ение принцессы дошли до  преде-
ла, когда она узнала, что Тренк, сидя вместе с графом  Годицем  и  двумя
путешественниками в карете, не уделил Консуэло ни малейшего  внимания  и
без конца смотрел, вздыхая, на портрет, спрятанный у него на  груди,  не
переставая рассказывать графу о своей тайной любви к  некоей  высокопос-
тавленной особе, составляющей счастье и горе всей его жизни.
   Получив наконец позволение перейти к дальнейшему, Консуэло  рассказа-
ла, как граф Годиц, угадавший в Пассау, что она женщина, хотел было  по-
лучить за свое покровительство чересчур высокую плату и как они с  Гайд-
ном сбежали, возобновив свое короткое, но полное приключений путешествие
на лодке, плывшей вниз по Дунаю.
   Затем она рассказала, как они зарабатывали на хлеб, играя  -  она  на
свирели, а Гайдн на скрипке, - как крестьяне плясали  под  их  музыку  и
как, наконец, однажды вечером они набрели на  живописное  маленькое  аб-
батство, где Консуэло, все еще переодетая мальчиком, назвалась  синьором
Бертони, цыганом и странствующим музыкантом.
   - Каноником этого аббатства, - продолжала Консуэло, -  был  страстный
любитель музыки, человек умный и необыкновенно добрый. Он принял нас,  в
особенности меня, очень радушно и даже хотел меня усыновить, обещая  хо-
рошую бенефицию в случае, если бы я согласилась принять хотя  бы  низший
сан. Принадлежность к мужскому полу начинала мне надоедать. Карьера свя-
щенника так же мало прельщала меня, как карьера барабанщика, но одно не-
обыкновенное происшествие вынудило меня немного  продлить  пребывание  у
нашего любезного хозяина. Некая путешественница,  ехавшая  на  почтовых,
внезапно почувствовала предродовые схватки у  самых  ворот  аббатства  и
произвела на свет девочку, которую покинула на следующее же утро и кото-
рую, под влиянием моих уговоров, добрый каноник решил  удочерить  вместо
меня. Ее назвали Анджелой по имени ее отца, Андзолето, и госпожа  Корил-
ла, ее мать, уехала в Вену, чтобы домогаться там ангажемента в  придвор-
ный театр. Она получила этот ангажемент, отняв его у меня. Князь фон Ка-
униц представил ее императрице Марии-Терезии как почтенную  вдову,  а  я
была отвергнута, ибо меня заподозрили в недозволенной  связи  с  Иосифом
Гайдном, который брал уроки у Порпоры и жил в том же доме, что и мы.
   Консуэло подробно описала свое свидание с великой императрицей. Прин-
цесса с любопытством слушала ее рассказ об этой необыкновенной  женщине,
в чью добродетель никто не желал верить в Берлине, считая ее любовниками
князя фон Кауннца, доктора ВанСвитена и поэта Метастазио.
   Консуэло рассказала далее о своем примирении с Кориллой, - оно  прои-
зошло из-за Анджелы, - и о своем дебюте в главной роли на сцене  импера-
торского театра, дебюте, который устроила все та же Корилла, эта  стран-
ная девушка, почувствовавшая угрызения совести  и  охваченная  внезапным
порывом великодушия. Она рассказала также о благородной и нежной дружбе,
завязавшейся у нее с бароном фон Тренком в доме посланника в Венеции,  и
подробнейшим образом описала, как, прощаясь  с  молодым  человеком,  она
придумала условный знак, с помощью которого они могли бы в будущем  под-
держивать связь друг с другом, если бы  преследования  прусского  короля
вызвали необходимость в конспирации. Этим условным знаком, сказала  она,
явилась некая нотная тетрадь, причем страницы  ее  должны  были  служить
оберткой и заменять подпись на тех письмах, которые Тренк собирался  по-
сылать Порпорине для передачи их предмету его любви. Вот каким  образом,
объяснила она, одна из этих страниц и помогла ей понять всю важность та-
инственного послания, полученного ею для передачи принцессе.
   Разумеется, эти подробности заняли больше времени,  нежели  весь  ос-
тальной рассказ. И под конец, описывая свой отъезд из Вены вместе с Пор-
порой и встречу в Моравни, в роскошном замке Росвальд, с прусским  коро-
лем, переодетым в мундир простого офицера  и  носившим  имя  барона  фон
Крейца, Консуэло вынуждена была упомянуть о важной услуге,  которую  она
оказала монарху, не имея ни малейшего понятия, кому она ее оказывает.
