зовике  и  по  приказу  Мигеля
перерезал веревки у них на руках. Висенте разрешал им разговаривать  сколько
угодно, лишь время  от  времени  жестами  приказывая  говорить  тише.  Самым
непреклонным был Рамон, категорически запрещавший любые разговоры; остальные
стражники представляли собой нечто среднее.
   Когда они могли переговариваться, Джессика рассказывала Никки и Энгусу  о
курсах по борьбе с терроризмом, об испытаниях, которым подвергался  бригадир
Уэйд, и о его  наставлениях.  Никки  завораживали  эти  рассказы,  вероятно,
потому, что служили единственным развлечением в монотонности заточения.  Для
жизнерадостного,  бойкого  одиннадцатилетнего  мальчика  столь  однообразное
течение жизни было жестокой пыткой; по несколько раз на дню Никки спрашивал:
   - Мам,  как  ты  думаешь,  что  сейчас  делает  папа,  чтобы  нас  отсюда
вызволить?
   Всякий раз Джессика призывала на помощь всю свою  фантазию,  однажды  она
сказала:
   - Папа знаком со  многими-многими  людьми,  и  любого  из  них  он  может
попросить о содействии. Я не сомневаюсь, что он уже поговорил с президентом,
и тот бросил на наши поиски самые лучшие силы.
   В  другие  времена  Джессика  никогда  бы  не  позволила  себе  подобного
тщеславия. Но сейчас главным для нее было поддержать в Никки надежду.
   Джессика настояла на том, чтобы все трое придерживались правил  бригадира
Уэйда. Когда кому-то надо было в туалет, остальные деликатно отворачивались.
На второй день, опять-таки под руководством Джессики, они начали  заниматься
гимнастикой.
   Прошло  несколько  дней,  и  у  них  сложился  определенный,  однообразно
тягостный распорядок жизни. Три раза в день им приносили поесть - пища  была
жирной и невкусной: в основном маниока, рис и лапша.  В  первый  день  Никки
подавился кислым жиром, а Джессику чуть не вырвало, однако голод взял  свое,
и они превозмогли отвращение. Каждые двое суток приходила индианка для того,
чтобы вынести и опорожнить "санитарные" ведра. Вряд ли она их мыла, в лучшем
случае ополаскивала; когда ведра водворялись на место, от них исходило такое
же зловоние. Питьевую воду в пластиковых бутылках подавали в каждую  камеру,
иногда ставили ведро с водой для умывания. Охранники  жестами  предупреждали
пленников, что эту грязно-коричневую воду пить нельзя.
   Никки держался если и не очень бодро, то по  крайней  мере  стабильно,  а
когда первый шок миновал, то он стал относиться к происходящему даже с долей
юмора.  Еще  в  Нью-Йорке,  занимаясь  благотворительной  деятельностью   по
оказанию помощи обездоленным, Джессика замечала, что дети переносят невзгоды
легче, чем взрослые. "Возможно, - думала она, - все дело в детском  мышлении
-  более  простом  и  непосредственном;  а  возможно,  дети   психологически
взрослеют, оказываясь в тяжелой ситуации. Что касается Никки,  то,  так  или
иначе, он держался молодцом".  Он  начал  пытаться  завязывать  разговоры  с
охранниками. Никки знал  испанский  на  уровне  азов,  но,  если  собеседник
проявлял терпение и доброжелательность, ему удавалось обменяться с ним парой
реплик и кое-что узнать. Самым общительным был Висенте.
   От Висенте они узнали о предстоящем отъезде "доктора" - наверняка это был
Порезанный; Висенте полагал, что он "едет домой в Лиму". Однако  "медсестра"
- девица с кислой физиономией по имени Сокорро - оставалась с ними.
   Как-то раз они рассуждали вслух, почему  Висенте  не  такой,  как  другие
охранники, - гораздо добрее. Джессика предостерегла Никки и Энгуса:
   - Не так уж он отличается от остальных. Висенте один из тех,  кто  привез
нас сюда и держит в заключении, нельзя об этом забывать.  Правда,  он  менее
жесток и злобен, чем другие, поэтому на их фоне он и кажется добрым.
   У Джессики было еще несколько соображений по этому поводу, но она  решила
приберечь их до другого раза. Неизвестно, сколько  тягостных  дней  ждет  их
впереди - еще понадобятся свежие темы для размышления и разговоров.  А  пока
она добавила:
   - Но раз уж он такой, какой есть, давайте этим пользоваться.
