидия?
     - А разве речь идет о том, чтобы маклер когда-нибудь сделал тебя  своим
преемником? Ведь ты еще не служил у него!
     - Ну, этот маклер или какой-нибудь другой. Сушо все  определит  в  свое
время. Он оставляет за собой выбор конторы,  подлежащей  передаче,  и  выкуп
внесенного маклером залога. Разумеется, я предоставляю  ему  действовать  по
своему усмотрению. Такое счастье, что он берет в свои руки это  дело  и  мое
будущее!
     И тут Флоран заговорил о вознаграждении, которое он будет получать.
     Супруги сидели у круглого столика с доской из черного и белого мрамора,
на которую падал свет из-под металлического абажура карселевской лампы. Этот
мраморный полированный диск, блестевший, как зеркало, на  середине  комнаты,
был в ней самым ярким световым пятном. Флоран удобно раскинулся в  кресле  и
грел ноги, протянув их к камину. Лидия сидела на краешке стула, сложив  руки
на коленях. Она слушала очень  внимательно,  но,  по-видимому,  не  все  еще
уяснила себе. Уклончивые объяснения Флорана сбивали ее с толку.
     - Вот что, -  сказала  она.  -  Как  я  понимаю,  этот  господин  Сушо,
предусматривая перемены на бирже, о каких ты говорил, хочет, чтобы в будущем
году у него был в подчинении  маклер,  которому  он  доставит  должность  на
бирже... Нет, погоди, - добавила  она,  когда  муж  сделал  жест,  собираясь
что-то ответить. - Погоди. Хорошо, ну, он  просто  хочет  оказать  поддержку
новому маклеру, на которого может положиться, и помочь ему расширить свои  -
операции. Верно, друг мой?
     - Если хочешь, да.
     - Ну так вот, мне кажется куда проще ему самому занять  эту  должность,
чем пользоваться подставным лицом.
     - Да ты не знаешь самых азов биржевого  дела!  Маклер  не  имеет  права
производить за свой счёт ни одной операции на бирже  или  в  банке,  и  Сушо
тогда пришлось бы отказаться от всех своих спекуляций.
     - Своих спекуляций?  -  тихо  переспросила  Лидия,  стараясь  кротостью
успокоить раздосадованного мужа. - Так он занимается спекуляциями? А ты  мне
никогда не говорил.
     - А как ты думаешь, откуда у него деньги берутся? Разве ты  не  знаешь,
как он широко живет, какой у него дом!
     - Откуда же мне это знать, Флоран? Ты меня не познакомил  с  господином
Сушо и ни разу не брал меня с собою, когда бывал у него.
     - Ну разумеется. Тебе там совсем не место.
     И сказав это, Флоран сразу прикусил язык.
     - Ах, вот как? - воскликнула она.
     Он видел, что Лидия с удивлением смотрит на него, и понял,  о  чем  она
думает: если общество Сушо не годится для порядочной женщины, то  разве  сам
он заслуживает доверия порядочного человека, разве можно участвовать  в  его
делах?
     - Сушо - холостяк, - заметил Флоран. - У него иной раз бывают  актрисы,
танцовщицы...
     Лидия встала. Ей больно было спорить с мужем,  да  еще  в  такой  день,
когда он вернулся домой веселым, довольным. Но еще тяжелее было скрывать  от
него свои мысли. Она не умела хитрить, держать про  себя  свои  соображения,
остерегаясь откровенно высказывать их, когда они ясно сложились в ее голове.
Она была самой простодушной женщиной в мире.
     Она прошла в полумраке за креслом Флорана,  ласково  провела  рукой  по
волосам мужа и молча коснулась их поцелуем.
     - Я тебе цветочек принес, друг мой, - произнес он через мгновение.
     - Ах боже! Ведь  и  правда!  Какая  я  рассеянная!  Вместо  того  чтобы
надоедать тебе своими расспросами, лучше бы... Ну что  за  прелесть!  Просто
чудо!
     Поставив горшок на  столик,  она  развернула  бумагу  и  с  восхищением
смотрела на кустик белого вереска с плоскими круглыми  цветочками,  похожими
на сливочные помадки.
     - Это капский вереск, - сказал Флоран, - его надо  почаще  выносить  на
воздух, поливать.
     - Ну конечно.
     Лидия захлопотала. Из шкафа, служившего буфетом,  с  тех  пор  как  эта
комната стала и  спальней  и  столовой,  достала  расписную  суповую  миску,
поставила в нее горшок и слегка полила кустик.
     - Красивее всего, когда он стоит на угловом  столике,  -  сказала  она,
переставляя цветок с места на место. - Но нынче вечером  оставим  его  около
лампы, я хочу им полюбоваться.
     В  тепле  цветы  запахли  сильнее,  и  по  комнате   разлился   крепкий
сладковатый аромат. Лидия  пододвинула  свое  кресло  к  креслу  Флорана  и,
усевшись, протянула мужу обе руки:
     - Как ты меня балуешь, друг мой!
     Она с любовью смотрела на него и, может быть, любила его в  эту  минуту
еще больше оттого, что поспорила с ним. С уст ее уже готово  было  сорваться
признание в заветной тайне, но Флорана занимали совсем иные мысли, и  он  не
заметил ее порыва. Он снова пустился в  рассуждения;  доводов  ему  было  не
занимать стать.
