онсуэло, и, подождав, пока все в  замке  разойдутся  по  своим
комнатам, она накинула плащ и пошла пройтись по саду.
   Ночь была холодная, ясная, туман постепенно рассеивался, и полная лу-
на всходила на небосклоне; в ожидании ее восхода  звезды  побледнели,  а
сухой воздух отражал каждый звук. Консуэло, возбужденная,  но  вовсе  не
разбитая усталостью, бессонницей, своей великодушной и, быть может, нес-
колько болезненной тревогой, была в каком-то лихорадочном состоянии, ко-
торого даже вечерняя прохлада не могла успокоить. Ей казалось,  что  она
близка к преследуемой цели. Романтическое предчувствие, которое она при-
нимала за приказание и поощрение свыше, поддерживало ее энергию и вооду-
шевляло ее. Она уселась на бугре, поросшем травою и обсаженном  листвен-
ницами, и стала прислушиваться к тихому жалобному журчанию горного ручья
на дне долины. Ей почудилось, что временами к журчанию воды примешивает-
ся еще более нежный, более жалобный голос. Она прилегла на траву, чтобы,
находясь ближе к земле, лучше уловить эти легкие, уносимые ветром звуки.
Наконец она различила голос Зденко. Он пел по-немецки, и  она  разобрала
следующие слова, коекак приспособленные к чешской мелодии, наивной и ме-
ланхолической, как и та, что она слышала от него раньше:
   "Там, там душа в унынии и в тревоге ждет своего освобождения.
   Освобождения и обещанного утешения.
   Но, кажется, освобождение - в оковах, а утешение неумолимо.
   Там, там душа в унынии и в тревоге томится ожиданием".
   Когда голос умолк, Консуэло поднялась и оглянулась, ища глазами Зден-
ко; она обежала весь парк и сад, зовя его, и возвратилась, так и не уви-
дев юродивого.
   Но через час, после длинной общей молитвы за графа Альберта, на кото-
рую были созваны даже слуги замка, когда все легли спать, Консуэло  отп-
равилась к "Источнику слез" и, усевшись на его каменной закраине,  среди
диких, густых папоротников и посаженных Альбертом  ирисов,  стала  прис-
тально смотреть на неподвижную воду, в которой, словно в зеркале,  отра-
жалась луна, стоявшая в зените.
   Так прошел час. Отважная девушка уже почувствовала, что глаза ее  на-
чинают смыкаться от усталости, когда легкий шум на поверхности воды раз-
будил ее. Она открыла глаза и увидела, что отражение луны в водоеме  ко-
лышется, разбивается и расплывается светлыми кругами. В то же  время  до
нее донеслось какое-то клокотание и глухой шум, сперва едва слышный,  но
затем все усиливавшийся. Вода стала убывать, кружась, как в  воронке,  и
менее чем в четверть часа совсем исчезла в глубине.
   Консуэло отважилась спуститься вниз на несколько ступенек.  Лестница,
высеченная из гранитных глыб и вьющаяся спиралью в скале, была  сооруже-
на, по-видимому, для того, чтобы можно было спускаться к воде, когда она
находится на разных уровнях. Скользкие,  покрытые  илом  ступеньки,  без
всяких перил, терялись в страшной глубине. Мрак, остаток воды,  плескав-
шейся еще на дне неизмеримой пропасти, невозможность удержаться  слабыми
ногами на вязкой тине - все это заставило Консуэло отказаться  от  своей
безумной попытки. Пятясь, она с большим трудом поднялась наверх и,  дро-
жащая, подавленная, присела на верхней ступеньке.
   Между тем вода, казалось, продолжала убегать в недра земли: шум  ста-
новился все глуше, пока совсем не затих. Консуэло хотела было сходить за
фонарем, чтобы осмотреть сверху, насколько  это  возможно,  внутренность
колодца, но, опасаясь упустить приход того, кого ждала, осталась и  тер-
пеливо просидела, не двигаясь, еще почти целый час. Наконец  ей  показа-
лось, что на дне колодца виден слабый свет, и,  с  тревогой  нагнувшись,
она увидела, что этот  колеблющийся  свет  малопомалу  движется  кверху.
