л  еще
прекраснее, еще удивительнее, еще задушевнее. Амелия  была  восхищена  и
вместе с тем потрясена: она поняла наконец, что не  имеет  ни  малейшего
представления о музыке и что вообще вряд ли когда-либо чему-нибудь  нау-
чится. Вдруг перед молодыми девушками появилось бледное, задумчивое лицо
Альберта. Все время, пока продолжалось пение, он, удивленный  и  растро-
ганный, неподвижно стоял посреди комнаты. Только окончив петь,  Консуэло
заметила его и немного испугалась. Но Альберт, став перед ней на оба ко-
лена и устремив на нее свои большие черные глаза, полные слез,  восклик-
нул по-испански, без малейшего немецкого акцента:
   - О Консуэло! Консуэло! Наконец-то я нашел тебя!
   - Консуэло! - воскликнула девушка, недоумевая и тоже  по-испански.  -
Отчего вы так называете меня, граф?
   - Я зову тебя Утешением, - продолжал Альберт все по-испански, - пото-
му что мне в моей печальной жизни было обещано утешение, а ты и есть  то
утешение, которое господь наконец посылает мне, одинокому и несчастному.
   - Я никогда не думала, - заговорила Амелия, сдерживая гнев,  -  чтобы
музыка могла оказать такое магическое действие на моего дорогого кузена.
Голос Нины создан, чтобы творить чудеса, это правда, но я не могу не за-
метить вам обоим, что было бы учтивее по отношению ко мне, да  и  вообще
приличнее, говорить на языке, мне понятном.
   Альберт, казалось, не слышал ни единого слова  из  всего,  сказанного
его невестой. Он продолжал стоять на коленях, глядя на Консуэло с  невы-
разимым удивлением и восторгом, все повторяя растроганным голосом:
   - Консуэло! Консуэло!
   - Как он вас называет? - с запальчивостью спросила молодая  баронесса
свою подругу.
   - Он просит меня спеть испанский романс, которого  я  не  знаю,  -  в
страшном смущении ответила Консуэло. - Но, мне кажется, нам нужно покон-
чить с пением, - продолжала она, - видимо, музыка слишком волнует сегод-
ня графа.
   И она встала, собираясь уйти.
   - Консуэло! - повторил Альберт по-испански. - Если ты покинешь  меня,
моей жизни конец, и я не захочу более возвращаться на землю!
   С этими словами он упал без чувств у  ее  ног;  перепуганные  девушки
позвали слуг, чтобы унести его и оказать ему помощь.


   XXXII

   Графа Альберта уложили осторожно на кровать, и в то  время  как  двое
слуг, переносивших его, бросились искать один -  капеллана,  являвшегося
как бы домашним врачом, а другой -  графа  Христиана,  приказавшего  раз
навсегда предупреждать его о малейшем недомогании сына, обе молодые  де-
вушки - Амелия и Консуэло - принялись разыскивать канониссу.  Но  прежде
чем кто-либо из этих лиц успел прийти к больному, - а они сделали это не
теряя ни минуты, - Альберт уже исчез. Дверь его  спальни  была  открыта,
постель едва смята, - его отдых, по-видимому, продолжался не более мину-
ты, все в комнате находилось в обычном порядке. Его искали всюду и,  как
всегда бывало в подобных случаях, нигде не нашли. Тогда вся семья  впала
в мрачную покорность, о которой Амелия рассказывала Консуэло, и все ста-
ли ждать в молчаливом страхе (вошло уже в привычку его  не  выказывать),
трепеща и надеясь, возвращения этого необыкновенного молодого человека.
   Консуэло хотела бы скрыть от родных Альберта странную  сцену,  проис-
шедшую в комнате Амелии, но та успела уже все рассказать, описав в самых
ярких красках внезапное и сильное впечатление, которое произвело  на  ее
кузена пение Порпорины.
   - Теперь уже нет сомнения, что музыка вредна ему, - заметил капеллан.
   - В таком случае, - ответила Консуэло, - я постараюсь  всеми  силами,
чтобы он никогда больше не слышал моего пения, а во время наших уроков с
баронессой мы будем так запираться, что ни единый  звук  не  долетит  до
ушей графа Альберта.
   - Это очень стеснит вас, дорогая синьора, -  возразила  канонисса,  -
но, к сожалению, не от меня зависит сделать ваше пребывание у нас  более
приятным.
