акие испарения  поднимаются  здесь
из земли, но чувствую, что умираю, теряю рассудок.
   Не вымолвив больше ни слова, они вышли. Альберт с факелом шел  впере-
ди, освещая своей спутнице каждый встречный камень.  Когда  он  открывал
дверь кельи, Консуэло, несмотря на свое состояние, как  истая  артистка,
вспомнила о драгоценном инструменте.
   - Альберт, - сказала она, -  вы  забыли  у  источника  вашу  чудесную
скрипку. Она доставила мне сегодня столько неведомых до сей поры пережи-
ваний, что я никак не могу примириться с тем, чтобы она погибла  там  от
сырости.
   Альберт сделал жест, говоривший, как ему безразлично теперь все, кро-
ме Консуэло. Но она продолжала настаивать:
   - Она сделала мне много зла, эта скрипка, но все же...
   - Если она вам сделала только зло, пусть погибает! - с горечью прого-
ворил он. - Во всю свою жизнь я не дотронусь до нее. Мне  даже  хочется,
чтобы она погибла как можно скорее.
   - Я солгала бы, сказав, что скрипка причинила мне только зло, -  воз-
разила Консуэло, в которой снова проснулось уважение к музыкальному  да-
рованию графа. - Просто волнение оказалось выше моих сил - и  восхищение
превратилось в страдание. Друг мой,  сходите  же  за  ней!  Мне  хочется
собственноручно и бережно уложить ее в футляр до той  минуты,  когда  ко
мне вернется мужество снова вложить ее в ваши руки и еще  раз  послушать
ее.
   Консуэло была тронута тем взглядом, которым поблагодарил ее  граф  за
эти слова надежды. Он повиновался и пошел за скрипкой в  пещеру.  Остав-
шись на несколько минут одна, она стала упрекать себя за  свой  безумный
ужас, за страшное подозрение. С дрожью и краской стыда вспомнила она ли-
хорадочный порыв, бросивший ее в объятия графа, но при этом она не могла
не преклониться мысленно перед  скромностью  и  целомудренной  застенчи-
востью этого человека, который, обожая ее, не посмел воспользоваться та-
ким моментом, чтобы сказать ей хотя бы одно слово любви. Его грусть, вя-
лость движений достаточно красноречиво говорили о том, что в нем  умерла
всякая надежда. Она почувствовала к нему  бесконечную  благодарность  за
эту тонкость чувств и дала себе слово смягчить самыми ласковыми  словами
прощальное приветствие, предстоящее им при выходе из подземелья.
   Но воспоминание о Зденко, подобно мстительному  призраку,  продолжало
преследовать ее, обвиняя Альберта против ее воли. Подойдя к  двери,  она
увидела, что на ней написано что-то по-чешски. Все слова, за исключением
одного, были ей понятны по той причине, что она знала  их  наизусть.  На
черной двери чья-то рука (это могла быть только рука Зденко) мелом напи-
сала: "Обиженный да... тебе". Одно слово было  непонятно  для  Консуэло,
это изменение очень ее встревожило. Альберт возвратился и сам спрятал  в
футляр свою скрипку: у Консуэло  не  хватило  мужества  сделать  это,  -
больше того, ей даже в голову не пришло исполнить то, что  она  обещала.
Ее снова охватило желание  выйти  поскорее  из  этого  подземелья.  Пока
Альберт с трудом запирал заржавленный замок, она не смогла удержаться и,
указав пальцем на таинственное слово, вопросительно взглянула на  своего
спутника.
   - Оно значит, - со странным спокойствием ответил Альберт, - что  неп-
ризнанный ангел, друг несчастных, тот, о котором мы только  что  с  вами
говорили, Консуэло...
   - Да, сатана, я знаю. Но что же дальше?
   - Так вот: "Сатана пусть простит тебе!"
   - Что простит? - спросила она, бледнея.
   - Если страдание тоже требует прощения, то мне нужно долго  молиться,
- с какой-то светлой грустью проговорил граф.