     -  Пойми,  душенька,  времена  переменились!  Бывают  в  истории  такие
периоды, когда один год надо считать за два, и не только потому, что событий
тогда случается множество. Но и  в  области  идей  происходят  стремительные
перемены. Мы сейчас находимся на повороте. Горе тому, кто этого не замечает,
вздумает цепляться за старые системы и даст другим обогнать  его.  Ведь  все
изменилось. Дело не может идти так, как оно шло  при  Республике...  И  даже
так, как это было при императоре, - добавил он, безотчетно понижая голос.
     Намек на  Наполеона  вырвался  у  него  не  случайно.  Воспоминания  об
императоре всегда жили в тайниках его души, но чаще всего ему приходилось их
сдерживать. Как и все молодые люди того времени, Флоран не мог не  поддаться
наваждению, каким было царство Наполеона. Однако Флоран не сделал его  своим
кумиром. Он был свидетелем могущества человека, пленявшего многие  поколения
- даже те, которые его не знали, - но не принадлежал к  числу  его  духовных
сыновей, он не бывал в его походах и не получал от  него  никаких  милостей.
При Наполеоне он был мелким начинающим чиновником, а в национальной  гвардии
тоже занимал второстепенный пост  -  это  предохранило  его  от  фанатичного
преклонения перед  императором;  карьера  отца,  сколь  ни  была  блестящей,
оборвалась рано, а посему  чувство  признательности  и  тщеславие  не  могли
привязать  семейство  Буссардель  к  императорской  колеснице.   Воспитание,
полученное Флораном, не подготовило его ни к воодушевлению на поле боя, ни к
мечтам о власти над всем миром, ни даже к  участию  в  том  движении  мысли,
которое возглавляли писатели, уже  ставшие  знаменитостями.  Он  представлял
собою  полную  противоположность  молодым  предшественникам  романтиков   и,
намереваясь идти в ногу со временем, полагал, что наступившее время сотрет с
лица земли стеснительные нововведения,  появившиеся  за  последние  двадцать
пять лет. Родись Флоран на десять лет раньше, он при том же происхождении  и
том же воспитании, быть может, и был бы пламенным сторонником этих новшеств.
Но в 1789 году он был трехлетним ребенком, к  18  брюмера  -  подростком,  а
возраста  зрелости  достиг  после  коронации  Наполеона.  Он   поступил   на
государственную службу, когда люди его среды, родственные ему по  духу,  как
он  это  чувствовал,  уже  начинали  страшиться  головокружительного  взлета
Франции и желали, чтобы  деловая  жизнь  в  стране  наконец  оживилась.  Под
влиянием  этих  практических  умов,  их  критики  существующих  порядков   и
завершилось  его  духовное  развитие.  Оно   было   плодом   последних   лет
императорской власти, и вступление этого молодого  человека  в  зрелую  пору
жизни совпало с моментом крушения империи.
     - Я нисколько не сомневаюсь, что ты прав, друг мой, - сказала Лидия.  -
Ты же знаешь, как я полагаюсь на твое мнение. Я вовсе не думаю, что  в  этих
вопросах больше смыслю,  чем  ты...  Я  никогда  не  забываю,  что  я  самая
обыкновенная провинциалка.
     Лидия улыбнулась, произнося эти слова, а Флоран,  Как  будто  желая  на
этом закончить разговор, поднес к губам ее руку и приник к ней поцелуем.
     - А что ж детей не слышно? - спросил он. - Где они?
     -  У  соседки.  Бедняжка  Рамело  томится  бездействием   и   частенько
предлагает мне позаниматься с девочками. Я решила принять ее предложение, по
крайней мере на сегодня. А Батистину отправила на кухню готовить  обед.  Мне
хотелось одной встретить тебя.
     Она помолчала секунду и, видя, что муж ничего  не  отвечает,  докончила
дрогнувшим голосом: - Мне тоже надо кое-что сказать тебе...
     - Вот как? - произнес он, закидывая поудобнее ногу на ногу. - Какие  же
у тебя новости?
     Она отвела взгляд, краска бросилась ей в лицо, но  Флоран  все  еще  не
понимал. Тогда Лидия поднялась и, опершись обеими руками на подлокотники его
кресла, наклонилась и что-то прошептала Флорану на ухо.
     Он сразу выпрямился и схватил ее за руки.
     - Ты уверена?
     - Да, друг мой.
     Голос ее звучал мягко; покоряясь рукам, сжимавшим ее руки, она склонила
голову на плечо мужа,
     - Я все ждала, не была уверена. Но теперь уж нет сомнений,
     - Сколько же?
     - Третий месяц.
     Он привлек ее к своей груди и крепко обнял, он  целовал  ее  в  лоб,  в
щеки, в губы, трепетавшие под его поцелуями.  Он  и  смеялся,  и  полон  был
умиления; а она, смущенная, взволнованная, готова была плакать от счастья.
     - Любимая моя! - шептал он. - Моя Лидия, жена моя! Как  я  тебя  люблю!
Как жизнь хороша, как она милостива к нам!
     И в эту минуту в прихожей  хлопнула  дверь,  открытая  чьей-то  сильной
рукой. В тихой квартире  раздались  тяжелые  шаги:  трое  мужчин,  обутые  в
сапоги, направились к комнате, соседней  со  спальней  супругов;  послышался
гортанный и тягучий говор. Затем пришедшие  с  громким  пыхтеньем  тянули  и
сбрасывали на пол что-то тяжелое - это австрийцы снимали с себя сапоги.
     Чета Буссардель, стоявшая посреди  комнаты,  слышала  все  это,  но  не
разомкнула объятий. Но вот из коридора донеслись другие, более мягкие  шаги.
Несомненно,  Батистин