название произошло от индейского "опатишавокалокка",
что означает "высокий, сухой холм". В аэропорту, хотя и  весьма  оживленном,
было всего несколько строений, а вокруг простиралась ровная выжженная степь,
напоминавшая пустыню.
   Посреди этой пустыни был оазис - ангар номер один. Ангаром служила  часть
современного красивого здания, остальное же помещение  было  комфортабельным
аэровокзалом, обслуживавшим пассажиров и экипажи частных самолетов.
   Здесь  работало  около  семидесяти  человек,  выполнявших  самые   разные
обязанности. Остальные обслуживали зал ВИД душевые и комнату для  совещаний,
оснащенную аудиовизуальной техникой, телефаксами, телексами  и  множительной
аппаратурой.
   Почти незримая, но все же существующая черта  отделяла  эту  половину  от
служебных помещений, где находился оборудованный по последнему слову техники
диспетчерский пункт. Здесь Уолли Эмслер и застал пилота Андерхилла,  который
изучал распечатанный на компьютере прогноз погоды.
   - Добрый вечер, капитан. Если не ошибаюсь, вы летите в Боготу.
   Андерхилл поднял глаза и не слишком удивился при виде униформы.
   - Совершенно верно.
   Его ответ, как и данные о маршруте, были сущим враньем. Местом назначения
была незабетонированная  взлетно-посадочная  полоса  в  Андах,  недалеко  от
Сиона, на территории Перу,  и  стоянки  в  Боготе  не  предвиделось.  Однако
Андерхилл получил четкие инструкции, за выполнение которых ему было  обещано
щедрое вознаграждение: в качестве пункта назначения он  должен  был  указать
Боготу. Так или иначе, это было  пустой  формальностью.  Уйдя  вскоре  после
взлета из радиуса наблюдения американского  воздушного  диспетчера,  он  мог
направляться, куда ему вздумается, - никто и  пальцем  не  пошевелит,  чтобы
проверить.
   - Если не возражаете, - вежливо сказал Эмслер, - я  бы  хотел  произвести
досмотр самолета и пассажиров на борту.
   Андерхилл возражал, но понимал, что высказывать это  вслух  бессмысленно.
Он уповал лишь  на  то,  что  странный  квартет  на  борту  самолета  вполне
удовлетворит любопытство таможенника. Тем не менее ему было не по себе -  не
из страха за пассажиров, а из-за того, что он сам мог влипнуть в историю.
   Чутье подсказывало Денису Андерхиллу, что это  не  просто  гробы,  -  тут
крылось что-то странное, скорее всего - противозаконное. Он подозревал,  что
в гробах, по-видимому, везли не мертвецов, а контрабанду; если там и  лежали
покойники, то это были жертвы колумбийско-перуанской бандитской войны  и  их
хотели побыстрее сплавить за границу, пока не хватились американские власти.
Он ни на секунду не поверил в сказочку про  автокатастрофу  и  убитую  горем
семь", которую ему рассказали в Боготе, когда фрахтовали  самолет.  Если  бы
это было правдой, тогда к чему вся эта  петрушка  с  конспирацией?  Вдобавок
Андерхилл не сомневался, что у пассажиров есть оружие. Спрашивается,  почему
они явно опасаются того, что им сейчас предстоит, - встречи  с  американской
таможней?
   Хотя самолет не был собственностью Андерхилла - он  принадлежал  богатому
колумбийскому  финансисту  и  был  зарегистрирован  в  Колумбии,  -   машина
находилась в его распоряжении, и, помимо жалованья и расходов на  содержание
самолета, Андерхилл получал щедрую долю прибыли от ее  эксплуатации.  Хозяин
же наверняка знал, что при выполнении чартерных рейсов закон нарушался  либо
прямо, либо косвенно, но он  доверял  Андерхиллу,  который  должен  был  сам
справляться с  подобными  ситуациями,  не  подвергая  риску  ни  деньги,  ни
самолет.