   Они вышли в галерею и до самого "Подвала монаха" не проронили ни сло-
ва. Но когда дневной свет, пробиваясь синеватыми отблесками сквозь лист-
ву, упал на лицо Альберта, Консуэло увидела, как безмолвные слезы  двумя
ручьями медленно катятся по его щекам. Это огорчило девушку; и все-таки,
когда Альберт боязливо подошел к ней, чтобы перенести через воду в пеще-
ре, она уже собиралась промочить ноги в этой солоноватой воде,  лишь  бы
не позволить ему взять себя на руки. Отказалась она от его услуг под тем
предлогом, что он, видимо, очень устал, и уже хотела в своей легкой обу-
ви войти в тину, как вдруг Альберт, загасив факел, проговорил:
   - Прощайте же, Консуэло, видя ваше отвращение к себе, я должен погру-
зиться в вечную ночь: как призрак, вызванный вами на мгновение, я  сумел
только напугать вас - и потому я возвращаюсь в свою могилу.
   - Нет, ваша жизнь принадлежит мне, - воскликнула Консуэло, оборачива-
ясь и удерживая его. - Вы дали мне клятву никогда без меня не входить  в
эту пещеру, и вы не имеете права взять ее назад.
   - Зачем же хотите вы бремя человеческой жизни возложить  на  призрак?
Одинокий - лишь тень человека; а тот, кого не любят, одинок всюду  и  со
всеми.
   - Альберт! Альберт! Вы надрываете мне сердце! Пойдемте,  несите  меня
отсюда! Быть может, при  дневном  свете  я  наконец  разберусь  в  своей
судьбе.


   LVI

   Альберт повиновался, и, когда они стали спускаться со Шрекенштейна  в
долину, Консуэло почувствовала, что волнение ее действительно утихает.
   - Простите мне то страдание, которое я причинила вам,  -  проговорила
она, слегка опираясь на его руку. - Теперь я не сомневаюсь, что в пещере
у меня был припадок безумия.
   - К чему вспоминать о нем, Консуэло? Я никогда не заговорил бы о  нем
с вами; я прекрасно знаю, что эту минуту вы хотите вычеркнуть  из  своей
памяти. Мне тоже надо стремиться забыть о ней.
   - Друг мой, я не хочу забыть об этом припадке, но хочу, чтобы вы  его
простили. Расскажи я вам странное видение, которое почудилось мне  в  то
время, когда вы исполняли ваши богемские мелодии, вы поняли бы, что, по-
разив и напугав вас, я была вне себя. Не можете же вы допустить,  что  я
забавлялась, играя вашим рассудком и вашим  спокойствием...  Бог  свиде-
тель, что я и сейчас готова отдать за вас жизнь.
   - Знаю, Консуэло, что вы не дорожите своей жизнью, а я вот  чувствую,
что цепко ухватился бы за свою, если бы...
   - Договаривайте же!
   - Если б был любим так, как я люблю!
   - Альберт, я люблю вас, насколько это для меня возможно, и,  наверно,
полюбила бы вас, как вы того заслуживаете, если бы...
   - Ну, теперь договаривайте вы!
   - Если б из-за непреодолимых препятствий это не было преступно с моей
стороны.
   - Какие же это препятствия? Я все ищу их и не могу найти. Видно,  они
в глубине вашего сердца, в ваших воспоминаниях!
   - Не будем говорить о моих воспоминаниях: они так ужасны, что для ме-
ня было бы лучше умереть, чем снова пережить прошлое. Но ваше  положение
в свете, ваше богатство, противодействие и возмущение ваших родных - где
мне взять мужество, чтобы перенести все это? У меня  нет  ничего,  кроме
чувства собственного достоинства и бескорыстия; что останется мне,  если
я пожертвую и этим?
   - Моя любовь и твоя, если бы ты любила меня, но я чувствую, что этого
нет, и прошу у тебя лишь немного - жалости. Как можешь ты быть  унижена,
даря мне, словно милостыню, немного счастья? Кто же из нас двоих был  бы
у ног другого? И как может мое богатство опозорить тебя? Если оно  тяго-
тит тебя, как и меня, мы могли бы тотчас же раздать его бедным. Неужели"
ты думаешь, что я давным-давно не решил поступить с ним  согласно  своим
вкусам и взглядам, то есть избавиться от него, когда смерть отца  приба-
вит к горю разлуки еще ужас получения наследства? Итак, тебя пугает  бо-
гатство? Но я дал обет бедности. Ты боишься блеска моего имени? Оно под-
дельно, а настоящее мое имя в опале. Я не верну его себе, - это было  бы
неуважением к памяти отца, - но клянусь тебе: в той безвестности, в  ко-
торой я буду жить, имя Рудольштадт никого уже не ослепит, и ты  не  смо-
жешь упрекнуть меня в этом. Что же касается  противодействия  моих  род-
ных... О, будь только одно это препятствие! Скажи, что нет другого, и ты
увидишь!
