Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
119 -
120 -
л или не улетел. Я всегда беру
билет в день отправления и без паники и опозданий прихожу за
полминуты до отхода поезда. Терпеть не могу ждать!
После радостной встречи с родителями начался обычный
нудеж: в аспирантуру я все еще не поступил, водительские права не
получил, английский не выучил, хоть учил все лето, деньги транжирю
попусту, веду кошмарный образ жизни и т. д. и т. п.
Скорпион же был в восторге от поездки:
- Обалденно приятно, когда чувствуешь себя, как дома и в то
же время никто тебе не действует на нервы, никто тебя не достает. Но
еще приятней - смотреть, как пилят не тебя!
У меня библиотека дома огромная, и за эти два дня я
перечитал больше, чем за два месяца в Москве - Саган, Мериме,
Франс. Я восторженно рассказывал маме о Кате, вперемешку со
Скарлетт, то об одной, то о другой.
Потом стал замечать, что у меня постоянно ассоциируется
Шкатулка с Ms. O'Hara и наоборот, что я про себя иногда называю
Катю - Скарлетт, и что я с удовольствием бы выяснил, где же сейчас
счастливый Ashley Wilks. Когда я звонил домой, мама тоже все время
спрашивала не иначе, чем "Как поживает твоя Скарлетт?" Я люблю
женские имена, оканчивающиеся на согласный: Крис, Сольвейг,
Скарлетт. Имя Скарлетт, по-моему, коричневое, с прямоугольными,
равномерно распределенными белыми пустотами, окаймленное серой
полосой. Оно напоминает ворону и скарлатину. Такое имя можно
повторять сто тысяч раз и не надоест!
Скорпион, конечно, не мог спокойно перенести, что я делаю
из Кати фетиш.
- Дура она, - резюмировал он, - и нужна тебе, как рыбе зонт.
Но, несмотря ни на что, за эту неделю он понял, что мое
отношение к Кате радикально отличается от отношения ко всем
остальным подружкам.
- Ты что ж, друзей, на бабу променял? - спросил Скорпион.
Я ответил, что любые слова или действия моих друзей,
которые я сочту в какой-то мере оскорбительными для меня с Катей,
незамедлительно приведут к разрыву. С кем угодно. Катя для меня
дороже всех. Вместе взятых.
Пока я мучил пианино и читал, Скорпион сыграл с моим
папой партий двадцать (блиц) в шахматы, а потом мы втроем
расписали "пулю". Папа нас обыграл и сказал, что мы - фраера, и наука
фокусника Фрида пошла нам не впрок.
Нагруженные книгами, пайком и австрийским кофе,
который Скорпион называл "Кларочкин кофе", мы в понедельник
вернулись в Москву.
???
С Катей Мороз мы встретились только во вторник, 12
февраля. Видимо, еще до поездки со Скорпионом я пару раз случайно
встречал ее в институте, потому что мы успели помириться после
субботней ссоры.
Свободные вечера были у Кати в среду, субботу и
воскресенье. Остальные дни она работала и училась. Вернее, должна
была. Мне рассказывали, как Шкатулка проводит рабочий день -читает
книжки, бегает по кафедре, - занимается аэробикой и спрашивает
через каждые пять минут "который час?". Суббота у нее тоже рабочая,
но встретить Шкатулку в этот день в институте после полудня все
равно, что Кола Бельды на сцене Ла Скала.
У Катьки был маленький комплекс - боязнь свободного
времени. Нужно было, чтобы кто- (или что-) нибудь постоянно ее
занимал(о). Когда же заняться нечем, она становится вялой,
пассивной, меланхоличной, портится настроение -наступает скука,
всепоглощающая скука.
Мне кажется, если она не будет переводиться с вечернего на
дневной - это будет правильное решение, (разумеется, до тех пор, пока
она не замужем). Вдруг я представил себе ее мужа! Я один в один
представил, какой у нее будет муж.
Он будет высокий и, может быть, будет носить очки, будет
ходить в сером костюме и сможет починить утюг.
Будет считать себя лучшим водителем. Он будет
внимательным к Кате, предусмотрительным таким типом, будет
говорить ей напьпценно-назидательным голосом: "Катюша! Надень
шарфик."