   - Вот это мне особенно интересно, - сказала госпожа фон Клейст. - Фон
Пельниц, страшный болтун, по секрету сообщил мне,  что  за  ужином  нес-
колько дней назад его величество объявил своим гостям, будто его дружес-
кое расположение к прекрасной Порпорине имеет более глубокие корни,  не-
жели мимолетное увлечение.
   - А между тем я не сделала ничего необыкновенного, - возразила графи-
ня Рудольштадт. - Я только воспользовалась своим влиянием на одного нес-
частного фанатика и помешала ему убить короля. Карл - тот самый  чешский
великан, которого барон фон Тренк вырвал из рук вербовщиков одновременно
со мной, - поступил в услужение к графу Годицу. Он узнал короля и  решил
отомстить ему за смерть жены и ребенка, погибших от нужды и  горя  после
того, как его самого увезли вторично. К счастью, этот человек не  забыл,
что я тоже способствовала его спасению и когда-то дала его жене  немного
денег. Он поддался моим уговорам, и мне удалось отнять у него ружье. Ко-
роль, скрывавшийся в соседней беседке, слышал все - он рассказал мне  об
этом впоследствии - и, опасаясь, как бы на убийцу снова не нашел приступ
ярости, уехал другой дорогой, не той, где намеревался  ждать  его  Карл.
Король ехал верхом один - его сопровождал только господин  фон  Будденб-
рок, и весьма вероятно, что такой искусный стрелок, как Карл, попал бы в
цель; на празднестве, которое в то самое утро устроил в нашу честь  граф
Годиц, он трижды попал на моих глазах в голубя на шесте.
   - Кто знает, - задумчиво произнесла принцесса, - какие изменения выз-
вало бы это несчастье в европейской политике и в судьбах отдельных  лиц!
А теперь, дорогая Рудольштадт, я,  кажется,  знаю  конец  твоей  истории
вплоть до кончины графа Альберта. В Праге ты встретилась с бароном - его
дядей, который привез тебя в замок Исполинов, и Альберт при тебе умер от
чахотки, успев перед этим обвенчаться с тобой на смертном  одре.  А  ты,
стало быть, так и не смогла его полюбить?
   - Увы, принцесса, я полюбила его слишком поздно и была жестоко  нака-
зана за свои колебания и страсть к театру. Порпора, мой  учитель,  утаил
последние письма Альберта, обманул меня относительно  его  намерений,  и
вот, решив, что граф уже излечился от своей роковой любви, я по  настоя-
нию маэстро выступила в Вене, поддалась обаянию сцены и, ожидая  пригла-
шения в Берлин, начала играть в Вене с чувством, похожим на опьянение.
   - И с блестящим успехом! - вставила принцесса. - Мы знаем об этом.
   - С жалким и гибельным успехом, - возразила Консуэло.  -  Ваше  высо-
чество знает не все. Ведь Альберт тайно прибыл в Вену, он видел мою  иг-
ру; следя, словно незримая тень, за каждым моим шагом, он услышал однаж-
ды, как я сказала за кулисами Гайдну, что не  смогла  бы  отказаться  от
своего искусства без горьких сожалений. А между тем я  любила  Альберта!
Клянусь богом, я поняла, что отказаться от него мне было бы еще труднее,
чем от своего призвания, и написала ему об этом, но  Порпора,  считавший
любовь химерой и безумием, перехватил мое письмо и сжег его.  Я  застала
Альберта погибающим от скоротечной чахотки. Я отдала ему свою  руку,  но
не смогла вернуть к жизни. Я видела, как он лежал на роскошной постели в
костюме средневекового вельможи, прекрасный в объятиях смерти, с  челом,
спокойным как у ангела Всепрощения, но мне не пришлось проводить  его  в
последний путь. Я оставила его на катафалке в  часовне  замка  Исполинов
под охраной Зденко, этого жалкого безумного пророка. Он протянул мне ру-
ку, смеясь и радуясь тому, что Альберт спит так спокойно. Именно он, бо-
лее почтительный, "более верный друг, чем я, поставил гроб в усыпальницу
предков Альберта, не понимая, что тот уже никогда не встанет с этого ло-
жа успокоения! А я - я уехала, увлекаемая маэстро Порпорой, другом  пре-
данным, но суровым, человеком с сердцем отеческим,  но  непреклонным,  с
Порпорой, который кричал мне почти над гробом моего супруга: "В  ближай-
шую субботу ты выступишь в "Забавных музыкантах"!"