   - Я хочу делить с вами ваши печали и ваши радости, - ответила Консуэ-
ло, - и не желаю иного удовлетворения,  как  заслужить  ваше  доверие  и
дружбу.
   - Вы благородная девушка, - сказала канонисса, протягивая ей свою ру-
ку, длинную, сухую и блестящую, как желтая слоновая кость. -  Но  послу-
шайте, - добавила она, - я вовсе не думаю, чтобы  музыка  была  действи-
тельно так вредна моему дорогому Альберту. Из того, что  мне  рассказала
Амелия о сцене, происшедшей сегодня утром в ее комнате, я, наоборот, ви-
жу, что его радость была слишком сильна. Быть может, его страдание  было
вызвано именно тем, что вы слишком скоро прервали ваши чудесные мелодии.
Что он вам говорил по-испански? Я слышала, что он прекрасно владеет этим
языком, так же как и многими другими, усвоенными им с поразительной лег-
костью во время путешествий. Когда его спрашивают, как мог он  запомнить
столько различных языков, он отвечает, что знал их еще до своего  рожде-
ния и теперь лишь вспоминает их, так как на одном языке он говорил тыся-
чу двести лет тому назад, а на другом - участвуя  в  крестовых  походах.
Подумайте, какой ужас! Раз мы ничего не должны скрывать от вас,  дорогая
синьора, вы еще услышите от племянника немало странных рассказов о  его,
как он выражается, прежних существованиях. Но переведите  мне,  вы  ведь
уже хорошо говорите по-немецки, что именно сказал он вам на вашем родном
языке, которого никто из нас здесь не знает.
   В эту минуту Консуэло почувствовала  какое-то  безотчетное  смущение.
Тем не менее она решила сказать почти всю правду и тут же объяснила, что
граф Альберт умолял ее продолжать петь и не  уходить,  говоря,  что  она
приносит ему большое утешение.
   - Утешение! - воскликнула проницательная Амелия. - Он употребил имен-
но это слово? Вы ведь знаете, тетушка, как много оно значит в устах мое-
го кузена.
   - В самом деле, он часто повторяет это слово, и оно  имеет  для  него
какой-то пророческий смысл, - отозвалась Венцеслава, - но я нахожу,  что
в этом разговоре он мог употребить его в самом обыкновенном смысле.
   - А какое слово он повторял вам несколько  раз,  милая  Порпорина?  -
настойчиво допрашивала Амелия. - Это было какое-то особенное  слово,  но
волнение помешало мне его запомнить.
   - Я хорошенько сама его не поняла, - ответила Консуэло, делая над со-
бою страшное усилие, чтобы солгать.
   - Милая Нина, - сказала ей на ухо Амелия, - вы умны и  осторожны,  но
ведь и я неглупа и прекрасно поняла, что вы и есть то мистическое утеше-
ние, которое было обещано видением Альберту как раз  на  тридцатом  году
жизни. Не пытайтесь скрыть, что вы это поняли лучше меня:  это  небесное
предопределение, и я не ревную к нему.
   - Послушайте, дорогая Порпорина, - сказала  канонисса,  подумав  нес-
колько минут. - Когда Альберт вот так исчезал - внезапно, словно по вол-
шебству, - нам всегда казалось, что  он  скрывается  где-то  поблизости,
быть может даже в самом замке, в каком-нибудь месте, известном лишь  ему
одному. Не знаю, почему, но мне пришло в голову, что если  б  вы  сейчас
запели и он услышал ваш голос, он вернулся бы к нам.
   - Если б это было так! - проговорила Консуэло, готовая подчиниться.
   - А если Альберт вблизи нас и музыка только ухудшит его состояние?  -
заметила ревнивая Амелия.
   - Ну что ж? - сказал граф. - Надо сделать эту попытку. Я слышал,  что
несравненный Фаринелли мог своим пением рассеивать черную меланхолию ис-
панского короля, подобно тому как юному Давиду удавалось игрой  на  арфе
укрощать ярость Саула. Попробуйте, великодушная Порпорина:  душа,  столь
чистая, как ваша, должна распространять вокруг себя  благотворное  влия-
ние.
   Консуэло, растроганная, села за клавесин и запела испанский церковный
гимн в честь богоматери-утешительницы, которому  выучила  ее  в  детстве
мать. Он начинался словами "Consuelo de mi alma" ("Утешение моей души").