   Памятуя о доверии владельца самолета,  а  также  о  своей  доле  доходов,
Андерхилл решил, что лучше рассказать эту историю про жертвы  автокатастрофы
прямо сейчас, дабы снять с  себя  подозрение  и  выгородить  компанию,  если
что-то произойдет.
   - История тут печальная, - заметил он таможеннику  и  стал  пересказывать
то, что слышал в Боготе; его версия соответствовала документам, имевшимся  у
Мигеля, хотя Андерхилл этого не знал.
   Эмслер, молча выслушав его, сказал:
   - Пойдемте, капитан.
   Таких,  как  Андерхилл,  Эмслер  встречал  не  раз,  и   потому   остался
равнодушен. Эмслер знал, что ради  крупной  суммы  пилот  пойдет  на  все  -
вылетит  куда  угодно  и  с  каким  угодно  грузом,  а  если   нарвется   на
неприятности, то изобразит из себя невинную жертву,  обманутую  нанимателем.
По мнению Эмслера, такие люди были злостными нарушителями закона  и  слишком
часто выходили сухими из воды.
   Они вместе направились к самолету, стоявшему под навесом. Дверь  самолета
была открыта, и Андерхилл впереди инспектора Эмслера  поднялся  по  трапу  в
пассажирский салон.
   - Дамы и господа, - объявил он, - у нас на  борту  представитель  таможни
Соединенных Штатов.
   По приказу Мигеля четверо гангстеров из "Медельинского картеля"  все  эти
пятнадцать   минут   продолжали   сидеть   в   салоне.   Мигель    тщательно
проинструктировал своих трех спутников.  Он  предупредил  их  о  возможности
таможенного досмотра и о том, что  им,  вероятно,  придется  разыграть  свой
спектакль. Несмотря на напряжение и, конечно же, тревогу, все были готовы  к
представлению. Сокорро, раскрыв пудреницу и глядя в зеркальце, подложила под
нижние веки по зернышку перца. Туг же ее глаза наполнились слезами.  Рафаэль
на этот раз наотрез  отказался  от  перца,  и  Мигель  не  стал  настаивать.
Баудельо уже отсоединил от гробов контрольные приборы, удостоверившись,  что
похищенные спят глубоким сном  под  воздействием  наркотиков  и  еще  с  час
беспокоиться не о чем.
   Говорить  будет  главным  образом  он,  Мигель.   Остальные   будут   ему
подыгрывать.
   Поэтому слова Андерхилла и появление таможенника не застали их врасплох.
   - Добрый вечер, друзья. - Эмслер произнес  это  тем  же  вежливым  тоном,
каким разговаривал с Андерхиллом. Одновременно  он  обвел  глазами  самолет:
гробы стояли в одной части салона, пассажиры находились в другой -  трое  из
них сидели, Мигель стоял.
   - Добрый вечер, инспектор, - ответил Мигель. В руках у  него  была  пачка
бумаг и четыре паспорта. Сначала он протянул паспорта.
   Эмслер взял их, но проверять не стал. Вместо этого он спросил:
   - Куда вы все направляетесь и какова цель вашего путешествия?
   Эмслер уже ознакомился с планом полета,  знал  пункт  назначения  и  цель
путешествия, однако представители таможенной и паспортной  служб  используют
такие приемы, чтобы заставить людей разговориться; иногда интонация вкупе  с
признаками нервозности раскрывает больше, чем слова.
   - Это трагическое путешествие, инспектор: некогда счастливая семья сейчас
убита горем.
   - Простите, сэр. Ваше имя?
   - Меня зовут Педро Паласиос, я не являюсь членом семьи, понесшей  тяжелую
утрату, я ее близкий друг и приехал в эту страну,  чтобы  оказать  помощь  в
тяжелую минуту.
   Мигель назвал вымышленное имя, которое подтверждал колумбийский паспорт.
   - Мои друзья попросили меня говорить от их  имени,  поскольку  они  плохо
владеют английским.
   Из всех паспортов Эмслер выбрал паспорт Мигеля  и  сравнил  фотографию  с
лицом собеседника.
