е.
Наконец она впала в какое-то оцепенение, и призрак Альберта вдруг возник
перед ее глазами; лежа в своей гробнице, он  тщетно  силился  подняться,
чтобы прийти к ней на помощь. Потом этот образ исчез, и  ей  показалось,
что она спит на земле в пещере Шрекенштейна, а где-то далеко, в  глубине
грота, раздаются прекрасные, душераздирающие звуки скрипки Альберта, вы-
ражающие скорбь и мольбу. Консуэло действительно наполовину спала, и ме-
лодия скрипки, лаская слух, вносила успокоение в  ее  душу.  Музыкальные
фразы лились так связно, а модуляции были так отчетливы, хотя звук их  и
ослабляла дальность расстояния, что Консуэло почти  поверила  в  их  ре-
альность, хотя почему-то совсем не удивилась. Ей казалось, что этот фан-
тастический концерт длился более часа и в конце концов затих,  незаметно
угаснув. Консуэло заснула по-настоящему, и когда она вновь открыла  гла-
за, уже забрезжил день.
   Первым делом она осмотрела свою камеру. Накануне она даже не взгляну-
ла на нее, настолько нравственные переживания заглушили в ней  все,  ка-
савшееся внешней стороны жизни. Это была голая, но чистая комнатка, теп-
лая благодаря сложенной из кирпичей печке, которая  топилась  снаружи  и
потому не давала света, зато поддерживала  вполне  сносную  температуру.
Комнату освещало одно сводчатое окошечко, но она не казалась темной, так
как стены были невысоки и выбелены известью.
   Кто-то трижды постучал в дверь, и раздался громкий голос сторожа:
   - Узница номер три, встаньте и оденьтесь. Через четверть часа  к  вам
войдут.
   Консуэло поспешно встала и успела прибрать постель до прихода  тюрем-
щика, который с почтительным видом принес ей дневную порцию хлеба и  во-
ды. У него была чопорная осанка бывшего дворецкого из приличного дома, и
он так аккуратно и заботливо поставил на стол этот скудный тюремный  ра-
цион, словно подавал самый изысканный завтрак.
   Консуэло бросила на него внимательный взгляд. Это был пожилой мужчина
с добрым и неглупым лицом, в котором на первый  взгляд  не  было  ничего
неприятного. На него была возложена обязанность  прислуживать  женщинам,
так как он отличался безупречной нравственностью,  хорошими  манерами  и
умел держать язык за зубами. Шварц - такова была его фамилия, и он сооб-
щил ее заключенной.
   - Я живу под вами, - сказал он, - и если вам случится  заболеть,  ок-
ликните меня через окно, я тотчас поднимусь.
   - Вы женаты? - спросила Консуэло.
   - Разумеется, - ответил он, - и если вам потребуется помощь, моя жена
будет к вашим услугам. Но сноситься с заключенными дамами  ей  позволяют
только в случае их болезни. Это решает врач. Кроме  того,  у  меня  есть
сын, и он разделит со мной честь прислуживать вам...
   - Мне не понадобится столько слуг. Если позволите, господин Шварц,  я
буду иметь дело только с вами и с вашей женой.
   - Я знаю, что мой возраст и моя наружность успокоительно действуют на
дам. Но моего сына тоже нечего бояться. Это превосходный мальчик, благо-
честивый, кроткий и твердый духом.
   Последние два слова тюремщик намеренно подчеркнул, и узница прекрасно
поняла его.
   - Господин Шварц, - сказала она, - по отношению ко мне вам не придет-
ся применять вашу твердость. Я прибыла сюда почти добровольно  и  отнюдь
не собираюсь бежать. Пока со мной будут обращаться вежливо и в  пределах
приличия - а кажется, именно так оно и будет, - я безропотно вынесу  тю-
ремные порядки, как бы они ни были суровы.
   Сказав это, Консуэло, ничего не евшая целые сутки и всю ночь страдав-
шая от голода, отломила кусок черного хлеба и стала с аппетитом есть.
   Она заметила, что ее непритязательность произвела на старого тюремщи-
ка большое впечатление и что он восхищен, но в то же время и  не  совсем
доволен.
   - Разве ваша милость не испытывает отвращения к такой грубой пище?  -
спросил он несколько смущенно.
   - Не скрою, что если это протянется долго, я была  бы  не  прочь  пи-
таться чем-нибудь более существенным, чтобы сохранить здоровье, но  если
придется удовольствоваться и подобной пищей, для меня это будет не таким
уж лишением.