Вскоре она уже не сомневалась: Зденко поднимался по спиральной лестнице,
придерживаясь за железную цепь, вделанную в скалу. По шуму,  который  он
производил, хватаясь за эту цепь и бросая ее, Консуэло догадалась о том,
что в колодце были своеобразные перила, которые кончались  на  известной
высоте и существования которых она никак не могла бы предположить. Зден-
ко нес с собой фонарь. Он повесил его на крюк, очевидно  для  этой  цели
вбитый в скалу футах в двадцати ниже уровня земли, а затем легко и быст-
ро поднялся по лестнице уже без помощи цепи или какой-либо видимой  опо-
ры. Однако Консуэло, следившая за ним с большим вниманием, заметила, что
он придерживается за некоторые выступы скалы, за наиболее крепкие расте-
ния в стене и даже, может быть, за какие-нибудь  согнутые,  торчавшие  в
стене гвозди, нащупывая их привычной рукой. В тот момент, когда он  под-
нялся настолько высоко, что мог бы заметить Консуэло, она спряталась  за
каменную полукруглую закраину, обрамлявшую водоем. Зденко вышел  и  при-
нялся рвать на клумбах цветы, составляя, видимо с разбором  и  не  торо-
пясь, большой букет. Затем он направился в кабинет Альберта, и  Консуэло
видела через стеклянную дверь, как он долго рылся там в книгах, пока на-
конец не нашел той, которая, видимо, и была нужна, так как он вернулся к
водоему довольный, смеясь и чтото бормоча еле  слышно:  как  видно,  его
всегдашняя потребность говорить самому с собой боролась в нем со страхом
разбудить обитателей замка.
   Консуэло еще не решила, стоит ли к нему подойти и попросить проводить
ее к Альберту. Надо правду сказать: пораженная всем  виденным,  взволно-
ванная затеянным ею делом, довольная тем, что ее  предчувствия  оправда-
лись, но вместе с тем и ужасаясь при мысли, что надо будет спуститься  в
недра земли и в глубь вод, она в эту минуту не  нашла  в  себе  мужества
пойти напрямик к развязке и предоставила Зденко спуститься так  же,  как
он и поднялся, снять свой фонарь и исчезнуть. По мере того как он уходил
все глубже под землю, голос его становился все громче, и теперь Консуэло
уже ясно слышала загадочные слова:
   "Освобождение - в оковах, утешение - неумолимо".
   С замирающим сердцем Консуэло, нагнувшись над  колодцем,  раз  десять
собиралась окликнуть его. Наконец, сделав над собой героическое  усилие,
она уже совсем было решилась это сделать, но тут ей пришло в голову, что
Зденко может от неожиданности поскользнуться на этой  опасной  лестнице,
сорваться и разбиться насмерть. Она воздержалась на этот  раз,  но  дала
себе слово, что завтра, в более подходящую минуту, будет храбрее.
   Консуэло подождала еще, чтобы посмотреть, каким образом будет  подни-
маться вода. Поднялась она гораздо быстрее, чем опускалась: не прошло  и
четверти часа с того мгновения, когда Зденко скрылся со своим фонарем  и
голос его затих, как послышался глухой  грохот,  похожий  на  отдаленные
раскаты грома, и вода хлынула с необычайной силой, кружась, бурля и  ко-
лотясь о стены своей тюрьмы.  Это  внезапное  вторжение  воды  было  так
страшно, что Консуэло затрепетала: ведь бедный Зденко,  играя  с  такими
опасностями, распоряжаясь таким образом силами природы, может быть  уне-
сенным бурным течением и выброшенным на  поверхность  водоема,  как  эти
плавающие, покрытые илом растения!
   А между тем это происходило, должно быть, очень просто.  Быть  может,
стоило только поднять и опустить шлюз или, приходя, положить  камень,  а
уходя, снять его. Но этот человек, такой рассеянный, всегда  погруженный
в свои странные мечтания, разве не мог он ошибиться и сдвинуть этот  ка-
мень чуточку раньше, чем следовало? Приходит ли он по тому  самому  под-
земному ходу, по которому устремляется и вода  из  источника?  "Так  или
иначе, но я должна пробраться туда с ним или без него,  -  сказала  себе
Консуэло, - и это будет не позже завтрашней ночи, так как там есть  душа
в тревоге и в унынии, которая ждет меня и  томится  ожиданием.  Ведь  не
случайно же Зденко пел это, и не без цели он, ненавидя немецкий язык и с
трудом изъясняясь на нем, нынче вдруг заговорил по-немецки".
   Наконец она пошла спать, но страшные кошмары терзали ее всю ночь. Ли-
хорадочное состояние ее усиливалось, но, еще полная сил и решимости, она
не отдавала себе отчета в этом, а только поминутно просыпалась в испуге,
воображая, что она все еще на ступеньках той ужасной лестницы и не в си-
лах на нее подняться, а вода под ней все прибывает и прибывает с  глухим
ревом и молниеносной быстротой.
