ных.  А  за  собственную  судьбу.
Салаверри  знал,  что  в   случае   разоблачения   никакая   дипломатическая
неприкосновенность  не  спасет  его:  он  мигом  вылетит  и  из  ООН,  и  из
Соединенных Штатов, карьера его на этом закончится, а в Перу  с  ним  скорее
всего разделается "Сендеро луминосо". Хельгу же, не имевшую дипломатического
статуса, могут приговорить к тюремному  заключению  за  преступное  сокрытие
информации и за тайный перевод денег в банк, где она работала.
   Эти мысли вертелись у Хельги  в  голове,  когда  раздался  звонок,  и  ее
любовник бросился  к  вмонтированному  в  стену  микрофону,  соединенному  с
главным входом. Нажав на кнопку, он спросил: "Кто там?"
   Голос ответил с металлическим скрежетом: "Плато".
   - Это он, - с облегчением шепнул Хельге Салаверри, и,  нажав  на  кнопку,
отпиравшую замок внизу, произнес в микрофон:
   - Поднимайтесь, пожалуйста.
   Семнадцатью этажами ниже человек, говоривший с Салаверри, толкнул тяжелую
застекленную дверь. Он был среднего роста, с узким  смуглым  лицом,  глубоко
посаженными, угрюмыми глазами и блестящими  черными  волосами.  На  вид  ему
можно было  дать  и  тридцать  восемь,  и  пятьдесят  пять  лет.  Он  был  в
расстегнутом  плаще  на  теплой  подкладке,  надетом   поверх   неприметного
коричневого костюма, и в тонких перчатках, которые не снял, хотя в помещении
было тепло.
   Швейцар в униформе, видевший, как этот человек подошел к дверям и говорил
по домофону, указал ему на лифт. В лифт вошли  еще  трое.  Человек  в  плаще
будто не видел  их.  Нажав  на  кнопку  восемнадцатого  этажа,  он  стоял  с
отсутствующим видом. В кабине, когда лифт доехал  до  восемнадцатого  этажа,
никого, кроме него, не осталось.
   Взглянув на указатель, он направился к нужной ему квартире,  отметив  про
себя, что на этаже находятся еще три квартиры и справа  -  лестница.  Не  то
чтобы он собирался воспользоваться своими наблюдениями -  просто  запоминать
возможные пути к отступлению вошло у него в привычку. У дверей он  нажал  на
кнопку звонка и услышал, как внутри раздался мелодичный звон.  Дверь  тотчас
открылась.
   - Господин Салаверри? -  спросил  человек  с  приятным  легким  испанским
акцентом.
   - Да-да. Входите. Разрешите я повешу ваше пальто?
   - Нет. Я на минуту. - Гость быстро оглядел помещение. Увидев  Хельгу,  он
спросил:
   - Это женщина из банка?
   Вопрос был не слишком вежливым, но Салаверри ответил:
   - Да, это мисс Эфферен. А вас как зовут?
   - Плато - этого достаточно.  -  Он  кивнул  в  сторону  камина.  -  Можно
пройти?
   - Разумеется. - Салаверри заметил,  что  гость  не  снимает  перчаток,  и
решил, что это либо причуда, либо парень  скрывает  какое-то  уродство.  Они
стояли теперь перед камином. Едва кивнув Хельге, гость осведомился:
   - Здесь никого больше нет?
   Салаверри отрицательно помотал головой:
   - Никого. Можете говорить откровенно.
   - Я должен кое-что вам передать, - произнес человек и  запустил  руку  за
отворот плаща, а когда вынул, в ней был зажат девятимиллиметровый браунинг с
глушителем.
   Салаверри немало выпил, и это притупило его  реакцию,  но  и  на  трезвую
голову ему вряд ли удалось бы предотвратить то, что  произошло  в  следующее
мгновение. Перуанец застыл в изумлении, и  не  успел  он  шевельнуться,  как
гость приставил дуло к его лбу и нажал курок. В последний краткий миг  жизни
несчастный сумел лишь раскрыть рот от неожиданности и удивления.
   Еще до того как тело рухнуло на пол, человек в плаще заметил вокруг  раны
пороховой ожог - то, чего он и добивался. Теперь он  повернулся  к  женщине.
Хельга сидела словно  громом  пораженная.  Но  тут  ее  изумление  сменилось
ужасом. Она закричала и кинулась к двери.
   Но поздно. Человек всегда попадал "в яблочко" - он выстрелил ей  прямо  в
сердце. На пол она упала уже мертвой - кровь ручьем струилась на ковер.