Но, самое главное, он будет серьезным. Не какой-то там
разгильдяй, а вдумчивый, целеустремленный, мелкий карьерист. Он
будет разбираться в технике и будет полный ноль в литературе и
искусстве, но обо всем будет высказывать абсолютно
безапелляционное мнение с видом выпускника Сорбонны. При
встречах со своими мудаками-друзьями он будет затыкать Шкатулке
рот и говорить заботливо-покровительственным тоном, чтобы она не
влезала в мужские разговоры - молчи, мол, женщина! Я представляю,
как он где-нибудь на дне рождения будет пытаться острить,
рассказывая бородатые анекдоты, и Кате просто сдохнуть захочется от
стыда и его тупого юмора. Пить он будет умеренно, а курить не будет
совсем и, уж тем более, Шкатулке не даст. В общем, полная мразь. Он
будет пользоваться презервативами и будет точно знать, в какое время
Кате стоит залететь, а в какое нет. У него все будет рассчитано. И
Катька будет по-своему любить этого подонка, хоть и будет понимать,
что она на десять голов выше его. Иногда она, правда, будет сопеть и
реветь в тряпочку, но изменять первое время побоится.
Катю он будет называть "Екатерина" или "Катюша" и будет
решать, стоит ей подойти к телефону или не стоит. Он достанет ее
своими дурацкими советами, общаться ли ей с такой-то подружкой
или нет, приведет тысячу аргументов и будет доказывать, что делает
он все только для Катиной же пользы. Он будет смотреть "Очевидное
невероятное" и читать "Юный техник", пока Шкатулка будет на кухне
учиться готовить. Короче, стопроцентная дрянь.
К нарядам ее он будет относиться снисходительно, но будет
ужасным скрягой и не позволит ей купить даже на собственные ее
деньги какие-нибудь крутые штаны. Он убедит Шкатулку, что сейчас
не время, нужно, мол, немножко подождать, потому что сейчас им
главное купить кооператив. А Катя будет потихоньку жаловаться маме
и говорить, что все хорошо, но что-то все-таки не то.
Он абсолютно не будет фраером, но когда-нибудь уступит
Кате и купит себе вшивые кроссовки на липучках. А когда он будет
встречаться со своими дружками в их педерастических компаниях, то
будет пошлить и делать из себя такого нагулявшегося супермена,
который, дескать, вот теперь устал и женился. Будет десять тысяч раз в
разных вариациях рассказывать о своих двух-трех телках, с которыми
он спал по пьяни до того, как женился. И Шкатулку он убедит в том,
что до нее его любили двести путанок и сто манекенщиц, что
трахались они, как швейные машинки "Зингер", и что Катя должна ему
ноги мыть и эту воду пить за то, что он на ней женился. Уж поверьте
мне, я знаю таких мудаков! Я бы их всех перестрелял, сволочей! В
столь любимых мною военных лагерях такие сразу раскалывались. Там
в два-три дня можно было понять, кто сука, а кто нет. Такие, как
Шкатулкин муж - типичные стукачи и предатели. Когда "гайки
завинчивали", они сразу, как хамелеоны, серыми становились, - их не
видно, не слышно, растворяются в общей массе, как краска в бензоле.
Они мать родную продадут, лишь бы противогаз лишний раз не одеть.
А как только послабления - они тут как тут начнут рассказывать, какие
они смелые были, как они офицеров нахуй посылали, и пробежали на
пять метров меньше, чем положено. Нет, точно, я бы всех их
перестрелял, скотов!
???
13 февраля. Эта среда принадлежала Кате. Мы встретились в
полдевятого на станции "Библиотека им. Ленина", и это было наше
первое свидание как таковое после годового перерыва. И хотя каждый
человек может объявить перерыв, но ни один человек не может
сказать, когда этот перерыв окончится.
Она не опоздала и потом, я заметил, вообще никогда не
опаздывала. Но даже, если бы и опоздала, мне было бы наплевать. Как
говорит Холден Колфилд "если девушка пришла на свидание красивая,
кто будет расстраиваться, что она опоздала? Никто". А Катька была
обалденно красивой. Когда она медленно поворачивала голову, ее
профиль своей строгостью напоминал римскую статую. Округлый,
несколько массивный подбородок придавал лицу выражение
спокойное и твердое. Зимой она носит серое пальтишко с меховым
воротником. Воротник мягкий и пушистый, его все время хочется
погладить. Но Катенька жуть как не любила, когда я его трогал:
- Дима, прекрати! - злилась моя мания, и между бровей у нее
появлялась морщинка, одна, а не две, как обычно.