   Джессика сказала  Никки  -  пусть  спросит  Висенте,  разрешается  ли  им
выходить из камер подышать воздухом. В ответ Висенте лишь  помотал  головой.
Тогда Джессика попросила передать Сокорро, что они хотят  ее  видеть.  Никки
старался изо всех сил, но опять Висенте только помотал головой  -  вероятно,
это означало, что их просьба вряд ли будет передана.
   Джессику удивляла бойкость, с какой Никки объяснялся по-испански  -  ведь
школьный курс испанского языка начался всего несколько месяцев назад.  Когда
она сказала ему об этом, Никки объяснил, что два  его  школьных  друга  были
иммигрантами с Кубы и все время болтали по-испански на спортивной площадке.
   - Ну а мы слушали и кое-чего нахватались... - Помолчав, Никки хихикнул. -
Мам, тебе это не понравится, но они знают всякие  ругательства.  Они  и  нас
научили.
   - А оскорбительные словечки ты тоже знаешь? - спросил Энгус.
   - Конечно, дед.
   - Научи-ка меня. На всякий случай - вдруг они мне здесь пригодятся.
   - Вряд ли мама позволит...
   - Валяй, - сказала Джессика. - Я не против.
   Она была счастлива услышать, как Никки расхохотался.
   - Ладно, дед. Если захочешь  кого-нибудь  по-настоящему  припечатать,  то
скажешь... - Никки подошел к перегородке и что-то прошептал деду.
   "Ну вот, - думала Джессика, - нашелся еще один способ коротать время".
   Однако в тот день Сокорро все же появилась.
   Сморщив нос от  едкого  запаха,  она  остановилась  у  входа  в  сарай  и
внимательно оглядела камеры  -  ее  изящная,  маленькая  фигурка  отчетливым
силуэтом вырисовывалась в дверном проеме.
   - Мы знаем, что вы медсестра, Сокорро, - поспешила  сказать  Джессика.  -
Потому-то вы и заступились за нас, попросив развязать нам руки, а перед этим
дали шоколад.
   - Не медсестра, а фельдшер, - бросила  Сокорро.  Плотно  сжав  губы,  она
приблизилась к камерам.
   - Это не имеет значения, по крайней мере здесь,  -  сказала  Джессика.  -
Сейчас, с отъездом доктора, вы единственный сведущий в медицине человек.
   - Не морочь мне голову, все равно ничего не  добьешься.  Вы  меня  звали.
Зачем?
   - Вы уже доказали, что хотите сохранить нам жизнь и здоровье. Если мы  не
выйдем отсюда на свежий воздух, хотя бы ненадолго, мы все тяжело заболеем.
   - Вы должны оставаться в помещении. Они не хотят, чтобы вас видели.
   - Но почему? И кто такие "они"?
   - Это не твое дело, и ты не имеешь права задавать вопросы.
   - Но у меня есть право  матери  заботиться  о  моем  сыне,  -  запальчиво
возразила Джессика, - а также об отце моего мужа, старом человеке, с которым
обращаются по-скотски.
   - И поделом. Болтлив не  в  меру.  Да  и  ты  тоже.  Интуиция  подсказала
Джессике, что неприязнь Сокорро во многом напускная. Она решила  сделать  ей
комплимент:
   - У вас прекрасный английский. Вы, должно быть, долго прожили в Америке.
   - Не твоего ума... - Сокорро замолчала и  пожала  плечами.  -  Три  года.
Ненавижу Америку. Порочная, гнилая страна.
   - Мне кажется, на самом деле вы  так  не  думаете,  -  осторожно  сказала
Джессика. - Я полагаю, к вам хорошо там относились, и сейчас вам  приходится
через силу нас ненавидеть.
   - Думай как хочешь, - бросила Сокорро, выходя  из  сарая,  в  дверях  она
обернулась. - Постараюсь, чтобы  у  вас  было  больше  воздуха.  -  Ее  губы
скривились в подобие улыбки. - А то еще охранники разболеются.
   На следующий день  пришли  двое  мужчин  с  инструментами.  Они  вырезали
несколько квадратов в стене напротив камер. Помещение залил  яркий  свет,  и
трое пленников теперь хорошо видели друг друга и могли рассмотреть часового.
В  сарай  ворвался  свежий  воздух,  чувствовалось  даже  легкое  дуновение,
благодаря которому зловоние почти выветрилось.
   Но отвоеванные свет и воздух были пустяком по сравнению с теми мучениями,
которые ждали их впереди. Джессика и не подозревала, сколь тяжелое испытание
уже нависло над ними.