   Наемный убийца из "Малой Колумбии" замер  и  прислушался.  Глушитель  был
превосходный - оба раза пистолет выстрелил беззвучно, но  все  же  рисковать
убийца не собирался: надо было убедиться, что снаружи все спокойно. Все было
тихо, и он приступил к выполнению второй части инструкции.
   Он снял с дула  глушитель,  положил  на  время  пистолет  рядом  с  телом
Салаверри. Из другого кармана плаща он достал баллончик с краской. Подошел к
стене  и,  нажав  на  распылитель,  большими  черными  буквами  вывел  слово
"CORNUDO" <Рогоносец (исп.).>.
   Вернувшись к телу Салаверри, он выпустил несколько капель  черной  краски
на его правую руку, затем прижал безжизненные пальцы к баллончику, чтобы  на
нем остались отпечатки Салаверри. Поставив баллончик на стол, убийца  поднял
с пола пистолет и вложил его в  руку  покойного.  Затем  придал  руке  такое
положение, чтобы казалось, будто Салаверри застрелился и упал.
   К женщине убийца не притронулся.
   Теперь он достал из кармана  сложенный  лист  почтовой  бумаги,  где  был
напечатан следующий текст:

   "Вы не хотели мне верить, когда я говорила, что она нимфоманка  и  шлюха,
недостойная Вас. Вы  думаете,  она  Вас  любит,  а  на  самом  деле  она  не
испытывает к Вам ничего, кроме презрения. Она водила в Вашу квартиру  мужчин
и предавалась с ними разврату. В  доказательство  прилагаю  фотографии.  Она
была здесь с мужчиной и позволила его приятелю, профессиональному фотографу,
сделать эти снимки.  В  своей  нимфомании  она  дошла  до  того,  что  стала
коллекционировать подобные фото. Она  с  чудовищной  наглостью  пользовалась
Вашим домом, оскорбляя тем самым Ваши мужские чувства, а ведь Вы  -  мужчина
из мужчин.
   Ваша бывшая (и верная) подруга".

   Из  гостиной  убийца  прошел  в  комнату,  которая,  несомненно,  служила
Салаверри спальней. Он скомкал листок и бросил его в  корзинку  для  мусора.
При обыске, без которого полиция не обойдется, листок обязательно обнаружат.
Скорее всего послание сочтут полуанонимным; автор письма ведь  был  известен
только Салаверри.
   Последним  штрихом  явился  конверт,  в  который  были  вложены   обрывки
черно-белых глянцевых фотографий с обожженными краями. В ванной, примыкавшей
к спальне, убийца высыпал содержимое конверта в унитаз, но не стал  спускать
воду.
   Фотографии были разорваны на столь мелкие куски, что опознать там  никого
не удалось бы. Но  они  приведут  к  логическому  умозаключению:  Салаверри,
прочитав обличительное письмо, сжег фотографии и остатки выбросил в  унитаз.
Ослепленный ревностью, Салаверри убил свою  возлюбленную.  Затем  Салаверри,
видимо, написал на стене одно-единственное слово - жалкое признание  в  том,
кто он такой.
   В корявых печатных буквах этого последнего крика души проглядывался  даже
некий артистизм. Конечно, ни один англосакс или коренной американец  так  бы
не поступил, зато это красноречиво свидетельствовало о  бурном  темпераменте
любовника испанских кровей.
   И последнее умозаключение: доведенный до  отчаяния,  будучи  не  в  силах
вынести последствий содеянного, Салаверри покончил с собой - рана на  лбу  с
обожженными краями была типичной для самоубийства.
   Изощренные режиссеры этой постановки  прекрасно  знали,  что  нераскрытое
убийство в Нью-Йорке - дело обычное, полицейские  детективы  перегружены,  а
потому никто не будет возиться с  преступлением,  где  все  мотивы  и  улики
налицо.
   Напоследок убийца окинул гостиную внимательным взором  и  спокойно  ушел.
Беспрепятственно покинув здание, он увидел,  что  не  пробыл  в  квартире  и
пятнадцати минут. Отойдя на несколько кварталов, он стянул с рук перчатки  и
бросил их в урну.

Глава 9

   - Думаешь, Тедди Купер что-нибудь придумает? - спросил Норман Джегер.
   - Я этому не удивлюсь, - ответил Партридж. - Раньше у него получалось.
   Было около 22.30, они медленно  шли  по  Бродвею  на  юг,  неподалеку  от
центрального парка. Ужин в "Шан Ли Уэст"  закончился  четверть  часа  назад,
вскоре после того  как  Купер  высказал  мнение,  что  опорный  пункт  банды
похитителей расположен в радиусе двадцати пяти миль от  Ларчмонта.  За  этим
выводом последовал другой.