   - Да, таковы превратности жизни актрисы! - сказала принцесса,  смахи-
вая слезу, потому что Порпорина рыдала, кончая свою историю. - Но ты да-
же не упомянула, дорогая Консуэло, о самом прекрасном поступке  в  твоей
жизни, о том, что мне с восторгом рассказал Сюпервиль. Чтобы не огорчать
старую канониссу и не изменить своему романтическому бескорыстию, ты от-
казалась от титула, от наследства, от имени. Ты  потребовала  соблюдения
тайны от Сюпервиля и Порпоры,  единственных  свидетелей  этой  поспешной
свадьбы, и приехала сюда такой же бедной, как прежде, такой же  цыганоч-
кой, какой была всегда.
   - И актрисой до конца своих дней! - добавила Консуэло. - Я хочу  ска-
зать - независимой, девственной и мертвой для какой бы то ни было любви.
Словом, такой, какою Порпора постоянно рисовал мне идеальный  тип  жрицы
муз! Он победил, мой грозный учитель! И вот я дошла до той  ступени,  на
которой он хотел меня видеть. Но, право, не  стала  от  этого  ни  более
счастливой, ни более талантливой. С тех пор как я никого не люблю и  уже
не чувствую себя способной любить, во мне больше нет ни огня, ни вдохно-
вения. Этот ледяной климат, эта гнетущая дворцовая  атмосфера  повергают
меня в какое-то мрачное уныние. Отсутствие Порпоры,  ощущение  заброшен-
ности и прихоть короля, который затягивает мой ангажемент  вопреки  моей
воле... ведь вам, принцесса, я могу признаться в этом, не так ли?
   - Как я могла не угадать этого прежде? Бедное дитя, все  думают,  что
ты гордишься предпочтением короля, а в действительности ты его  пленница
и раба, как я, как вся его семья, как его любимцы, его солдаты, его  па-
жи, как его собачки. Да, таково обаяние королевского титула, таков  оре-
ол, окружающий великих государей! Как тяжко это бремя для тех, кто  тра-
тит жизнь, доставляя им лучи света и блеск! Однако, милая  Консуэло,  ты
должна еще многое рассказать мне, и кое-что живо меня интересует.  Наде-
юсь, ты откровенно скажешь мне, какие отношения связывают  тебя  с  моим
братом, и для этого буду откровенна сама. Считая тебя его  любовницей  и
думая, что ты сможешь добиться помилования Тренка, я  искала  встречи  с
тобой, чтобы передать наше дело в твои руки. Теперь, когда -  благодаре-
ние небу! - мы уже не нуждаемся в тебе для этой цели и я счастлива,  что
могу любить тебя ради тебя самой, мне кажется,  ты  можешь  сказать  мне
все, не боясь скомпрометировать себя, - тем более что, по-видимому, брат
не слишком преуспел в своих ухаживаниях за тобой...
   - Ваш тон и ваши выражения, принцесса, повергают меня в трепет, - от-
ветила Консуэло, побледнев. - Прошла всего неделя с тех пор, как я впер-
вые услышала, как люди вокруг меня с серьезным видом перешептываются  по
поводу мнимой склонности нашего повелителя короля к его печальной и роб-
кой подданной. До того я никогда не предполагала, что между ним  и  мною
возможно что-либо, кроме оживленной беседы, благосклонной с его стороны,
почтительной - с моей. Он выказывал мне дружеское расположение и призна-
тельность, каких вовсе не заслуживала вполне естественная с моей стороны
услуга, которую я случайно оказала ему в Росвальде. Но отсюда до любви -
целая пропасть, и, надеюсь, даже мысленно он никогда не переступит ее!
   - А я уверена в обратном. Он резок, насмешлив и фамильярен  с  тобой,
разговаривает с тобой, как с мальчишкой, гладит тебя по голове, как гла-
дят своих борзых. Вот уже несколько дней, как он убеждает своих  друзей,
будто ты ему безразлична. Все это доказывает, что он готов  влюбиться  в
тебя. Я хорошо его знаю и ручаюсь, что очень скоро  тебе  придется  дать
ему ответ. Если ты окажешь сопротивление - ты погибла. Если  уступишь  -
тем более. Что ты выберешь, когда наступит эта минута?