   - У вас прекрасный английский, сеньор Паласиос.
   - Некоторое время я учился  в  Беркли,  -  уверенно  начал  Мигель  после
короткого раздумья. - Я очень люблю эту страну, если бы я находился здесь по
другим причинам, я был бы счастлив.
   Эмслер по очереди открыл паспорта и сличил фотографии с  присутствующими,
затем обратился к Сокорро:
   - Мадам, вы понимаете, о чем мы говорим?
   Сокорро подняла распухшее от слез  лицо.  Сердце  ее  бешено  колотилось.
Неуверенно, коверкая английский язык, которым она свободно владела,  Сокорро
ответила:
   - Да.., мало.
   Кивнув, Эмслер снова обратился к Мигелю:
   - Расскажите мне, что там. - И он указал на гробы.
   - У меня есть все необходимые документы...
   - Я взгляну на них позже. Сначала расскажите. Мигель произнес  сдавленным
голосом:
   - Произошла ужасная авария. Сестра этой женщины вместе с сынишкой  и  еще
одним пожилым родственником путешествовала по Америке. Они ехали на машине и
уже добрались до Филадельфии... Вдруг наперерез движению  на  шоссе  вылетел
грузовик... Он врезался в переднюю часть машины, не оставив в живых  никого.
Движение было сильным.., разбилось еще восемь  автомобилей,  погибли  другие
люди.., был большой пожар, и трупы - о Господи, трупы!..
   При упоминании о трупах Сокорро взвыла и разразилась  рыданиями.  Рафаэль
уронил голову на руки, плечи его тряслись - Мигель отметил про себя, что это
выглядело убедительнее, чем слезы. У Баудельо был убитый, скорбный вид.
   Мигель  говорил,  не  спуская  глаз  с  таможенника.  Но  выражение  лица
инспектора оставалось непроницаемым  -  он  стоял  в  выжидательной  позе  и
слушал. Тогда Мигель сунул ему бумаги.
   - Здесь все написано. Пожалуйста, инспектор, прошу вас, прочтите сами.
   На сей раз Эмслер взял документы и пролистал их. Свидетельства  о  смерти
были в порядке, как и разрешение на  вывоз  тел  из  Америки  и  на  ввоз  в
Колумбию. Он перешел к газетным вырезкам; дойдя до слов "обгоревшие трупы..,
изуродованы до  неузнаваемости",  он  почувствовал  приступ  тошноты.  Затем
наступил черед фотографий. Он лишь взглянул на  них  и  тотчас  спрятал  под
другие бумаги. Он вспомнил, что  вечером  хотел  отпроситься  из-за  плохого
самочувствия домой. Какого черта он этого не сделал? Его мутило, а при мысли
о том, что ему предстоит, становилось совсем худо.
   Глядя на инспектора таможни, Мигель не подозревал, что тот  терзается  не
меньше его, правда, по другой причине, Уолли Эмслер поверил в  то,  что  ему
рассказали. Документы были в порядке, все прочие материалы - убедительны,  а
горе, которое он наблюдал,  могло  быть  только  искренним.  Будучи  хорошим
семьянином, Эмслер от души сочувствовал этим людям, и,  будь  его  воля,  он
отправил бы их сейчас же. Но не положено.  По  инструкции  гробы  необходимо
было вскрыть для досмотра, и это приводило его в отчаяние.
   Дело в том, что Уолли не выносил вида мертвецов и сейчас замирал от ужаса
при мысли о том, что ему предстоит  увидеть  изуродованные  трупы,  описание
которых он сначала услышал от Паласиоса, а затем прочел в газетных вырезках.
   Все  началось  с  того,  что  восьмилетнего  Уолли  заставили  поцеловать
покойницу  бабушку,  лежавшую  в  гробу.  При   воспоминании   о   восковой,
безжизненной плоти, которой он, крича и вырываясь, все же  коснулся  губами,
он  содрогался  по  сей  день;  с  тех  пор  Уолли  испытывал  непреодолимое
отвращение к мертвецам. Уже будучи взрослым,  он  узнал,  что  в  психиатрии
существует специальный термин для обозначения этого синдрома  -  некрофобия.