   - Но ведь вы привыкли жить хорошо? Я полагаю, у вас был хороший стол?
   - Разумеется.
   - В таком случае, - продолжал Шварц вкрадчивым тоном, - почему бы вам
не заказать приличную еду за свой счет?
   - А разве это дозволено?
   - Ну конечно! - вскричал Шварц, и глаза его заблестели при мысли, что
желанная сделка состоится; он боялся, что девушка окажется чересчур бед-
ной либо чересчур неприхотливой. - Если ваша милость позаботились, входя
сюда, припрятать немного денег... тогда мне  не  запрещается  доставлять
вам пищу по вкусу. Жена прекрасно готовит, и посуда у нас очень чистая.
   - Весьма любезно с вашей стороны, - сказала Консуэло, которой неприк-
рытая алчность господина Шварца внушала больше омерзения, чем удовольст-
вия. - Однако прежде всего надо посмотреть, есть ли у меня  деньги.  При
входе сюда меня обыскали. Мне оставили распятие - я очень дорожу  им,  -
но забрали у меня кошелек или нет, этого я не заметила.
   - Не заметили?
   - Нет, вас это удивляет?
   - Но, без сомнения, ваша милость знает,  сколько  денег  было  в  ко-
шельке?
   - Приблизительно знаю.
   С этими словами Консуэло осмотрела свои карманы и не нашла ни гроша.
   - Господин Шварц, - сказала она с веселым мужеством, -  я  вижу,  что
мне не оставили ничего. Придется мне  удовлетвориться  обычным  питанием
узников. Так что не обольщайтесь на этот счет.
   - Хорошо, сударыня, - ответил Шварц, сделав над собой явное усилие, -
сейчас я вам докажу, что семья у нас честная и что вы имеете дело с  по-
рядочными людьми. Ваш кошелек у меня в кармане. Вот он!
   И он показал Порпорине кошелек, после чего спокойно положил  его  об-
ратно в карман.
   - Что ж, пусть он пойдет вам на пользу! - сказала Консуэло,  удивлен-
ная его бесстыдством.
   - Погодите! - продолжал жадный и мелочный Шварц. - Вас обыскивала моя
жена. Ей приказано не оставлять узникам денег, чтобы они не могли подку-
пить тюремщиков. Но когда тюремщики неподкупны, эта предосторожность из-
лишня. Поэтому жена решила, что не обязана отдавать ваши  деньги  комен-
данту. Однако существует инструкция,  которой  мы  должны  добросовестно
подчиняться, и ваш кошелек не может быть возвращен вам.
   - Так оставьте его у себя, - сказала Консуэло, - раз такова ваша  во-
ля.
   - Разумеется, я оставлю его у себя, и вы сами поблагодарите  меня  за
это. Отныне я ваш казначей, и ваши деньги пойдут на ваши нужды.  Я  буду
приносить вам вкусные блюда, хорошенько протапливать вашу  печку,  смогу
даже поставить вам кровать получше и  почаще  менять  постельное  белье.
Свои расходы я буду подсчитывать ежедневно и брать из ваших денег,  пока
они не кончатся.
   - В добрый час! - сказала Консуэло. - Я вижу, что с господином  Швар-
цем можно сговориться, и отдаю должное его честности. Но, скажите, когда
эта сумма - а она не очень велика - будет исчерпана, вы, надеюсь, найде-
те способ раздобыть для меня еще денег?
   - Не надо говорить так! Ведь это значило бы для  меня  нарушить  свой
долг, а на это я не согласен. Но вы не пострадаете,  ваша  милость.  Вам
стоит только указать мне в Берлине или в любом другом месте лицо,  кото-
рое распоряжается вашими деньгами, и я буду посылать  ему  счета,  чтобы
оно аккуратно платило по ним. Против этого инструкция не возражает.
   - Отлично. Вы  нашли  способ  исправлять  непоследовательность  своей
инструкции - ведь она разрешает вам хорошо обращаться с нами,  а  у  нас
отнимает возможность просить вас об этом. Когда  мои  золотые  придут  к
концу, я постараюсь что-нибудь сделать. Для начала принесите  мне  чашку
шоколада, к обеду подайте цыпленка и какой-нибудь  зелени.  Днем  раздо-
будьте книги, а вечером свечу.