   - Ни то, ни другое, принцесса. Я поступлю так,  как  его  рекруты,  -
попросту сбегу.
   - Это нелегко, и к тому же я вовсе этого не хочу. Я так сильно привя-
залась к тебе, что, пожалуй, готова была бы еще  раз  послать  за  тобой
вербовщиков. Лучше поищем другой выход. Твое положение весьма  серьезно,
и надо хорошенько поразмыслить. Расскажи мне все,  что  произошло  после
смерти графа Альберта.
   - Несколько странных, необъяснимых событий на фоне унылой, однообраз-
ной жизни. Я расскажу их вам, и, может быть, ваше высочество поможет мне
понять их.
   - Попробую, но с условием, что ты будешь называть меня  Амалией,  как
вначале. Сейчас еще нет полуночи, и я не хочу превращаться в  высочество
до завтрашнего утра.
   Порпорина продолжала свой рассказ.
   - Я уже говорила госпоже фон Клейст, когда она впервые удостоила меня
своим посещением, что, уезжая из Чехии, я была внезапно разлучена с Пор-
порой на прусской границе. Я до сих пор не знаю, в чем причина, - в  том
ли, что у моего учителя оказались не в порядке бумаги, или же в том, что
король опередил нас, послав приказ, долетевший с чудодейственной быстро-
той и запретивший Порпоре въезд в его владения. Эта мысль,  быть  может,
предосудительная, сразу пришла мне в голову, едва я вспомнила, как резко
и с какой вызывающей откровенностью маэстро защищал честь Тренка и осуж-
дал жестокость короля. - Это произошло во время ужина у графа  Годица  в
Моравии, после того, как король, выдававший себя за барона  фон  Крейца,
сообщил нам о мнимой измене Тренка и о его заточении в крепость Глац.
   - Ах вот как! - вскричала принцесса. - Значит, маэстро Порпора навлек
на себя королевскую немилость из-за Тренка?
   - Король ни разу не заговаривал со мной об этом, а я боюсь напоминать
ему, но ясно одно: несмотря на все мои просьбы и на обещания  его  вели-
чества, Порпора так и не был приглашен в Берлин.
   - И никогда не будет, - сказала Амалия. - Король ничего не забывает и
никогда не прощает откровенности, если она уязвляет его  самолюбие.  Се-
верный Соломон ненавидит и преследует каждого, кто сомневается в  непог-
решимости его решений, и особенно в тех случаях, когда его приговор  яв-
ляется лишь явным притворством, лишь возмутительным предлогом, чтобы из-
бавиться от врага. Итак, похорони эту мечту, дитя  мое,  ты  никогда  не
увидишь Порпору в Берлине.
   - Как я ни огорчена его отсутствием, у меня уже  нет  желания  видеть
его здесь, принцесса. И я не буду больше добиваться  для  него  прощения
короля. Сегодня утром я получила от моего учителя письмо, где он сообща-
ет, что его опера принята к постановке в венском  императорском  театре.
После тысячи злоключений он наконец добился своего, и его творение нако-
нец-то будет репетироваться. Теперь я предпочла бы сама переехать к нему
в Вену, но боюсь, что я так же не вольна уехать отсюда,  как  не  вольна
была отказаться от приезда сюда.
   - Что ты хочешь этим сказать?
   - На границе, увидев, что моего учителя заставляют снова сесть в  ко-
ляску и повернуть обратно, я решила уехать с ним и порвать ангажемент  с
Берлином. Меня до того возмутили грубость и  явная  недоброжелательность
подобного приема, что я готова была уплатить неустойку и работать в поте
лица, только бы не ехать в страну, где господствует такой деспотизм.  Но
стоило мне заикнуться о своем намерении, как полицейский чиновник прика-
зал мне сесть в другую почтовую карету, заложенную и поданную в  мгнове-
ние ока, меня окружили солдаты, которые не задумались  бы  усадить  меня
силой, и я со слезами обняла своего учителя, решившись ехать  в  Берлин,
куда прибыла в полночь, разбитая усталостью и  горем.  Меня  привезли  в
принадлежащий королю хорошенький домик, который находился совсем  близко
от дворца и неподалеку от оперного театра. Судя по  его  устройству,  он
был предназначен для меня одной. Там я нашла слуг, готовых исполнять мои
распоряжения, и накрытый  для  ужина  стол.  Оказывается,  господин  фон
Пельниц заранее получил приказание приготовить все к моему  приезду.  Не
успела я немного прийти в себя, как явился человек и спросил, могу ли  я
принять барона фон Крейца. Я поспешила ответить согласием, сгорая от не-
терпения пожаловаться на прием, оказанный Порпоре, и попросить загладить
это оскорбление. Я решила не узнавать в бароне фон Крейце Фридриха  Вто-
рого. Ведь это могло быть мне неизвестно. Дезертир Карл, сообщив по сек-
рету о своем намерении убить его, как прусского обер-офицера, не  сказал
мне, кто он, эту тайну я узнала от графа Годица лишь после того, как ко-
роль покинул Росвальд. Он вошел с таким приветливым и веселым видом, ка-
кого я ни разу не видела, когда он жил инкогнито. Нося чужое имя, в  чу-
жой стране он чувствовал себя несколько стесненно, в Берлине он,  по-ви-
димому, обрел все величие, подобающее его  высокому  положению,  другими
словами - отеческую доброту и великодушную мягкость, какими он так хоро-
шо умеет при случае украсить свое всемогущество. Он подошел  ко  мне  и,
протягивая руку, спросил, помню ли я, что мы уже встречались прежде.