Мне очень нравилось ее это пальто. Оно было простое и
какое-то детское. А шапочку она связала себе из черной шерсти.
Наверно, там был еще люрекс, уж я в этом не разбираюсь, только
шапочка блестела. Я вот не знаю, такие шапочки называют
"мененгитками" или которые еще меньше, где совсем уши открыты. И
Катя в этом пальто и шапочке была похожа на ребенка. Капризного,
непослушного ребенка.
В этот период ее голова забита двумя проблемами: купить
осенние сапоги - желательно низкие, желательно без каблуков,
желательно черные, желательно навороченные и обязательно
недорогие. Это первое. А второе --это узнает ли Мартин Броди, где был
Мэт Хупер в среду днем.
Шкатулка стала приставать ко мне с сапогами еще в феврале,
но я тогда отнесся к этому более, чем прохладно. Сегодня же я решил
зайти вместе с ней институт красоты на Калининском и передать
просьбу Алене-администратору, больше занятую поставкой обуви
своим клиентам, нежели их рожами. (Вы уже догадались, что это и
было причиной нашего свидания.) Но Алена подымать на ноги всю
Москву не спешила. Видимо, знала, что, если мне приспичит, я и сам
достану дурацкие сапоги. Свою миссию я считал на этом оконченной.
Шкатулка была разочарована.
- Димочка! Но ты должен достать мне сапоги!
- Почему, Катенька?
- Потому, что ты лучше всех ко мне относишься.
Из всех напрашивающихся возражений ни одно не подошло,
и я понял, что она полностью права.
Я хотел, чтобы она просила меня о чем бы то ни было, и
хотел сделать для нее это. Я ее очень любил.
Дойдя до угла Калининского, мы (Катя) решили зайти к
Мартышке в "Арбат", но последняя почему-то не ошалела от счастья,
когда нас увидела. Стоит вся нервная, дерганая и рассказывает, как ей
танцевать антре. Мы не стали смотреть, как она работает, и ушли.
Прошли по Садовому мимо посольства США, полюбовались
машинами и Рейгановской улыбкой, дошли до Красной Пресни и
поехали в "Космос". Попасть туда было гиблое дело, так как мы
приехали в одиннадцатом часу, и Бюро пропусков уже было закрыто.
Нам вечно не везло.
Выкурили по сигарете на стоянке такси, взяли машину и
поехали домой по другому маршруту - не через Рижский вокзал и
Сущевку, а сразу за ВДНХ повернули на Звездный бульвар, а оттуда
выехали на улицу Советской Армии. Когда мы приехали, было уже
поздно. И холодно.
Нам оставался последний пролет в подъезде, как вдруг она
увидела стоящих у ее квартиры ребят. Ни слова не говоря, она
подтолкнула меня вниз, (Ницше начиталась -"падающего подтолкни"),
показывая, что бег - наше единственное спасение. Мы, конечно,
убежали, но, по-моему, за нами никто не гнался. На всякий случай она
продержала меня минут тридцать на морозе, после чего у меня в
голове стала крутиться "Банька" Высоцкого. Не знаю, почему Катя так
боялась их увидеть. Я бы сейчас встретился даже с Аль Капоне, если
бы у него с собой был обогреватель! Не выдержав, я робко намекнул,
что не прочь вернуться. Дело у ее одноклассников, вероятно, не
требовало отлагательств, и они твердо решили дождаться Шкатулку.
Короче говоря, мы столкнулись с ними за пять метров до
спасительного подъезда, когда никакие средства маскировки уже не
помогли бы.
- Подожди минутку, - ласково просит Катя.
Холод был жуткий, тоска ужасная. Она вернулась, когда
прошло тысячу часов, и я допевал последний куплет русской народной
песни "Степь да степь кругом". В подъезде я закурил, прижавшись к
горячей батарее. Меня развезло, и я стал понимать, что такое
лихорадка. Я стоял, курил и надеялся, что какая-то сверхъестественная
сила заставит ее положить мне руку на плечо и сказать: "Дима! Все
нормально, все хорошо."
Но Катя смотрела на меня своим обычным сосредоточенно-
отчужденным взглядом и была слишком далека от моих надежд.
- Дима! Я устала. Я хочу спать.
Вот и все.