   За ночь она так изменилась в лице, что утром все это заметили. Капел-
лан не мог удержаться, чтобы не шепнуть канониссе, что эта  "приятная  и
любезная особа", по-видимому, не в своем уме. И  добрая  Венцеслава,  не
привыкшая видеть среди окружающих столько мужества и  самоотверженности,
сама начала думать, что Порпорина по меньшей  мере  девушка  весьма  эк-
зальтированная, нервная и легко  поддающаяся  возбуждению,  -  канонисса
слишком надеялась на свои крепкие, обитые железом двери и верные  ключи,
постоянно бряцавшие у ее пояса, чтобы продолжать верить  в  появление  и
исчезновение Зденко в позапрошлую ночь. Поэтому она обратилась к Консуэ-
ло с ласковыми и полными сострадания словами, умоляя ее не принимать так
близко к сердцу их семейное горе, подумать о своем  здоровье,  в  то  же
время стараясь поддержать в девушке надежду на возвращение  Альберта,  -
надежду, которая, надо сказать, начала уже умирать в глубине ее души.
   Но она была поражена и вместе с  тем  обрадована,  когда  Консуэло  с
блестящими от восторга глазами и радостной улыбкой, в  которой  сквозила
некоторая гордость, ответила ей:
   - Вы правы, что  верите  в  его  возвращение  и  ждете  его,  дорогая
синьора. Граф Альберт  не  только  жив,  но,  надеюсь,  и  неплохо  себя
чувствует, так как в своем убежище интересуется любимыми книгами и  цве-
тами. В этом я убеждена и могу вам представить доказательства.
   - Что вы хотите сказать этим, дорогое дитя мое? -  воскликнула  кано-
нисса, поддаваясь ее уверенному тону. - Что вы узнали? Что  вы  открыли?
Ради самого бога, говорите, верните к жизни несчастную семью!
   - Скажите графу Христиану, что его сын жив и недалеко отсюда. Это так
же верно, как то, что я люблю вас и уважаю.
   Канонисса вскочила, чтобы бежать к брату, который еще не спускался  в
гостиную, но взгляд и вздох капеллана удержали ее на месте.
   - Не будем так опрометчиво радовать моего бедного Христиана, - прого-
ворила она, также вздыхая. - Знаете, дорогая, если бы ваши чудесные обе-
щания не сбылись, мы нанесли бы несчастному отцу смертельный удар!
   - Вы сомневаетесь в моих словах? - спросила с удивлением Консуэло.
   - Упаси меня бог, благородная Нина! Но вы можете заблуждаться! Увы, с
нами самими это не  раз  случалось!  Вы  говорите,  дорогая,  о  доказа-
тельствах. Не могли ли бы вы привести их нам?
   - Не могу... или, скорее, мне кажется, что я не должна это делать,  -
с некоторым смущением проговорила Консуэло. - Я открыла  тайну,  которой
граф Альберт, несомненно, придает большое значение, но  не  считаю  себя
вправе выдать ее без его согласия.
   - Без его согласия! - воскликнула канонисса,  нерешительно  глядя  на
капеллана. - Уж и вправду не видела ли она его?
   Капеллан еле заметно пожал плечами, совершенно  не  понимая,  как  он
терзает бедную канониссу своим недоверием.
   - Я его не видела, - продолжала Консуэло, - но скоро увижу, и вы  то-
же, надеюсь, увидите. Вот почему я и  боюсь  задержать  его  возвращение
своей нескромностью, противное его воле.
   - Да царит божественная истина в твоем сердце, великодушное создание,
и пусть говорит она твоими устами! - проговорила растроганная канонисса,
глядя на Консуэло нежно, но все же с некоторым  беспокойством.  -  Храни
свою тайну, если она у тебя есть, и верни нам Альберта, если ты в  силах
это сделать! Одно могу сказать: если это осуществится, я  буду  целовать
твои колена, как сейчас целую твой бедный лоб... влажный  и  горячий,  -
прибавила она, прикасаясь губами к прекрасному воспаленному лбу  молодой
девушки и взволнованно глядя на капеллана.
   - Если она и безумна, - сказала Венцеслава капеллану, как только  они
остались наедине, - все-таки это ангел доброты, и мне кажется, она  при-
нимает наши страдания ближе к сердцу, чем мы сами. Ах, отец мой!