   - Это величайшее из всех препятствий, единственное, которое не в  си-
лах устранить ни вся моя преданность вам, ни вся благодарность.
   - Ты лжешь, Консуэло! Посмей поклясться, что ты говоришь правду!  Это
не единственное препятствие!
   Консуэло была в нерешительности: она никогда не  лгала;  а  с  другой
стороны, ей хотелось загладить  страдания,  причиненные  другу,  который
спас ей жизнь и заботился о ней три месяца, как  самая  нежная,  любящая
мать. Она надеялась смягчить свой отказ, сославшись на препятствия,  ко-
торые действительно считала  непреодолимыми.  Но  настойчивые  расспросы
Альберта смущали ее, а собственное сердце было для нее каким-то лабирин-
том, где она запуталась; она не могла сказать себе с уверенностью, любит
или ненавидит она этого странного человека, к  которому  ее  влекла  та-
инственная, могучая симпатия, в  то  время  как  непреодолимый  страх  и
что-то похожее на отвращение вызывали в ней дрожь при одной мысли о бра-
ке с ним.
   Ей казалось в эту минуту, что она ненавидит Андзозото. Да и могла  ли
она испытывать другое чувство, сравнивая этого  грубого  эгоиста,  этого
гнусного честолюбца, подлого и коварного, с Альбертом, таким  великодуш-
ным, добрым, таким чистым, полным самых высоких и  романтических  досто-
инств? В этом сопоставлении было лишь одно темное пятно - посягательство
на жизнь Зденко (от этого подозрения она никак не могла отделаться).  Но
не было ли это подозрение плодом ее больного воображения, не был ли  это
просто кошмар, который рассеется при первом же объяснении? И она решила,
не откладывая, попытаться выяснить  это.  С  деланно  рассеянным  видом,
словно не расслышав последнего вопроса  Альберта,  она  остановилась  и,
глядя на проходившего неподалеку крестьянина, воскликнула:
   - Боже мой! Мне показалось, что это Зденко.
   - Альберт вздрогнул и, выпустив руку Консуэло, которой  та  опиралась
на него, быстро пошел вперед, потом вдруг остановился и вернулся обратно
со словами:
   - Как вы ошиблись, Консуэло: этот человек ни единой черточкой не  на-
поминает... - Он так и не был состоянии произнести имя Зденко. Вид у не-
го при этом был страшно взволнованный.
   - Однако вам самому сначала тоже так показалось, - возразила  Консуэ-
ло, внимательно следя за ним.
   - Я очень близорук, но мне следовало бы помнить,  что  такая  встреча
невозможна.
   - Невозможна? Стало быть, Зденко очень далеко отсюда?
   - Достаточно далеко, чтобы вам не бояться его безумия.
   - Не можете ли вы мне объяснить, откуда у него взялась эта  внезапная
ненависть, после того как он выказывал мне такую симпатию?
   - Я уже говорил вам, что это нашло на него после сна, который он  ви-
дел накануне того дня, когда вы спустились в подземелье. Ему приснилось,
будто мы с вами подходим к алтарю и вы даете мне слово стать моей женой,
и в это время вы вдруг запели наш старинный богемский гимн да так  гром-
ко, что задрожала вся церковь. И будто, пока вы пели, я,  все  больше  и
больше бледнея, проваливался сквозь пол церкви и наконец,  мертвый,  был
погребен в усыпальнице наших предков.