Прима бездушия.
???
Да будет вам известно, сапоги я в конце концов достал, и
хотя они оказались высокими и красными, Шкатулка их полюбила. Не
знаю, было ли это причиной, но на какое-то время она подобрела и
даже пару раз приглашала меня домой после того, как я провожал ее
после вечерних занятий. К тому времени я уже был такой замученный,
что даже Катькино общество меня не радовало. Как-то раз, вешая ее
брошенное на пол черное Зайцевское яйцевидное пальто, я обнаружил
у себя на носке дырку, размером, видать, с николаевский рубль. Я
проклинал свою неустроенность и готов был прыгать на одной ноге по
квартире, держа рукой разорванную пятку. Вообще-то Катя всегда
следила за мной, не позволяя появляться в нечищеных куртках,
грязных рубашках и, уж тем более, в драных носках. Но и ее
аккуратность могла проявляться в том, что она, увидев выпавшую из
шкафа новую шахматную красно-белую кофту, ловко поддевала ее
ногой и зашвыривала внутрь. Она считала. что усталость является
стопроцентным оправданием для того, чтобы разбрасывать по
квартире свои шмотки, в том числе и мои красные сапоги.
- Ты посмотри, во что ты их превратила! - я чувствовал себя
деспотом-мужем.
- Смотри за собой, - отрезала Катя.
Дура ты! - парировал я, - представляю, на что ты была бы
похожа, если бы жила одна.
- Я и так живу одна. Я ни с кем не живу.
Верх остроумия.
В тот вечер она рассказывала мне про какого-то танцора с
тонкими лодыжками, и по ее тону мне показалось, что она уже успела
мысленно ему отдаться.
???
Каждый раз, когда я поздно возвращался от Кати, я
проклинал все на свете. Я шел пешком от Театра Советской армии до
Малого Каретного в надежде увидеть зеленый огонек или что кто-то
захочет заработать свой трешник. Четырех-пятичасовой сон меня так
изматывал, что я чувствовал, что становлюсь неврастеником. Я
бесился, что живу в этой проклятой конуре только из-за того, что она
находится недалеко от Кати, и не могу снять приличную хату.
На самом-то деле квартира на Малом Каретном была
довольно странной и вполне могла нравиться тем представителям
слабого пола, кто благоволил ко мне чуть больше чем Катя. Ее
восприятие бывало иногда для меня таким неожиданным, что я
позволю себе с Вами поделиться:
Вы знаете, что такое "Малый Каретный, 14-17", вечером.
Это длинный, обшарпанный, не освещенный ни одной лампочкой
коридор, который кажется бесконечным из-за неопределенного
количества дверей. За каждой дверью - своя жизнь, а, может быть, и
нет там ее. И вообще, этот коридор лучше скорее проскочить, он
какой-то неуютный, он меня пугает. Зато там есть одна дверь, за
которой жизнь еще более таинственна и непонятна. Там все просто
и непостижимо одновременно. Там что-то непонятное из стекла и
металла дает иллюзию освещенности вместо света, там дым от
сигарет льется - почему-то обычное "струится" не очень подходит.
Так льется дым Danhill и Marlboro в обычной жизни, и здесь от
наших славных "Космос" и болгарских "Интер". Там музыка - или
мучительно прекрасная, ускользающая так, что хочется слушать
еще, чтобы в следующий раз удержать в себе, не расплескать, или
отталкивающе настойчивая, тревожная. Странно, или та, или
другая. Вечер на Малом Каретном разорван отдельными страничками
романа, отпечатанными на машинке или рукописными,
надрывающимися телефоном, шипением отыгравшей первую сторону
и не перевернутой пластинки, репликами из-за стены или из-за двери
соседки. Этот вечер - мягкий, темно-зеленый и еще бархатный. Я
даже знаю, почему - темно-зеленый - из-за сигарет, и бархатный - из-
за пола. А вот утро в этой странной квартире - другое, оно пахнет
лилиями. Я терпеть не могу утро, но с утром на Малом Каретном я
почему-то смиряюсь. Там солнышко всегда...
Странно, да? Сразу видно, не Катя Мороз писала.
Но не только мысли о квартире нарушали мое внутреннее
равновесие. Я сходил с ума из-за того, что нарушил свое пятилетнее
табу на спиртное и табак. Я выл от злости, что целыми днями верчусь,
как белка в колесе, и что у меня не хватает времени даже на
нормальную половую жизнь!