Глава 12

   Через несколько дней после того, как пленники были под охраной доставлены
в Нуэва-Эсперансу, Мигель получил несколько письменных приказов от  "Сендеро
луминосо" из Аякучо. Их привез нарочный, приехавший на грузовике, -  пятьсот
миль  извилистой  дороги  заняли  у  него  два  дня,  так  как   приходилось
преодолевать опасные горные перевалы  и  ползти  по  заболоченным  джунглям.
Кроме того, он доставил специальное оборудование.
   Самый  важный  приказ  касался  видеозаписи.  К   инструкции   прилагался
сценарий, отступать от которого категорически  запрещалось.  За  выполнением
задания обязан был лично проследить Мигель.
   Другая  инструкция  подтверждала,  что  в  услугах  Баудельо  больше   не
нуждаются. Он должен вместе с курьером  отбыть  на  грузовике  в  Аякучо,  а
оттуда вылететь в Лиму. Грузовик вернется в Нуэва-Эсперансу через  несколько
дней, чтобы привезти новые запасы продовольствия и  забрать  видеокассету  с
записью.
   Сообщение о том, что Баудельо возвращается в Лиму, не было неожиданностью
для Мигеля, однако не понравилось ему. Во-первых, бывший врач слишком  много
знал. Во-вторых, он, конечно, опять запьет,  а  спиртное  развязывает  язык.
Стало  быть,  Баудельо  ставил  под  угрозу  не  только   существование   их
малочисленного гарнизона, но - что было гораздо  важнее  для  Мигеля  -  его
собственную безопасность.
   В другой ситуации он бы велел Баудельо пойти  с  ним  в  джунгли,  откуда
вернулся   бы   один.   Однако   "Сендеро   луминосо",   славившаяся   своей
беспощадностью, могла жестоко расправиться с чужаком, убившим  ее  человека,
каковы бы ни были на то причины.
   Мигель все-таки отправил с курьером секретную депешу, где в самых  прямых
выражениях объяснил, какими последствиями  чревато  возвращение  Баудельо  в
Лиму. "Сендеро" быстро примет решение. Мигель почти не сомневался,  что  оно
будет однозначным.
   Но  кое-что  его  все-таки  порадовало.  Одна  из   инструкций   гласила:
"заботиться о здоровье всех трех заложников до поступления новых  указаний".
Формулировка "всех трех заложников" свидетельствовала о том, что руководство
"Сендеро", знавшее о случившемся из газет, одобрило решение Мигеля  похитить
старика вопреки первоначальному плану.
   Мигель стал осматривать аппаратуру для видео- и звукозаписи, доставленную
из Аякучо. Она включала "камкордер" фирмы  "Сони"  с  кассетами,  треножник,
комплект осветительных ламп и генератор на 110 вольт, работавший на бензине.
Мигелю не раз приходилось записывать  интервью  с  похищенными,  и  он  умел
обращаться с этой техникой.
   Однако он предвидел, что ему будет трудно сладить с женщиной,  а  значит,
потребуется  посторонняя  помощь  и  жесткие  меры,   чтобы   заставить   ее
повиноваться. В помощники он выбрал Густаво и Рамона - он  уже  имел  случай
убедиться,  что  оба  не  церемонились  с  пленниками  и  сейчас  не  станут
распускать сопли, какое бы наказание им ни пришлось применить.
   Мигель решил, что сеанс видеозаписи состоится завтра утром.

***

   С рассветом Джессика принялась за работу.
   Вскоре после того как она, Энгус и Никки пришли в сознание, уже будучи  в
Перу, они обнаружили, что почти все содержимое их карманов, включая  деньги,
изъято. Осталось лишь несколько канцелярских скрепок,  расческа  Джессики  и
маленькая записная книжка Энгуса, которая лежала в заднем кармане его брюк и
при обыске  просто  не  была  замечена.  Под  подкладкой  куртки  Никки  они
обнаружили шариковую ручку, завалившуюся туда сквозь дырку в кармане.
   По настоянию Джессики записная книжка и ручка были тщательно  спрятаны  и
извлекались из тайника только тогда, когда на дежурстве  был  кто-нибудь  из
"добрых".
   Вчера к Джессике перекочевали записная книжка Энгуса  и  шариковая  ручка
Никки.
   Перегородки между клетками не  позволяли  пленникам  что-либо  передавать
друг другу, однако Висенте, дежуривший в тот день, услужливо взял  книжку  с
ручкой и отдал Джессике.