   Тогда будто бы вы, поспешно сбросив свадебный венок,  толкнули  ногой
плиту, которая тут же и прикрыла меня, а сами пустились плясать на  пог-
ребальном камне, распевать на неизвестном языке непонятные вещи с  выра-
жением самой необузданной, самой лютой радости. В ярости он бросился  на
вас, но вы исчезли, словно дым, и тут он проснулся, страшно озлобленный,
обливаясь холодным потом. Его крики и проклятия  так  громко  отдавались
под сводами кельи, что я тоже проснулся. Мне стоило большого труда  зас-
тавить его рассказать свой сон и еще труднее было убедить в том, что сон
этот не может оказать никакого влияния на мою судьбу. Мне было  особенно
трудно разуверить его, так как я сам был в страшно возбужденном,  болез-
ненном состоянии, а также потому, что до тех пор никогда не пытался это-
го делать, поскольку он верил в свои видения и сны. Однако на  следующий
день после этой беспокойной ночи мне показалось, что он либо совсем  за-
был об этом сне, либо перестал придавать ему значение, так как больше не
вспоминал о нем, и когда я попросил его пойти поговорить с вами обо мне,
он не оказал никакого сопротивления. Ему, очевидно, никогда даже в голо-
ву не приходило, что вы захотите и сможете разыскать меня тут, и его бе-
зумие проснулось, только когда он увидел, что вы  решились  на  это.  Во
всяком случае, он не говорил мне о своей ненависти к вам до той  минуты,
пока мы, возвращаясь с вами из кельи, не встретили его в подземной гале-
рее. Тут он лаконически сказал мне по-чешски, что намерен и решил  изба-
вить меня от вас (это его подлинное выражение), уничтожив вас при первой
же встрече на том основании, что вы бич моей жизни и что в ваших  глазах
он читает мой смертный приговор. Простите, что я передаю вам его  безум-
ные слова, и поймите теперь, почему мне было необходимо удалить его и от
вас и от себя. Не будем больше говорить об этом, умоляю  вас:  тема  эта
мне очень тяжела. Я любил Зденко, как свое второе "я".  Его  безумие  до
того слилось с моим и отождествилось, что у нас являлись одни  и  те  же
мысли, одни и те же видения, даже физические страдания у нас бывали оди-
наковые. Он был более наивен и, следовательно, более поэт, чем я; у него
был более ровный характер, и в то время как мне являлись ужасные и гроз-
ные призраки, он благодаря своей более мягкой и более  спокойной  натуре
видел тихие и грустные. Основная разница между нами заключалась  в  том,
что мои припадки повторялись время от времени,  а  его  экзальтированное
состояние было постоянным. Я то бывал охвачен  безумием,  то  становился
бесстрастным, унылым зрителем своего несчастья, тогда как он жил  словно
в мире грез, где все внешние предметы принимали символические образы.  И
этот бред был всегда так полон любви и  нежности,  что  в  минуты  моего
просветления (конечно, самые мучительные для меня) мне был поистине  не-
обходим, чтобы оживить и примирить меня с жизнью,  тихий,  но  изобрета-
тельный безумец Зденко.
   - О друг мой, - вырвалось у Консуэло, - вы должны были бы  ненавидеть
меня, и я сама себя ненавижу за то, что лишила вас такого  драгоценного,
преданного друга. Но разве не пора кончить с этим  изгнанием?  Я  думаю,
что буйство его уже прошло...
   - Прошло... вероятно... - проговорил с  горькой,  загадочной  улыбкой
Альберт, делая ударение на слове "вероятно".
   - Так почему же, - продолжала Консуэло,  стараясь  отогнать  мысль  о
смерти Зденко, - почему вы не призовете его обратно? Уверяю  вас,  я  не
буду его бояться, и нам вдвоем, наверно, удалось бы заставить его забыть
свое предубеждение против меня...
   - Не говорите этого, Консуэло, - уныло остановил ее Альберт, -  возв-
ращение его невозможно. Я пожертвовал своим лучшим другом, тем, кто  был
моим спутником, моим слугой, моей опорой, кто был для меня  предусмотри-
тельной, неутомимой матерью и в то же время простодушным, невежественным
и послушным ребенком. Он заботился о всех моих нуждах, о всех моих  жал-
ких, невинных удовольствиях. Он защищал меня от самого  себя,  когда  на
меня находили приступы отчаяния, и силой или хитростью задерживал меня в
подземелье, если видел, что в мире живых, в обществе других людей я не в
состоянии сохранить ни своего достоинства, ни жизни. Жертву эту я принес
без оглядки и раскаяния, ибо я должен был так поступить,  поскольку  вы,
безбоязненно встретившая опасности подземелья, вы, возвратившая мне рас-
судок и сознание моих обязанностей, - вы стали для меня более  драгоцен-
ной и более священной, чем сам Зденко.
   - Альберт, это заблуждение, а быть может, и кощунство! Нельзя сравни-
вать одну минуту мужества с преданностью целой жизни!