   Купер был уверен,  что  похитители  и  заложники  находятся  сейчас  там:
бандиты залегли и выжидают, когда схлынет первая волна поисков и на  дорогах
сократят или вообще снимут полицейские пикеты. Тогда похитители, захватив  с
собой узников, переберутся в места более отдаленные.
   Все присутствующие выслушали  соображения  Купера  с  большим  вниманием.
Общую точку зрения выразила Рита Эбрамс:
   - Это один из возможных вариантов.
   - Но речь идет о громадном,  густонаселенном  районе,  прочесать  который
просто невозможно даже при помощи армии, - возразил  Карл  Оуэне.  И,  желая
поддеть Купера, добавил:
   - Разве что ты родишь очередную блестящую идею.
   - Не сейчас, - ответил Купер. - Мне надо  как  следует  выспаться.  И  не
исключено, что утром мне в голову  придет  нечто,  как  ты  лестно  заметил,
"блестящее".
   На этом дискуссия прекратилась, и хотя на следующий  день  была  суббота,
Партридж назначил совещание группы на 10 часов утра. Сегодня  вечером  почти
все разъехались по домам на такси, а Партридж и  Джегер,  любившие  подышать
воздухом перед сном, решили пройтись до своих отелей.
   - Где  ты  откопал  этого  парня,  Купера?  -  спросил  Джегер.  Партридж
рассказал историю своего знакомства с Тедди на  Би-би-си,  о  том,  как  был
потрясен его работой и как тут же пристроил его на хорошее место в Си-би-эй.
   - Одно из его первых дел в Лондоне, - продолжал Партридж, - было  связано
с минами в Красном море в 1984 году. Корабли то и дело подрывались и тонули,
и никто не мог понять, какой дьявол начинил море минами. Помнишь?
   - Как же не помнить, - сказал Джегер. -  Основные  подозрения  падали  на
Иран и Ливию, но на том все и застопорилось. Ясно  было,  что  этой  гнусной
работенкой занимается какой-то корабль, но что это  за  корабль  и  кому  он
принадлежит, никто не знал.
   Партридж кивнул.
   - Ну так вот, Тедди приступил к расследованию: он пропадал целыми днями в
лондонском филиале компании Ллойда, терпеливо изучая их сводки  о  маршрутах
кораблей. Он исходил из того, что корабль, который ставил мины,  должен  был
проходить через Суэцкий канал. Он  составил  список  всех  этих  кораблей  -
оказалось,  их  легион.  Тогда  он  вновь  взялся  за  сводки  и   проследил
последующий путь - от одного порта к другому - каждого корабля, значившегося
в списке, сравнивая  его  маршрут  с  датами  минных  взрывов  в  конкретных
квадратах. После долгого-предолгого расследования Купер  вычислил-таки  этот
корабль - он назывался  "Гат".  Этот  "Гат"  побывал  всюду,  где  на  минах
подрывались другие корабли, причем за день-два до этого.  Это  к  вопросу  о
"дымящемся ружье". Тедди нашел его. Как известно, -  продолжал  Партридж,  -
корабль был ливийский,  и,  когда  выяснилось  название,  ничего  не  стоило
доказать, что за всем этим стоял Каддафи.
   - Тогда я знал, что мы первые об этом сообщили, - сказал Джегер. - Но  не
знал, что сему предшествовало.
   - Ну тут-то как раз ничего удивительного нет, -  усмехнулся  Партридж.  -
Мы, корреспонденты, пожинаем лавры, а настоящую работу делают  ребята  вроде
тебя и Тедди.
   - Я ведь не жалуюсь, - сказал Джегер. - И скажу тебе откровенно, Гарри, я
бы ни за что не поменялся  с  тобой  местами..,  особенно  если  учесть  мой
возраст. - Он задумался, потом продолжал:
   - Купер еще ребенок. Все  они  дети.  Наше  ремесло  стало  занятием  для
мальчиков и девочек. Им присущи энергия и смекалка. Не знаю, как у тебя,  но
у меня бывают дни, когда я чувствую себя стариком.
   - У меня тоже  последнее  время,  -  Партридж  поморщился,  -  чаще,  чем
хотелось бы.
   Они дошли до Коламбус-Серкл. Слева от них находился погруженный в темноту
Центральный  парк,  мало  кто  из  Нью-Йоркцев  отваживался  приходить  сюда
затемно. Прямо перед ними начиналась Западная Пятьдесят  девятая  улица,  за
ней сверкал огнями центр Манхэттена. Партридж и  Джегер  осторожно  миновали
оживленный перекресток среди безостановочного потока машин.