   Над этим домом тяготеет проклятие: здесь  каждого,  у  кого  в  груди
бьется редкое, удивительное сердце, поражает безумие, и наша жизнь  про-
ходит в том, что мы жалеем тех, кем должны восхищаться.
   - Я вовсе не отрицаю добрых побуждений юной  иностранки,  -  возразил
капеллан, - но рассказ ее - бред, не сомневайтесь в этом, сударыня. Она,
по-видимому, сегодня ночью видела во сне графа Альберта и вот неосторож-
но выдает нам свои сны за действительность. Остерегайтесь смутить благо-
честивую, покорившуюся душу вашего почтенного брата такими пустыми, лег-
комысленными уверениями. Быть может, не следовало бы также слишком поощ-
рять и безрассудную храбрость синьоры Порпорины... Это может привести ее
к опасностям иного рода, чем те, которым она так смело шла навстречу  до
сих пор...
   - Я вас не понимаю! - с серьезным и наивным видом ответила  канонисса
Венцеслава.
   - Очень затрудняюсь объяснить вам это... - проговорил достойный  пас-
тырь. - А все-таки мне кажется, что если бы тайное общение, понятно, са-
мое чистое, самое бескорыстное, возникло между этой молодой артисткой  и
благородным графом...
   - Ну и что же? - спросила канонисса с удивлением.
   - Что же? А не думаете ли вы, сударыня, что внимание и  заботливость,
сами по себе весьма невинные, могут в короткое время  благодаря  обстоя-
тельствам и романтическим идеям вылиться в нечто опасное для спокойствия
и достоинства молодой музыкантши?
   - Мне это никогда не пришло бы в голову! - воскликнула канонисса, по-
раженная этими соображениями. - Неужели, отец мой,  вы  допускаете,  что
Порпорина может забыть свое скромное, зависимое положение и войти в  ка-
кие-либо отношения с человеком, который стоит настолько выше ее, как мой
племянник Альберт фон Рудольштадт!
   - Граф Альберт фон Рудольштадт может сам невольно наталкивать  ее  на
это, проповедуя, что преимущества рождения и класса - одни  лишь  пустые
предрассудки.
   - Знаете, вы заронили в мою душу серьезное  беспокойство,  -  сказала
Венцеслава, в которой пробудилась фамильная гордость и тщеславие, порож-
денное происхождением, - единственная ее слабость. - Неужели зло уже за-
родилось в этом юном сердце? Неужели в ее возбуждении, в стремлении  ра-
зыскать Альберта говорит не прирожденное великодушие, не привязанность к
нам, а менее чистые побуждения?
   - Хочу надеяться, что пока этого еще нет, - ответил капеллан, у кото-
рого была единственная страсть - разыгрывать при помощи своих советов  и
суждений особую роль в графской семье, сохраняя  при  этом  вид  робкого
почтения и раболепной покорности. - Но вам все-таки следует,  дочь  моя,
не закрывать глаза на последующие события и все время помнить  об  опас-
ности. Эта трудная роль как нельзя больше по вас, так как небо наградило
вас осторожностью и проницательностью.
   Разговор этот очень взволновал канониссу и дал совершенно новое  нап-
равление ее тревогам. Словно забывая, что Альберт почти потерян для нее,
что он, быть может, в данную минуту умирает или даже умер, она была все-
цело озабочена мыслью, как предотвратить последствия того,  что  в  душе
называла "неподходящей" привязанностью. Она походила в этом  на  индейца
из басни, который, спасаясь от свирепого тигра, влез на дерево и отгонял
докучливую муху, жужжавшую над его головой.
   В течение всего дня она не сводила глаз с Порпорины, следя за  каждым
ее шагом, тревожно взвешивая каждое ее слово. Наша героиня, - а в данное
время наша мужественная Консуэло была героиней  в  полном  смысле  этого
слова, - не могла не заметить беспокойства канониссы, но была далека  от
того, чтобы объяснить его чем-либо иным, кроме недоверия к  ее  обещанию
вернуть Альберта. Девушка и не старалась скрыть свое волнение,  так  как
ее спокойная, безупречная совесть подсказывала  ей,  что  она  может  не
краснеть за свой замысел, а гордиться им. Чувство смущения, вызванное  в
ней несколько дней назад восторженным отношением молодого графа, рассея-
лось перед серьезной решимостью действовать, рожденной отнюдь не  личным
тщеславием. Язвительные насмешки Амелии, угадывавшей ее план, хотя и  не
знавшей его подробностей, мало ее трогали. Едва обращая на них внимание,
она отвечала лишь улыбкой, предоставляя канониссе прислушиваться к  кол-
костям юной баронессы, запоминать их, истолковывать  и  находить  в  них
страшный тайный смысл.