Впрочем,  Уолли  было  наплевать.  Единственное,  чего  он  хотел,  так  это
держаться подальше от покойников.
   За многие годы работы  в  таможне  был  только  один  случай,  когда  ему
пришлось осматривать труп. Поздно ночью, когда Эмслер был один на дежурстве,
из Европы привезли тело американца. В паспорте был указан  вес  покойного  -
сто пятьдесят фунтов, вес  же,  зарегистрированный  при  погрузке,  составил
триста фунтов. Даже если отбросить вес гроба и контейнера, разница все равно
казалась подозрительной, и Эмслер, скрепя  сердце,  приказал  открыть  гроб.
Последствия оказались чудовищными.
   Покойник и при жизни был тучным - он изрядно располнел с  момента  выдачи
паспорта. Но самое ужасное заключалось  в  том,  что  в  результате  плохого
бальзамирования тело разнесло до невероятных размеров, и разлагавшийся  труп
источал невыносимый запах. Вдохнув эту отвратительную вонь, Эмслер отчаянным
жестом велел закрыть гроб.  Он  выбежал  вон,  и  его  вывернуло  наизнанку.
Привкус рвоты и мерзкий  трупный  запах  преследовали  его  несколько  дней,
впоследствии он так и не смог до конца избавиться от этого  воспоминания,  и
сейчас оно всплыло вновь.
   И все  же  всепобеждающее  чувство  долга  было  сильнее  воспоминаний  и
страхов.
   - Мне искренне жаль, - сказал он  Мигелю,  -  но  по  правилам  я  обязан
вскрыть гробы для досмотра.
   Этого-то Мигель и боялся больше всего. Он предпринял последнюю попытку:
   - Пожалуйста, инспектор. Умоляю вас! Столько мук, столько боли  пережито.
Мы же друзья Америки. Неужели нельзя сделать исключение во имя  сострадания.
- И он добавил по-испански, повернувшись к Сокорро:
   - Этот человек хочет открыть гробы.
   Она в ужасе закричала:
   - Ой, нет! Матерь Божья, нет!
   -  Умоляем  вас,  сеньор,  -  вступил  в  разговор  Рафаэль.  -  Во   имя
благоразумия, пожалуйста, нет.
   - Пожалуйста, не делайте этого,  сеньор!  -  прошептал  мертвенно-бледный
Баудельо.
   Понимая лишь отдельные слова, Эмслер уловил суть сказанного.
   - Пожалуйста, объясните своим друзьям, что не я писал правила. Иногда мне
приходится следовать им без всякого удовольствия, но  это  моя  служба,  мой
долг, - обратился он к Мигелю.
   Мигеля уже не интересовали его слова. Ломать комедию больше было незачем.
Он принял решение.
   А идиот таможенник не унимался:
   - Я предлагаю перенести гробы из самолета туда, где не будет  посторонних
глаз. Ваш пилот это сделает. Ему помогут люди из ангара номер один.
   Мигель понимал, что этого  допустить  нельзя.  Гробы  должны  остаться  в
самолете. Значит, выход один - оружие. Не  для  того  он  преодолел  столько
препятствий, чтобы потерпеть крах на таможне из-за какого-то  идиота,  -  он
убьет его здесь в самолете или захватит в плен и расправится с ним потом,  в
Перу. Все решится в следующие несколько секунд. Пилотов тоже надо держать на
прицеле, а то еще, чего доброго, испугаются последствий и откажутся  лететь.
Рука Мигеля скользнула под пиджак. Он нащупал девятимиллиметровый пистолет и
спустил предохранитель. Затем взглянул на Рафаэля - гигант  кивнул.  Сокорро
уже сунула руку в сумочку.
   - Нет, - отрезал Мигель, - гробы останутся здесь. Он шагнул в  сторону  и
загородил собой дверь. Его пальцы сжимали пистолет. Вот сейчас! Сейчас!