   - Шоколад ваша милость получит через пять  минут.  Обед  будет  подан
вовремя. К нему я добавлю хороший суп, сладкие блюда, к которым так  не-
равнодушны дамы, и кофе, весьма полезный в этом сыром помещении. Что  до
книг и до свечи - не могу. Меня немедленно уволят, да и совесть запреща-
ет мне нарушать инструкцию.
   - Но ведь изысканные блюда и сладости тоже запрещены?
   - Нет. Нам разрешено угождать дамам, а  особенно  вашей  милости,  во
всем, что связано со здоровьем и хорошим самочувствием.
   - Но ведь скука тоже вредит здоровью!
   - Ошибаетесь, ваша милость. Если человек хорошо питается и дает отдых
уму, он здесь всегда полнеет. Я мог бы назвать вам  одну  даму,  которая
пришла сюда такой же стройной, как вы, а через двадцать лет, выходя  от-
сюда, весила не менее ста восьмидесяти ливров.
   - Очень вам благодарна, господин Шварц, но мне совсем не нужна  такая
чудовищная полнота. Надеюсь, вы все-таки не откажете мне в книгах и  ос-
вещении.
   - Смиренно прошу прощения, ваша милость, но я не стану нарушать  свои
обязанности. Впрочем, ваша светлость не будет скучать,  -  у  вас  будет
здесь клавесин и ноты.
   - В самом деле! И этим утешением я обязана вам, господин Шварц?
   - Нет, синьора, таково распоряжение его величества,  и  у  меня  есть
приказ коменданта пропустить и поставить в вашей  комнате  вышеназванные
предметы.
   Обрадовавшись возможности заниматься музыкой, Консуэло уже  не  стала
просить ни о чем другом. Она с удовольствием выпила шоколад, меж тем как
господин Шварц расставлял мебель - бедную кровать, два соломенных  стула
и еловый столик.
   - Вашей милости понадобится комод, - сказал он тем  мягким,  ласковым
тоном, какой появляется у людей, когда они собираются окружить нас забо-
тами и вниманием за наши деньги. - И, кроме того, я доставлю  вам  более
удобную кровать, ковер, письменный стол, кресло и туалет.
   - Согласна на комод и на туалет, - ответила Консуэло, решив, что надо
быть бережливее. - Об остальном не беспокойтесь. Я не такая  неженка,  и
поэтому доставляйте мне лишь то, о чем вас попрошу.
   Почтенный Шварц покачал головой с удивленным  и  почти  презрительным
видом, но воздержался от ответа.
   - Она неплохая девушка, - сказал он своей  достойной  супруге,  придя
домой, - но денег у нее мало. На ней не очень-то поживишься.
   - Что она может себе позволить? - ответила, пожимая плечами,  госпожа
Шварц. - Это ведь не знатная дама! Говорят, она просто актриса.
   - Актриса! - вскричал Шварц. - Какая удача для нашего Готлиба!
   - Еще что скажешь! - нахмурившись, возразила госпожа Шварц. -  Уж  не
хочешь ли ты сделать из него комедианта?
   - Ты не понимаешь, жена. Он будет священником. Во что бы то ни стало.
Для этого он учился, и вообще в нем есть все, что для  этого  требуется.
Но ведь ему придется читать проповеди, а пока что он не слишком  красно-
речив, - так вот эта самая актриса и будет давать ему уроки декламации.
   - Неплохо придумано. Лишь бы она не вздумала вычитать плату за  уроки
из наших счетов!
   - Успокойся. Для этого она слишком проста, - ответил Шварц, ухмыляясь
и потирая руки.


   XV

   Клавесин прибыл днем. Тот самый, который Консуэло  брала  напрокат  в
Берлине. Она очень обрадовалась, что ей не придется привыкать к  другому
инструменту, быть может менее приятному и не  такого  верного  тона.  Со
своей стороны, король, любивший вникать в мельчайшие деловые  подробнос-
ти, осведомился, отдавая приказ перевезти инструмент в крепость, являет-
ся ли он собственностью примадонны, и, узнав, что клавесин был  взят  на
прокат, велел передать владельцу, что ручается за возврат клавесина,  но
что пользование им по-прежнему  будет  оплачиваться  самой  заключенной.