   - В нашем деле многое изменилось у нас на глазах, - сказал Джегер. - Если
повезет, возможно, увидим еще что-нибудь новенькое.
   - Как по-твоему, что произойдет в будущем? Джегер ответил не сразу.
   - Пойду от противного - чего, с моей точки зрения, не происходит: вопреки
пессимистическим прогнозам средства массовой информации не отмирают  и  даже
не слишком видоизменяются. Не исключено, что в первые ряды выбьется Си-эн-эн
- для этого есть все  предпосылки.  Но  важно-то  другое:  всюду,  в  каждой
стране,  люди  жаждут  новостей,  причем  более  чем  когда-либо  в  истории
человечества.
   - Это заслуга телевидения.
   - Да, черт побери! Телевидение для XX века то же самое,  чем  для  своего
времени были Гутенберг и Пакстон. При всех издержках  телевидения  программы
новостей пробуждают в людях интерес - им хочется знать  больше.  Вот  почему
преимущество остается на стороне газет, и так будет всегда.
   - Сомневаюсь, однако, чтобы  газеты  воздавали  нам  должное,  -  вставил
Партридж.
   -  Пусть  нет,  но  они  нас  популяризируют.  Дон  Хевитт  из   Си-би-эс
утверждает, что в "Нью-Йорк тайме"  штатных  сотрудников,  которые  освещают
работу   телевидения,   в   четыре   раза   больше,   чем   корреспондентов,
аккредитованных в ООН. И пишут они главным  образом  о  нас  -  телестанциях
новостей, о людях, которые там  работают,  о  том,  чем  мы  живем.  А  если
наоборот? - продолжал Джегер. - Когда-нибудь было такое,  чтобы  телевидение
осветило важные материалы, связанные с "Таимо? Или с другими  периодическими
изданиями? А теперь задай себе вопрос: какое же средство массовой информации
признается все-таки самым эффективным?
   Партридж усмехнулся:
   - Меня бросило в краску от собственной важности.
   - Краски! - ухватился за слово Джегер. - Вот  тебе  еще  одно  новшество,
которым  мы  обязаны  телевидению.  Сегодняшние  газеты  больше  похожи   на
телеэкран - инициатором была "Ю-эс-эй тудэй". Гарри, мы с тобой  доживем  до
того дня, когда первая  страница  "Нью-Йорк  тайме"  станет  четырехцветной.
Этого  потребуют  читатели,   и   невзрачной   старушке   "Тайме"   придется
раскошелиться на цветную печать.
   - Тебя сегодня распирает от патриотизма, - сказал Партридж. - Еще какие у
тебя прогнозы?
   -  Думаю,  что  исчезнут  еженедельные  журналы.   Они   превратились   в
динозавров. Когда подписчики получают "Тайме" и "Ньюсуик", их содержание уже
успевает устареть на  неделю,  а  то  и  на  десять  дней,  а  кого  сегодня
интересуют лежалые новости? Между прочим, насколько  я  знаю,  рекламодатели
того же мнения. Не помогут еженедельникам ни фальшивые даты на обложках,  ни
высокий профессионализм  сотрудников.  Кстати,  большинство  молодых  ребят,
работающих сегодня в "Новостях", об этих изданиях и слыхом не слыхивали.
   Они добрели до отеля "Парк-Меридиен" на Западной Пятьдесят седьмой улице,
где остановился Джегер. Партридж предпочел более уютный, как  ему  казалось,
"Интерконтинентл" на Восточной Сорок восьмой улице.
   - Мы с тобой пара старых военных лошаков, Гарри, - сказал  Джегер.  -  До
завтра.
   Они обменялись рукопожатием и пожелали друг другу спокойной ночи.
   Улегшись в постель, Партридж приступил к чтению газет, которые  купил  по
дороге в отель. Но скоро мелкие газетные  строчки  стали  сливаться  у  него
перед глазами, и он решил проглядеть газеты утром заодно со свежими, которые
принесут ему с завтраком.
   Но сон не шел. Слишком много всего произошло за минувшие  тридцать  шесть
часов. Как в калейдоскопе, события,  идеи,  задачи  перемежались  мыслями  о
Джессике, о прошлом, о настоящем.., оживали воспоминания.
   Где сейчас Джессика? Прав ли Тедди относительно радиуса в  двадцать  пять
миль? Есть ли надежда на то, что он,  Гарри  Боец,  как  закованный  в  латы
средневековый рыцарь, возглавив поход, освободит свою бывшую возлюбленную?