   Джессика намеревалась набросать портреты тех,  с  кем  ей  за  это  время
пришлось столкнуться, пока в памяти были еще свежи их  черты.  Она  не  была
профессиональной художницей, но неплохо рисовала и не  сомневалась,  что  ее
портретные наброски будут более или менее соответствовать  оригиналу,  если,
конечно, ей когда-нибудь доведется использовать их для опознания похитителей
и остальных негодяев, так или иначе причастных к их нынешней беде.
   Первый рисунок, над которым она трудилась со  вчерашнего  дня,  изображал
высокого, лысеющего, самоуверенного человека - Джессика увидела его, придя в
сознание в первой темной хижине. Хотя в тот момент ее  мысли  еще  путались,
она  все  же  помнила  свою  отчаянную  мольбу:   "Помогите..,   пожалуйста,
помогите.., скажите кому-нибудь..."  Она  ясно  видела,  что  человек  вдруг
испугался, но потом так ничего и  не  сделал,  о  чем  свидетельствовало  их
нынешнее положение.
   Кто он такой? И почему там оказался? Раз он там был, значит, он связан со
всей этой историей, и Джессика была уверена, что он  американец.  Даже  если
она ошиблась, все равно в  один  прекрасный  день  ее  рисунок  поможет  его
отыскать.
   Когда набросок был закончен, на нем можно было  узнать  пилота,  капитана
Дениса Андерхилла.
   Заслышав звуки шагов снаружи, Джессика поспешно сложила листок с рисунком
и сунула его в лифчик. Ручку и  записную  книжку  она  спрятала  под  тонким
матрацем на своих нарах.
   Почти в ту же секунду появились Мигель, Густаво и Рамон. Все  трое  несли
аппаратуру, которую Джессика сразу узнала.
   - О нет! - крикнула она Мигелю.  -  Вы  напрасно  потеряете  время,  если
станете это устанавливать. Никакой видеозаписи не будет - на наше содействие
можете не рассчитывать.
   Мигель не обратил на ее слова никакого внимания. Он  не  спеша  установил
"камкордер" на треножник и расставил лампы, подключив их  через  удлинитель.
Шнур  удлинителя  тянулся  из  двери  наружу,  откуда  донеслось  тарахтение
генератора. В следующее мгновение пространство  перед  тремя  камерами  ярко
осветилось - лампы были направлены на стул, стоявший напротив "камкордера".
   Все так же неторопливо Мигель подошел к клетке Джессики.  Голос  его  был
холоден и тверд.
   - Ты точно выполнишь все, что я тебе прикажу, сука. - И  он  протянул  ей
три написанные от руки странички. - Здесь то,  что  ты  должна  сказать,  не
убавляя, не прибавляя и не перевирая ни единого слова.
   Джессика взяла  листки,  пробежала  их  глазами  и,  разорвав  на  мелкие
кусочки, выбросила обрывки в щели между бамбуковыми прутьями.
   - Сказала - не буду, значит, не буду. Мигель ничего  не  ответил  -  лишь
посмотрел на Густаво, стоявшего рядом. И кивнул:
   - Давай сюда мальчишку.
   Джессика, еще секунду назад преисполненная  решимости,  при  этих  словах
содрогнулась от страшного предчувствия.
   Она увидела, как Густаво открыл замок, висевший на  клетке  Никки.  Войдя
внутрь, он схватил Никки, вывернул ему руку, вытолкал мальчика из  клетки  и
подвел к камере Джессики. Никки, хоть и был явно напуган, молчал.
   Джессику охватила паника, с нее полил пот.
   - Что вы задумали? - спросила она звенящим голосом.
   Ответа не последовало.
   Рамон принес стул из другого конца сарая, где  обычно  сидел  вооруженный
караульный. Густаво пихнул Никки на стул, и двое  мужчин  стали  привязывать
его к стулу веревкой. Перед тем как связать Никки руки,  Густаво  расстегнул
ему рубашку, Рамон тем временем раскуривал сигарету.
   Поняв, что сейчас произойдет, Джессика закричала, обращаясь к Мигелю:
   - Подождите! Наверное, я  поторопилась.  Пожалуйста,  подождите!  Давайте
поговорим!
   Мигель не ответил. Наклонившись,  он  поднял  с  пола  несколько  клочков
бумаги, которые бросила Джессика.
   - Целых три страницы, - сказал он. -  К  счастью,  я  предвидел,  что  ты
можешь выкинуть какой-нибудь идиотский фокус, поэтому дал тебе копию. Однако
ты сама определила число. - Он подал знак Рамону, показывая ему три  пальца.
- Queme lo bien... tres veces <Прижги его как следует., три раза (исп).>.