Владелец позволил  себе  заметить,  что  у  него  не  будет  возможности
предъявлять иск особе, сидящей в тюрьме, особенно в  случае,  ежели  она
там умрет. На что фон Пельниц, которому были поручены эти важные перего-
воры, ответил, смеясь:
   - Не станете же вы, милейший, ссориться с королем из-за таких  пустя-
ков. Впрочем, это ни к чему бы не привело. Ваш клавесин арестован и  се-
годня же будет отправлен в Шпандау.
   Ноты и партитуры Порпорины были также доставлены в тюрьму, и она  уже
начала удивляться столь приятному  тюремному  распорядку,  когда  к  ней
явился комендант крепости и сообщил, что она по-прежнему будет выполнять
свои обязанности примадонны придворного театра. - Такова воля его  вели-
чества, - сказал он. - Всякий раз, как в недельной программе Оперы будет
значиться ваше имя, карета в сопровождении конвойных будет отвозить  вас
к назначенному часу в театр, а потом привозить обратно в крепость  сразу
после представления. Эти переезды будут производиться с величайшей пунк-
туальностью и со всеми подобающими вам знаками уважения. Надеюсь,  маде-
муазель, что вы не вынудите нас попыткой к бегству сделать ваше  заточе-
ние более суровым. По приказу короля мы поместили вас в теплой  комнате,
и вам разрешено будет прогуливаться по крепостному валу - вот  он  виден
отсюда - сколько вам будет угодно. Словом, мы отвечаем не только за  вас
самих, но также за ваше здоровье и за ваш голос. Вам  придется  испытать
здесь только одно неудобство: полное  одиночество  и  невозможность  об-
щаться с кем бы то ни было ни в самой тюрьме, ни вне ее стен. Дам у  нас
мало, и на все это здание достаточно одного сторожа, так что  вы  будете
избавлены от досадной необходимости принимать услуги людей грубых. Чест-
ная физиономия и хорошие манеры господина Шварца должны  были  успокоить
вас  на  этот  счет.  Вам  придется  немного  поскучать,  но  это  будет
единственной неприятностью, которую вам придется здесь  переносить.  Ко-
нечно, я понимаю, что в вашем возрасте и после того  блестящего  положе-
ния, которое вы занимали...
   - Не беспокойтесь, господин комендант, - ответила Консуэло с оттенком
гордости, - я никогда не скучаю, если могу  заниматься  делом.  И  прошу
только об одном одолжении - дать мне принадлежности для письма и  свечи,
чтобы я могла играть по вечерам.
   - Это совершенно невозможно. Мне очень жаль, что я не в силах  испол-
нить единственную просьбу столь мужественной особы. Зато я  могу  разре-
шить вам петь в любое время дня и ночи. Ваша комната - единственное  жи-
лое помещение во всей этой уединенной башне. Правда, под вами живет сто-
рож, но господин Шварц чересчур хорошо воспитан и не станет  жаловаться,
что слышит такой прекрасный голос; я же весьма сожалею, что живу  далеко
и не смогу им насладиться.
   После этого диалога, происходившего в присутствии почтенного  Шварца,
старый офицер удалился с низким поклоном, в полном  убеждении  благодаря
спокойному тону певицы, что она попала сюда  из-за  какого-то  нарушения
театральной дисциплины и самое большее на несколько недель.  Консуэло  и
сама не знала, за что ее заточили в крепость: за то ли, что сочли участ-
ницей политического заговора, за услугу, оказанную Фридриху фон  Тренку,
- а это тоже считалось преступлением, - или просто за то, что  она  была
тайной наперсницей принцессы Амалии.
   В течение двух или трех дней наша пленница испытывала уныние,  печаль
и тревогу, хотя ей не хотелось признаться в этом даже самой себе.  Длин-
ные ночи, продолжавшиеся в это время года по четырнадцать  часов,  каза-
лись ей особенно тягостными, пока она надеялась добиться от Шварца осве-
щения, чернил и перьев, но вскоре она убедилась,  что  этот  предупреди-
тельный тюремщик совершенно непреклонен. Шварц был человек не злой и,  в
противоположность большинству людей его профессии,  не  любил  причинять
страдания. По-своему он был даже благочестив и набожен, считая, что слу-
жит богу и спасает душу, поскольку выполняет лишь те  служебные  обязан-
ности, от которых уж никак нельзя уклониться. Правда, иной раз ему  слу-
чалось делать исключения, но это бывало редко, лишь  тогда,  когда  шанс
заработать на узнике был менее велик, нежели опасность потерять место.