   Довольно фантазировать! Отложи раздумья о  Джессике  и  об  остальных  до
завтра. Он попытался отключиться, передохнуть, отвлечься.
   Естественно, этим отвлечением стала Джемма.., еще одна  любовь  всей  его
жизни.
   Вчера  во  время  перелета  из  Торонто  он  до  мельчайших  подробностей
воскресил в памяти путешествие с папой:  "Алиталия",  "ДС-10"..,  салон  для
журналистов и встреча с папой..,  решение  Партриджа  не  предавать  огласке
реплику папы о "забитых" народах и полученная в награду роза.., зародившаяся
взаимная, всепоглощающая страсть...
   Он больше не гнал от себя воспоминаний о Джемме, как делал это уже  много
лет, а начал восстанавливать в памяти события с  того  момента,  на  котором
оборвал их вчера.
   Поездка папы по странам Латинской  Америки  и  Карибского  бассейна  была
длительной и тяжелой. Она преследовала далеко идущие цели.  Маршрут  включал
восемь стран и сопровождался долгими, порой ночными, перелетами.
   С самого начала знакомства с Джеммой Партридж стремился узнать ее  ближе,
но поскольку он был постоянно занят подготовкой репортажей для  Си-би-эй,  у
него почти не оставалось времени видеться с ней во время  остановок.  Однако
их все сильнее тянуло друг к другу, и порой во время  полета,  когда  Джемма
бывала свободна, она приходила  посидеть  с  ним  рядом.  Вскоре  они  стали
держаться за  руки,  а  однажды  она  наклонилась,  и  они  поцеловались  на
прощание.
   Этот поцелуй еще сильнее разжег его страсть.
   Они разговаривали при каждом  удобном  случае,  и  перед  ним  постепенно
вырисовывалась ее жизнь.
   Джемма, младшая из трех сестер, родилась в Тоскане, в маленьком курортном
городке Валламброза, расположенном в горах, неподалеку от Флоренции. "Это не
шикарный курорт для богатых, саго  <дорогой  (ит.).>  Гарри,  но  там  очень
красиво".
   По ее словам, курорт Валламброза был мечтой итальянцев среднего достатка,
которые проводили там лето. В миле  оттуда  находилось  местечко  Paradisino
<Маленький рай (ит.).>, где бывал Джон Мильтон и, как гласила  легенда,  там
родился замысел "Потерянного рая".
   Отец Джеммы был талантливым художником и хорошо зарабатывал  реставрацией
картин и фресок; он часто  работал  во  Флоренции.  Мать  была  учительницей
музыки. Искусство  и  музыка  были  неотъемлемой  частью  семейной  жизни  и
навсегда вошли в жизнь Джеммы.
   Она начала работать на линиях "Алиталии" три года назад.
   - Мне хотелось повидать мир. И это был единственный доступный способ.
   - Ну и много ты видела? - спросил Партридж.
   - Кое-что. Меньше, чем хотелось бы,  и  мне  уже  порядком  надоело  быть
cameriera del delo <небесной официанткой (ит.).>. Он рассмеялся.
   - Ты гораздо больше, чем небесная официантка. К  тому  же  ты,  наверное,
познакомилась со многими людьми. - И, почувствовав укол ревности, добавил:
   - Со многими мужчинами?
   Джемма пожала плечами:
   - С большинством из них я бы не хотела  встретиться  снова  за  пределами
самолета.
   - Ас меньшинством?
   Она улыбнулась своей прелестной, светозарной улыбкой - только  она  умела
так улыбаться.
   - Никто мне не нравился так, как ты.
   Она сказала это  так  просто,  что  Партридж,  профессиональный  скептик,
усомнился: не слишком ли он наивен и глуп, чтобы в это поверить. Но  тут  же
подумал: "А почему бы, собственно, и нет, ведь я испытываю  по  отношению  к
ней то же самое - ни одна женщина после  Джессики  не  производила  на  меня
такого впечатления, как Джемма".
   Обоим казалось, что время летит слишком быстро.
   Поездка близилась к концу. По ее завершении  их  пути,  вероятнее  всего,
разойдутся, и они никогда больше не увидятся.
   Наверное, это ощущение уносящегося времени толкнуло ее на то, что в  одну
незабываемую ночь, когда самолет погрузился в полумрак и почти все пассажиры
уснули, Джемма скользнула к нему под одеяло, и они любили друг друга. Как ни
странно, на трех узких креслах туристического  салона  им