Она спела его таким чистым голосом, с такой неподдельной простотой и ве-
рой, что хозяева старого замка почти забыли о  предмете  своей  тревоги,
отдавшись всецело чувству надежды и веры. Глубокая тишина царила и в са-
мом замке и вокруг него; окна и двери были распахнуты настежь, чтобы го-
лос Консуэло мог разноситься как можно дальше;  луна  своим  зеленоватым
светом заливала амбразуры огромных окон. Все было спокойно. Душевные му-
ки сменились чистым религиозным чувством, как вдруг тяжелый вздох, слов-
но вырвавшийся из глубины человеческой груди, откликнулся  на  последние
звуки голоса Консуэло. Вздох этот был так явственен и продолжителен, что
все присутствующие не могли не услышать его; даже барон Фридрих  приотк-
рыл глаза, думая, что его кто-то зовет. Все побледнели и  переглянулись,
точно говоря друг другу: "Это не я. Может быть, это вы?" Амелия не могла
удержаться, чтобы не вскрикнуть, а  Консуэло,  которой  показалось,  что
вздох этот раздался совсем подле нее, хотя она сидела за клавесином  до-
вольно далеко от всех остальных, так испугалась, что не могла  вымолвить
ни слова.
   - Боже милосердный! - проговорила в ужасе  канонисса.  -  Слышали  вы
этот вздох, точно исходящий из глубины земли?
   - Скажите лучше, тетушка, - воскликнула Амелия, - что он пронесся над
нашими головами, как дуновение ночи.
   - Должно быть, сова, привлеченная свечой, пролетела через  комнату  в
то время, как мы были поглощены музыкой, а потому мы услышали легкий шум
ее крыльев только тогда, когда она уже вылетела из окна, - высказал свое
предположение капеллан, у которого, однако, зубы стучали от страха.
   - А может быть, это собака Альберта? - сказал граф Христиан.
   - Здесь нет Цинабра, - возразила Амелия, - ведь где  Альберт,  там  и
Цинабр. И все-таки кто-то странно вздохнул. Если б я решилась подойти  к
окну, я увидела бы, не подслушивал ли  кто-нибудь  пение  из  сада,  но,
признаюсь, если б от этого зависела даже моя жизнь, у меня все равно  не
хватило бы на это храбрости.
   - Для девушки без предрассудков, для маленького французского философа
вы недостаточно храбры, дорогая баронесса, - тихо сказала Консуэло,  си-
лясь улыбнуться, - попробую, не окажусь ли я смелее.
   - Нет, не ходите туда, моя милая, - громко ответила ей Амелия, - и не
храбритесь: вы бледны как смерть и вам еще может сделаться дурно.
   - Как при вашем горе вы можете быть способны на такие детские  выход-
ки, дорогая Амелия? - проговорил граф  Христиан,  направляясь  медленным
твердым шагом к окну.
   Посмотрев в окно и никого не увидев, он спокойно закрыл его, говоря:
   - Как видно, действительные горести недостаточно  жгучи  для  пылкого
воображения женщин. Их изобретательный ум всегда стремится добавить  ка-
кие-нибудь вымышленные страдания. В этом вздохе нет, без сомнения, ниче-
го таинственного. Кто-то из нас, растроганный прекрасным голосом  и  ог-
ромным талантом синьорины, безотчетно для себя самого издал нечто  вроде
восторженного возгласа, вырвавшегося из глубины души.  Быть  может,  это
произошло даже со мной, хотя я сам этого и не  заметил.  Ах,  Порпорина,
если вам не удастся излечить Альберта, то по крайней мере вы сумеете из-
лить небесный бальзам на раны, не менее глубокие, чем его.
   Слова святого старика, всегда разумного и спокойного, несмотря на уд-
ручавшие его семейные невзгоды, были тоже небесным бальзамом для Консуэ-
ло. Ей захотелось опуститься перед ним на колени и  попросить  благосло-
вить ее так, как благословил ее Порпора, расставаясь с ней, и  как  бла-
гословил ее Марчелло в тот прекрасный день ее жизни, с которого  начался
для нее целый ряд печальных и одиноких дней.


   XXXIII

   Прошло несколько дней, а о графе Альберте не было  никаких  известий.