   Рамон  затянулся,  докрасна  раскуривая  сигарету.   Затем,   как   будто
отрепетировав заранее, быстрым движением вынул сигарету  изо  рта  и  прижал
горящий конец к груди Никки. На мгновение мальчик онемел  от  неожиданности.
Потом завопил от обжигающей, нестерпимой боли.
   Джессика тоже закричала - диким голосом, со  слезами,  умоляя  прекратить
пытку, уверяя Мигеля, что она сделает все, что он скажет.
   - Все! Все  что  угодно!  Только  скажите  что!  Но  прекратите!  Умоляю,
прекратите!
   Энгус бил кулаками о перегородку и тоже что-то  кричал.  В  общем  гвалте
можно было расслышать лишь отдельные слова:
   - Мерзавцы! Трусы! Вы же звери, нелюди! Рамон наблюдал за происходящим  с
легкой усмешкой. Он снова взял сигарету в зубы и сделал  несколько  глубоких
затяжек,  опять  раскуривая  ее  докрасна.  Когда   сигарета   как   следует
разгорелась, он еще раз прижег Никки грудь - уже в другом месте. И  проделал
то же в третий раз - Никки кричал уже во весь  голос.  Теперь  его  вопли  и
рыдания сопровождались запахом паленого мяса.
   Мигель оставался холодно безучастным и внешне безразличным.
   После третьего прижигания, выждав, чтобы шум  немного  утих,  он  объявил
Джессике:
   - Сядешь перед камерой и по моему сигналу начнешь говорить.  Я  переписал
твою речь на карточки. Там то же, что ты только что прочла;  карточки  будут
держать у тебя перед глазами. И чтобы все точно - слово в слово. Поняла?
   - Да, - тупо ответила Джессика, - поняла. Услышав ее голос, срывающийся и
хриплый, Мигель приказал Густаво:
   - Дай ей воды.
   - Не надо... - запротестовала Джессика, - лучше помогите Никки,  сделайте
что-нибудь с ожогами. Сокорро знает...
   - Заткнись! -  рявкнул  Мигель.  -  Будешь  приставать,  мальчишке  опять
достанется. Он будет сидеть так, как сидит. Попробуй только еще раз вякнуть!
- Мигель метнул взгляд в сторону  тихонько  всхлипывавшего  Никки.  -  И  ты
заткнись! - Мигель повернул голову. - Рамон, держи наготове покер  <Покер  -
прибор для выжигания.>.
   - Si, jefe <Да, шеф (исп.).>, -  кивнул  Рамон.  Он  затянулся,  и  конец
сигареты вновь стал ярко-красным.
   Джессика  закрыла  глаза.  Она  думала  о  том,   к   чему   привела   ее
несговорчивость. Возможно, когда-нибудь Никки простит ее. И тут ее  внезапно
осенило.
   Дома в Ларчмонте, во время их разговора в тот вечер  накануне  похищения,
Кроуф рассказывал про сигналы, которые  заложник,  если  его  записывают  на
видео, может тайно передать. Главное, чтобы  эти  сигналы  могли  распознать
дома. Кроуф вбил себе в голову, что в один прекрасный  день  его  похитят  и
заставят говорить перед  камерой.  Однако  нежданно-негаданно  в  этой  роли
оказалась Джессика, и теперь она изо всех сил пыталась восстановить в памяти
эти сигналы, зная, что Кроуф увидит запись... Что же там было?
   Она начала вспоминать разговор в Ларчмонте  -  а  она  всегда  отличалась
хорошей памятью... Кроуф говорил: "Если я облизну губы, это значит: то,  что
я делаю, я делаю против воли. Не верьте ни единому  моему  слову...  Если  я
потру или просто дотронусь до мочки правого уха, значит:  похитители  хорошо
организованы и отлично вооружены... До левой мочки - охрана здесь не  всегда
на высоте. Неожиданное нападение может увенчаться успехом... Кроуф  говорил,
что есть и другие сигналы, но не уточнил,  какие  именно.  Значит,  придется
обойтись тремя, вернее, двумя, поскольку дотронуться она  сможет  только  до
одной мочки.
   Густаво велел Джессике выходить. Ей хотелось броситься к Никки, но Мигель
злобно смотрел исподлобья, а  Рамон  закурил  новую  сигарету.  Встретившись
глазами с Никки, Джессика увидела, что он все понял.
   По указанию Густаво она опустилась на стул, стоявший под софитами,  лицом
к "камкордеру". Густаво дал ей воды, и она покорно отпила несколько глотков.
   Заявление, которое ей предстоя