   "Да, господин барон, - ответила я, - и я помню также, что вы  обещали
прийти мне на помощь, если она мне понадобится в Берлине".
   Тут я с горячностью рассказала ему все, что произошло со мной на гра-
нице, и спросила, не может ли он передать королю просьбу  о  том,  чтобы
оскорбление, нанесенное прославленному музыканту, и насилие над моей во-
лей были заглажены.
   "Заглажены! - повторил король с иронической улыбкой. - Не более того?
Уж не собирается ли господин Порпора вызвать прусского короля на  поеди-
нок? А мадемуазель Порпорина потребует, пожалуй, чтобы король встал  пе-
ред ней на колени?"
   Эта язвительная насмешка усилила мою досаду.
   "Его величество король, - ответила я, - может добавить к тому, что  я
уже перестрадала, свою иронию, но я предпочла бы иметь возможность  бла-
гословлять его, а не бояться".
   Король резко стиснул мою руку.
   "Ах так! Вы хотите меня перехитрить, - сказал он,  устремив  на  меня
испытующий взор. - Я считал вас прямодушной и бесхитростной, а вы,  ока-
зывается, отлично знали в Росвальде, кто я".
   "Нет, государь, - ответила я. - Я вас не знала, и лучше бы мне никог-
да не знать вас!"
   "Я не могу сказать того же, - мягко возразил он. - Ведь  если  бы  не
вы, я, может быть, остался бы лежать в  каком-нибудь  рве  росвальдского
парка. Успех в сражениях отнюдь не защищает от пули убийцы, и я  никогда
не забуду, что если судьба Пруссии еще находится в моих руках, то этим я
обязан одной доброй душе, которая не терпит подлых заговоров. Итак,  ми-
лая Порпорина, ваше дурное настроение  не  сделает  меня  неблагодарным.
Прошу вас, успокойтесь и расскажите более вразумительно, что именно выз-
вало ваше недовольство, ибо пока что я  не  совсем  понял,  о  чем  идет
речь".
   Возможно, что король только делает вид, будто ничего не знает, а  мо-
жет быть, его полицейские чиновники действительно  обнаружили  какую-ни-
будь неправильность в бумагах моего  учителя,  но  он  выслушал  меня  с
большим вниманием и затем сказал спокойным  тоном  судьи,  не  желающего
высказывать необдуманное решение:
   "Я все проверю и сообщу вам. Было бы очень странно, если бы мои  люди
придрались без достаточных оснований к путешественнику, у которого все в
порядке. Тут какое-то недоразумение. Не тревожьтесь, я выясню, в чем де-
ло, и, если кто-нибудь превысил свои полномочия, он будет наказан".
   "Государь, я прошу не об этом. Я прошу вызвать Порпору сюда".
   "И я обещаю вам сделать это, - ответил он.  -  А  теперь  перестаньте
хмуриться и расскажите, каким образом вы открыли тайну моего инкогнито".
   Я непринужденно беседовала с королем, и он показался мне  таким  доб-
рым, таким приветливым, таким интересным собеседником, что все мои  пре-
дубеждения рассеялись, и я лишь восхищалась его умом, здравым и вместе с
тем блестящим, мягкой благосклонностью его обращения, - я не  обнаружила
этого качества у Марии-Терезии, - и, наконец, тонкостью чувств,  которая
про