Консуэло, которой такое положение внушало мучительную  тревогу,  удивля-
лась, видя, что семейство Рудольштадтов переносит гнет этой страшной не-
известности, не проявляя ни отчаяния, ни нетерпения.  Привычка  к  самым
тяжелым переживаниям порождает какую-то видимость  апатии,  а  иногда  и
подлинное очерствение, уязвляющее и даже раздражающее  души,  у  которых
чувствительность еще не притупилась от продолжительных несчастий. Консу-
эло жила среди этих унылых впечатлений и необъяснимых происшествий слов-
но в кошмаре, и ей казалось удивительным, что порядок в  доме  почти  не
нарушался: как всегда, была деятельна канонисса, по-прежнему барон увле-
кался охотой, так же неизменно капеллан исполнял свои  религиозные  обя-
занности, так же весела и насмешлива была Амелия. Эта  веселость  и  жи-
вость молодой баронессы особенно возмущали Консуэло. Ей было  совершенно
непонятно, как та могла хохотать и дурачиться, в то время как  сама  она
едва в силах была читать или шить.
   Канонисса между тем вышивала покров на алтарь замковой  часовни.  Это
было чудо терпения, вкуса и аккуратности. Сделав обход дома, она  усажи-
валась за свои пяльцы, хотя бы для нескольких стежков, пока ей не прихо-
дилось снова идти в амбары, в кладовые или в погреба. И  надо  было  ви-
деть, какое значение придавала она всем этим мелочам, как это  тщедушное
существо своей ровной, полной достоинства, размеренной, но всегда  быст-
рой походкой обходило все закоулки своего маленького царства, тысячу раз
за день исколесив во всех направлениях тесную и унылую площадь своих до-
машних владений. Консуэло не понимала также уважения и восхищения, с ко-
торым все в замке и в округе относились к тому, что  канонисса  с  такой
любовью и рачительностью взвалила на себя обязанности неутомимой эконом-
ки. Глядя, как она с мелочной бережливостью упорядочивает самые  ничтож-
ные дела, можно было подумать, будто она алчна и  недоверчива.  А  между
тем в серьезных случаях жизни она проявляла широкую и великодушную нату-
ру. Но этих благородных качеств и особенно этой чисто  материнской  неж-
ности, за которые ее так ценила и почитала Консуэло, было бы недостаточ-
но для окружающих, чтобы сделать ее героиней семейного очага.  Для  того
чтобы всеми были признаны ее действительно незаурядный ум и сильный  ха-
рактер, нужно было также - особенно нужно было  -  это  священнодействие
при ведении обширного хозяйства замка со всеми его мелочами (которые как
раз и могли его опошлить). Не проходило дня без того, чтобы граф Христи-
ан, барон или капеллан не провожали ее восторженным восклицанием:
   "Сколько мудрости, сколько мужества, сколько силы духа в нашей  кано-
ниссе!"
   Даже Амелия, не умевшая отличать в жизни высокое от  пустого,  запол-
нявшего ее собственное существование, не осмеливалась  подтрунивать  над
хозяйственным пылом тетки, который представлялся  Консуэло  единственным
пятном на лучезарном душевном облике  чистой  и  любвеобильной  горбуньи
Венцеславы. Для девушки, родившейся на большой дороге и брошенной в  мир
без иного руководителя и покровителя,  кроме  собственной  гениальности,
столько забот, такая затрата энергии, такое нравственное удовлетворение,
получаемое от сохранения каких-то вещей, от заготовки каких-то припасов,
казались чудовищной растратой душевных и умственных сил. Ей,  ничего  не
имевшей и не жаждавшей никаких земных благ, тяжело было видеть, как  эта
прекрасная душа добровольно надрывается в бесконечных заботах  о  хлебе,
вине, дровах, пеньке, скоте и мебели. Если бы ей  предложили  самой  все
эти блага (предмет вожделения для большинства людей), она  предпочла  бы
взамен хоть один миг былого счастья, свои лохмотья,  свое  чудное  небо,
свою чистую любовь, свою свободу на венецианских лагунах. Эти горькие  и
вместе с тем драгоценные воспоминания рисовались ей все в более и  более
ярких красках, по мере того как она удалялась от этого радостного  гори-
зонта, погружаясь в ледяную сферу, называемую реальной жизнью.