   XL

   Консуэло, заметив, что канонисса следит за нею так, как этого не  бы-
вало раньше, и опасаясь, как бы такое неуместное рвение не повредило  ее
планам, стала держаться более хладнокровно, благодаря  чему  ей  удалось
днем ускользнуть от наблюдений Венцеславы и проворно направиться по  до-
роге к Шрекенштейну. В эту минуту она  ничего  другого  не  хотела,  как
встретить Зденко, добиться от него объяснений и  окончательно  выяснить,
захочет ли он проводить ее к Альберту. Она увидела его  довольно  близко
от замка, на тропинке, ведущей  к  Шрекенштейну.  Казалось,  он  шел  ей
навстречу и, поравнявшись, заговорил с ней очень быстро почешски.
   - Увы! Я не понимаю тебя, - проговорила Консуэло, как только ей  уда-
лось вставить слово. - Я почти не знаю и  немецкого  языка;  это  грубый
язык, ненавистный нам обоим: тебе он говорит о рабстве, а мне об  изгна-
нии. Но раз это единственный способ понимать друг друга, не  отказывайся
говорить со мной по-немецки; мы оба одинаково плохо говорим на нем, но я
тебе обещаю выучиться по-чешски, если только ты захочешь меня учить.
   После этих приятных ему слов Зденко стал серьезен  и,  протягивая  ей
свою сухую, мозолистую руку, которую она, не задумываясь, пожала, сказал
по-немецки:
   - Добрая девушка божья, я выучу тебя своему языку и всем  своим  пес-
ням; скажи, с какой ты хочешь начать?
   Консуэло решила, что надо подделаться к его причудам, употребляя  при
расспросах его же выражения.
   - Я бы хотела, - сказала она, - чтобы ты спел  мне  балладу  о  графе
Альберте.
   - О моем брате, графе Альберте, -  отвечал  он,  -  существует  более
двухсот тысяч баллад. Я не могу передать их тебе: ты их  не  поймешь.  Я
каждый день сочиняю новые, совсем непохожие на прежние. Попроси  что-ни-
будь другое.
   - Отчего же я тебя не пойму? Я - утешение. Слышишь, для тебя мое  имя
- Консуэло! Для тебя и для графа Альберта, который один здесь знает, кто
я.
   - ТЫ Консуэло? - воскликнул со смехом Зденко. - О, ты не знаешь,  что
говоришь. "Освобождение - в оковах..."
   - Я это знаю, - перебила она. - Утешение  -  неумолимо".  А  вот  ты,
Зденко, ничего не знаешь: освобождение разорвало  свои  оковы,  утешение
разбило свои цепи.
   - Ложь! Ложь! Глупости! Немецкие слова! -  закричал  Зденко,  обрывая
свой смех и переставая прыгать. - Ты не умеешь петь!
   - Нет, умею, - возразила Консуэло. - Послушай!
   И она спела первую фразу его песни о трех  горах,  которую  прекрасно
запомнила; разобрать и выучить правильно произносить  слова  ей  помогла
Амелия.
   Зденко слушал с восхищением и затем сказал ей, вздыхая:
   - Я очень люблю тебя, сестра моя, очень, очень. Хочешь, я тебя  выучу
еще другой песне?
   - Да, песне о графе Альберте: сначала по-немецки, а потом ты  выучишь
меня петь ее и по-чешски.
   - А как она начинается? - спросил он, лукаво на нее поглядывая.
   Консуэло начала мотив вчерашней песни: "Там есть,  там  есть  душа  в
тревоге и в унынье..."
   - О! Это вчерашняя песня, сегодня я ее уже не  помню,  -  прервал  ее
Зденко.
   - Ну так спой мне сегодняшнюю.
   - А как она начинается? Скажи мне первые слова.
   - Первые слова? Вот они, слушай: "Граф Альберт  там,  там,  в  пещере
Шрекенштейна..."
   Не успела она произнести этих слов, как выражение лица Зденко внезап-
но изменилось, глаза его засверкали от негодования. Он отступил  на  три
шага назад, поднял руки, как бы проклиная Консуэло, и гневно и угрожающе
заговорил что-то п