   - До чего она глупа, - сказал Шварц жене, рассказывая о  Консуэло.  -
Воображает, что я стану рисковать службой,  чтобы  заработать  несколько
грошей на ее свечках!
   - Смотри будь осторожен, - ответила ему  жена,  вдохновительница  его
корыстолюбивых побуждений. - Как только кончатся деньги, не давай ей  ни
одного обеда.
   - Не беспокойся. У нее есть сбережения, она сама мне об этом сказала,
и распоряжается ими господин Порпорино, певец театра.
   - Ненадежный распорядитель! - возразила жена. - Перечитай-ка свод на-
ших прусских законов, и  ты  увидишь,  что  насчет  актеров  есть  такая
статья, по которой должник может не платить долгов. Смотри, как бы дове-
ренный нашей барышни не сослался на эту статью и не  придержал  денежки,
когда ты предъявишь ему счета.
   - Но ведь, несмотря на заточение, ее контракт с театром  не  расторг-
нут, она будет продолжать выступать на сцене, и, значит, я  смогу  нало-
жить арест на ее жалованье.
   - А кто поручится, что ей будут платить жалованье? Король знает зако-
ны лучше всех, и если ему вздумается сослаться на статью...
   - Ну и умница же ты, жена, - ответил Шварц. - Я буду  настороже.  Нет
денег - нет обеда, нет дров, нет лишней мебели. Все строго  по  инструк-
ции.
   Так чета Шварц мирно обсуждала судьбу Консуэло. А  Консуэло,  убедив-
шись, что достойный страж неподкупен в отношении свечей, решила  распре-
делить свой день таким образом, чтобы не слишком страдать в долгие ночи.
Она намеренно избегала петь в течение дня, чтобы приберечь  это  занятие
на вечер. Старалась, насколько это было в ее силах, даже не думать о му-
зыке и не предаваться музыкальному вдохновению или воспоминаниям о музы-
ке до тех пор, пока не становилось темно. Вместо этого утро и  день  она
отдавала размышлениям о своем положении, перебирала  в  памяти  минувшие
события своей жизни и думала о том, что еще могло ожидать ее в  будущем.
Вот почему ей довольно быстро удалось разделить  свое  существование  на
две половины: одну - чисто философскую, вторую - музыкальную, и она убе-
дилась, что с помощью выдержки и предусмотрительности можно до известной
степени направить и подчинить своей воле бег того капризного и  норовис-
того скакуна, что зовется фантазией, и ту прихотливую музу, что  зовется
воображением. Живя так размеренно, не обращая внимания на предписания  и
намеки Шварца, много, хотя и без особого удовольствия, гуляя по крепост-
ному валу, она научилась чувствовать себя по вечерам вполне спокоино и с
приятностью проводить те полуночные часы, которые у других узников, спе-
шащих уснуть, чтобы избавиться от скуки, населены призраками и  тревога-
ми. Словом, отдавая сну лишь шесть часов,  она  вскоре  привыкла  крепко
спать каждую ночь, так как ни разу излишком  отдыха  не  нарушила  покоя
следующей.
   Через неделю она уже так освоилась со своим заточением, что ей  стало
казаться, будто она никогда и не жила иначе. Вечера, вначале такие  жут-
кие, сделались для нее любимейшим временем суток, а темнота не только не
нагоняла на нее того страха, какого она опасалась, но, напротив, вызыва-
ла к жизни сокровища музыкальных образов, которые она давно уже  вынаши-
вала, но не могла ни разработать, ни отчетливо сформулировать в  кипучей
суете театра. Когда она почувствовала, что импровизация и исполнение  по
памяти вполне может заполнить вечер, она позволила себе  посвящать  нес-
колько дневных часов записи своих композиций и изучению любимых авторов,
причем она работала еще более усердно, потому что ее  уже  не  отвлекало
множество душевных переживаний или бдительный надзор нетерпеливого и пе-
дантичного учителя. Чтоб записывать музыку, она сначала пользовалась бу-
лавкой, накалывая ноты между строчками, а затем  маленькими  деревянными
щепками, которые отламывала от мебели и коптила о печку, когда  та  была
раскалена. Но все это отнимало много времени, да и запас линованной  бу-
маги был у нее очень невелик, и она решила, что  лучше  постараться  еще
более развить свою поразительную память, а потом в определенном  порядке
расположить в ней многочисленные композиции, которые зарождались  у  нее
по вечерам. В конце конц