   У нее сжималось сердце, когда с  наступлением  сумерек  канонисса,  с
большой связкой ключей, делала в сопровождении верного Ганса обход  всех
строений, всех дворов: запирались все выходы, осматривались все  закоул-
ки, где могли бы спрятаться злоумышленники, как будто никто не мог  зас-
нуть спокойно за этими грозными стенами, пока во рвы, окружающие  замок,
не ринутся с ревом воды соседнего горного потока, пленника расположенных
неподалеку шлюзов, пока не будут заперты все решетчатые ворота и не  бу-
дут подняты все подъемные мосты. Как часто приходилось Консуэло во время
дальних странствий с матерью ночевать у большой  дороги,  подостлав  под
себя только полу изодранного материнского плаща! Сколько раз приветство-
вала она зарю на белых каменных плитах Венеции, омытых  волнами,  ни  на
секунду не опасаясь за свое целомудрие, единственное богатство,  которым
она дорожила. "Увы, - говорила она себе, - как жалки эти люди:  им  надо
охранять столько добра! День и ночь пекутся они о своей безопасности  и,
постоянно стремясь к ней, не имеют времени ни добиться  ее,  ни  пользо-
ваться ею". Итак, и она, подобно Амелии, уже  томилась  в  этой  мрачной
тюрьме, в этом угрюмом замке Великанов, куда, казалось, само солнце боя-
лось заглянуть. Но в то время как юная баронесса мечтала о балах,  наря-
дах и поклонниках, Консуэло мечтала о борозде в поле, о кусте в лесу или
о лодке вместо дворца, о широчайших горизонтах  и  бесконечном  звездном
небе.
   Вследствие сурового климата и затворничества в замке Консуэло понево-
ле изменила своей венецианской привычке - поздно ложиться и поздно вста-
вать. После многих часов бессонницы, возбуждения, жутких снов она в кон-
це концов подчинилась этим диким монастырским законам; единственное, чем
она себя вознаграждала, - это одинокими утренними прогулками  в  ближних
горах. Ворота открывали и спускали мосты на рассвете, и в то  время  как
Амелия, которая до полуночи читала тайком романы, спала до самого  завт-
рака, Порпорина шла в лес дышать на свободе свежим воздухом и бродить по
росистой траве.
   Однажды утром, спускаясь на цыпочках к выходу, чтобы никого не разбу-
дить, она потерялась среди бесчисленных лестниц и бесконечных  коридоров
замка, в которых еще не умела хорошо разобраться. Заблудившись  в  лаби-
ринте галерей и переходов, она прошла через какую-то незнакомую ей  ком-
нату, похожую на переднюю, надеясь, что тут есть выход в сад. Но  вместо
этого она очутилась на пороге маленькой часовенки, сооруженной  в  прек-
расном старинном стиле и едва освещенной розеткой - крошечным  окошечком
в сводчатом потолке. Бледный свет падал оттуда только  на  середину  мо-
лельни, оставляя все кругом в  таинственном  полумраке.  Солнце  еще  не
вставало, рассвет был серый и туманный. Сперва  Консуэло  подумала,  что
попала в ту часовню замка, где уже однажды, в воскресенье, слушала обед-
ню. Она знала, что та часовня выходила в сад. Но прежде чем уйти, ей за-
хотелось помолиться, и она опустилась на колени на  первой  же  каменной
плите. Однако, как это часто бывает с артистическими натурами, она скоро
отвлеклась. Несмотря на старание отдаться  возвышенным  мыслям,  молитва
поглотила ее не настолько, чтобы помешать ей бросить  любопытный  взгляд
по сторонам, и вскоре она поняла, что находится вовсе не в той  часовне,
где думала, а в новом месте, где прежде не бывала. И свод был не тот, не
те были украшения. Это неизвестная часовня была очень мала, и  ее  можно
было рассмотреть, несмотря на полумрак; больше всего  внимание  Консуэло
привлекла белевшая перед алтарем статуя, стоявшая на коленях в той  зас-
тывшей и суровой позе, какую в былые времена придавали надгробным извая-
ниям. Девушка решила, что  попала  в  усыпальницу  каких-нибудь  славных
предков графской семьи, и, сделавшись за свое пребывание в Богемии  нес-
колько боязливой и суеверной, поспешила окончить молитву и встала, соби-
раясь уйти.
   Но в ту минуту, когда она в последний раз робко посмотрела  на  коле-
нопреклоненную фигуру, стоявшую шагах в десяти от нее, она ясно увидела,
как статуя разжала каменные руки и, тяжко вздыхая, осенила себя крестом.
   Консуэло едва не упала без чувств, но  оторвать  блуждающий  взор  от
страшной каменной фигуры она не могла. Теперь она была еще более убежде-
на в