   - Не думайте, что я поступил так под влиянием эгоистичной, дикой люб-
ви. Такую любовь я сумел бы заглушить в своем сердце, и я скорее заперся
бы со Зденко в подземелье, чем разбил бы сердце и жизнь лучшего  из  лю-
дей. Но глас божий прозвучал определенно. Я боролся со своим увлечением:
я бежал от вас, решил не встречаться с вами до тех пор, пока мои мечты и
предчувствия, говорящие, что вы ангел, несущий мне спасение, не осущест-
вятся. До этого ужасного, лживого сна, внесшего такую смуту  в  кроткую,
набожную душу Зденко, он разделял со мной и мое влечение к  вам,  и  мои
страхи, и мои надежды, и мои благоговейные  стремления.  Несчастный,  он
отрекся от вас в тот день, когда вы открыли мне себя! Божественный свет,
всегда озарявший тайники его мозга, вдруг погас, и бог осудил его,  все-
лив в него дух заблуждения и ярости. Я тоже должен был покинуть его, ибо
вы явились предо мной в лучах славы, вы опустились ко мне на крыльях чу-
да. Чтобы раскрыть мне глаза, вы нашли слова, которых при вашем  твердом
уме и артистическом образовании вы не могли знать или подготовить  зара-
нее. Вас вдохновило сострадание и милосердие, и под  их  чудодейственным
влиянием вы сказали мне то, что мне необходимо было услышать, чтобы  уз-
нать и постичь жизнь человеческую.
   - Что же я вам сказала такого мудрого, такого  значительного?  Право,
Альберт, я и сама не знаю.
   - Я тоже не знаю, но сам бог был в звуке вашего голоса, в ясности ва-
шего взора. Подле вас я мгновенно понял то, до чего один не додумался бы
за всю свою жизнь. Прежде я знал, что моя жизнь - искупление  и  мучени-
чество, и ждал свершения своей судьбы во тьме и уединении, в  слезах,  в
негодовании, в науке, в аскетизме, в умерщвлении своей плоти. Вы открыли
предо мной иную жизнь, иное мученичество: вы научили меня терпению, кро-
тости, самоотверженности; вы начертали мне наивно и просто  мои  обязан-
ности, начиная с обязанностей по отношению к моей семье; о них я  совсем
забыл, а родные по чрезмерной доброте своей скрывали от меня  мои  прес-
тупления. Благодаря вам я загладил их и по спокойствию,  которое  тотчас
же почувствовал, понял, что это все, чего бог требует от меня в  настоя-
щем. Я знаю, конечно, что этим не исчерпываются мои обязанности,  и  жду
откровения божьего относительно дальнейшего моего существования. Но  те-
перь я спокоен, у меня есть оракул, которого я могу вопрошать.  Это  вы,
Консуэло! Провидение дало вам власть надо мной, и я не  восстану  против
его воли. Итак, я не должен был ни минуты колебаться между высшей силой,
наделенной даром переродить меня, и бедным, пассивным существом, которое
только делило до этого мои горести и выносило мои бури.
   - Вы говорите о Зденко, не правда ли? Но почему вам не приходит в го-
лову, что бог мог предназначить меня и для его исцеления? Вы видите, что
у меня была какая-то власть над ним, раз мне удалось удержать его  одним
словом в ту минуту, когда рука его уже была занесена, чтобы погубить ме-
ня.
   - О боже, это правда, у меня не хватило веры, я испугался. Но я знаю,
что значит клятва Зденко. Он, помимо моей воли, поклялся жить только для
меня и свято выполнял эту клятву в течение всей  моей  жизни.  Когда  он
поклялся уничтожить вас, мне даже в голову не пришло, что можно удержать
его от выполнения его намерения. Вот почему я  решился  оскорбить,  изг-
нать, сокрушить, уничтожить его самого.
   - Уничтожить! О боже! Альберт, что значит это слово  в  ваших  устах?
Где Зденко?
   - Вы спрашиваете меня, как бог спросил Каина: "Что сделал ты со своим
братом?"
   - О господи! Но вы не убили его, Альберт! Выкрикнув эти страшные сло-
ва, Консуэло крепко стиснула руку Альберта, глядя на  него  со  страхом,
смешанным с мучительным состраданием. Но она сейчас же отшатнулась - так
ужаснуло ее холодное, гордое выражение этого бледного лица,  где,  каза-
лось, застыла мука.
   - Я не убил его, - наконец произнес он, - но отнял у него жизнь - это
несомненно. Неужели вы осмелитесь поставить мне это в вину, вы, ради ко-
торой я, пожалуй, убил бы таким же образом собственного отца?  Вы,  ради
которой я не побоялся бы никаких угрызений совести, не побоялся бы  пор-
вать самые дорогие узы, разбить самое святое? Если  я  предпочел  страху
увидеть вас зар