Я столько наезживал и нахаживал за день, что результаты
давно пора было посылать в книгу дурацких рекордов Гиннеса. Еще
хорошо, что у меня рабочий день не нормированный, обычно я
освобождаюсь в час-два. Если бы я работал, как все - с восьми до пяти,
я бы через неделю застрелился. Но все равно я ничего не успевал.
Магазины, прачечные, химчистки, службы быта, стирки вперемешку с
театрами, гостями, поездками, развлечениями. Ко всему прочему я еще
должен был готовиться в аспирантуру и пробить стену непонимания и
невежества старых идиотов, которые делали все возможное, чтобы не
дать мне выбраться из того болота, в которое они меня засунули.
Но самое главное, для всего этого нужны были деньги! Когда
я добирался до постели, я был, как выжатый лимон, и засыпал в
момент, когда голова касалась подушки.
Пять дней в неделю я встаю вместе с гимном, как и
миллионы советских тружеников. Я падаю с кровати и двадцать раз
отжимаюсь от пола. 6.05 - бегу в ванную, умываюсь и минут пять
торчу под абсолютно ледяным душем. Вы попробуйте зимой, в
холодной квартире, в 6 утра, с похмелья постоять пять минут под
ледяным душем - вашим телодвижениям позавидует любая индийская
танцовщица! Во время этой процедуры я заливаю половину коридора,
бужу всех соседей и оставляю мокрые следы по всей квартире. Пью
кофе, одеваюсь и выхожу постоянно в 6.30. От своего дома до м.
Пушкинской я дохожу ровно за шесть минут. Если у меня ночует кто-
нибудь из моих друзей - Скорпион, Португалец или Казимир Алмазов,
и на следующий день мне на работу, то каждый из них дает себе слово,
что эта ночь, проведенная у меня, - последняя. Такого темпа никто не
выдерживает.
Когда я выхожу из дому, начинается кошмар - вот уже
полгода меня преследует одна и та же песня, и я знаю, на какую
дорожную плиту попадает тот или иной слог куплета. Я и так ни черта
не соображаю от шести до семи, а тут еще эта песня, которая
прилепилась, как банный лист! Ее все время передают в 6.15 в
"Гимнастике":
Ну почему ко мне ты равнодушна?
Ну почему ты смотришь свысока? -
удивляется Андрей Миронов.
Только выйду из дома - начинается. "Ну поче-му (левой) ко
мне (правой) ты равно-ду- (левой) - шна? Я уже знаю, на каком месте
будет нога на му в слове "почему", и на каком на слоге ка ("свысока").
Я еще год вот так похожу утром, в ритме вальса, на 3/4, и в "Кащенко"
будет на одного инженера больше.
В электричке, куда я заваливаюсь в 7.00, я прошу человек
десять из вагона разбудить меня через сорок минут и засыпаю
мертвецким сном вне зависимости от позы. После лагерей и ночных
смен прекрасно могу спать стоя, как лошадь.
???
14 февраля, четверг. Я ездил в этот день в г. Видное.
Возвращаясь, зашел к майору Пятнице. Туда позвонил Хан и сказал,
что они с женой не прочь развлечься.
- Хан! Мы можем съездить в "Арбат", - предложил я.
- Не-ет, "Арбат" ломает, уж очень бардачный кабак.
- Хочу в бардачный, -заорала в трубку его пресловутая жена.
- Ладно, пойдем в "Арбат", - смирился Хан, только ты нам
такси оплатишь?
- Оплачу, -ответил я. (Каков вопрос - таков ответ.)
Пока мы ждали Хана, а он опоздал минут на сорок, майор
Пятница объяснил Укропу - поэтическому физику (или физическому
поэту), автору песни "Крутится волчок" и Мартышкиному спонсору -
как бумажным клеем заклеить резину на колесе и как использовать
красное вино в качестве замены тормозной жидкости.
После длинного Show мы с Ханом гуляли по ресторану и,
конечно, "совершенно случайно" встретили Мартышку.
Я познакомил их. Через пару минут подошел Укроп, забрал
Мартышку, и они уехали. Нельзя сказать, что он испытывал явное
удовольствие от нашего с ней знакомства.
- Что-то она мне не по кайфу, какая-то она прямоволосая, -
поморщился Хан.