   В это мгновение раздался незнакомый голос:
   - Эхо один-семь-два. Говорит Сектор.
   Все вздрогнули, кроме Уолли  Эмслера,  который  привык  к  звукам  рации,
висевшей у него на поясе. Не заметив, что  ситуация  изменилась,  он  поднес
рацию ко рту.
   - Сектор, говорит Эхо один-семь-два.
   -   Эхо   один-семь-два,   -   проскрежетал   мужской   голос,   -   Лима
два-шесть-восемь просит  вас  прерваться  и  срочно  позвонить  по  телефону
четыре-шесть-семь - двадцать четыре - двадцать четыре. Связаться не по рации
- повторяю: не по рации.
   - Сектор. Десять-четыре. Говорит Эхо один-семь-два. Принял.
   Подтверждая прием, Эмслер не сумел подавить радости в голосе. В последний
момент он получил  отмену  "приговора"  -  четкий  приказ,  которому  обязан
повиноваться. Лима  два-шесть-восемь  был  код  начальника  его  сектора  по
Майами, на его языке слово "срочно" означало: "живо пошевеливайся!".  Эмслер
сразу  же  сообразил,  что  это  был  номер  телефона  отдела   погрузки   в
"Майами-Интернэшнл".
   Скорее всего  от  разведки  были  получены  сведения  о  скором  прибытии
самолета с контрабандой  на  борту  -  большинство  своих  подвигов  таможня
совершала именно таким образом, - и требовалась  помощь  Эмслера.  Очевидно,
потому и следовало пользоваться телефоком вместо рации, чтобы информацию  не
могли засечь. Значит, надо как можно скорее добраться до телефона.
   - Меня вызывают, сеньор Паласкос, - сказал он. - Поэтому я  подпишу  вашу
декларацию, и можете лететь.
   Подписывая бумагу, Эмслер не заметил внезапного облегчения, отразившегося
на  лицах  не  только  пассажиров,  но  и  пилотов.   Андерхилл   и   Мигель
переглянулись. Несколько минут тому назад летчик  понял,  что  в  ход  будет
пущено оружие, и сейчас размышлял, не стоит ли потребовать, чтобы  пистолеты
были сданы ему до взлета. Но выражение лица  Мигеля  и  его  ледяной  взгляд
заставили Андерхилла прикусить язык. Проблем и так хватало, к  тому  же  они
опаздывали. Они получат подписанную декларацию и отправятся в путь.
   Минуту спустя, направляясь быстрым шагом к ангару  номер  один,  где  был
телефон, Эмслер  услышал,  как  захлопнулась  дверь  самолета  и  заработали
двигатели. Он был рад, что этот пустяковый случай остался позади, и  пытался
представить себе, какой сюрприз ждет его в международном  аэропорту  Майами.
Неужели ему наконец-то представится  долгожданный  случай  раскрыть  крупное
преступление?..
   А тем временем  "Лирджет-55"  взял  курс  на  Сион,  Перу,  и  набирал..,
набирал.., набирал.., высоту в ночном небе.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава 1

   Артур Нэйлсуорт - человек любезный,  достойный  и  известный  под  именем
Дядюшки Артура - был в  молодости  важной  птицей  на  Си-би-эй.  В  течение
тридцати лет работы на телестанции  он  занимал  самые  высокие  посты:  был
заместителем  шефа  международного  отдела,  главным  выпускающим  "Вечерних
новостей", исполнительным директором  всего  Отдела  новостей.  Затем  ветер
подул в другую  сторону,  и,  как  это  часто  бывает,  когда  ему  стукнуло
пятьдесят шесть, вдруг оказалось, что большие посты ему уже не по  плечу,  и
ему предложили на выбор: либо уйти на  пенсию,  либо  перейти  на  маленькую
должность.
   В таких случаях большинство людей из гордости подают в  отставку.  Однако
Артур Нэйлсуорт, не страдавший манией величия, зато умевший принимать  жизнь
такой, какая она есть,  решил  остаться  на  работе  -  в  любой  должности.
Руководство  телестанции,  не  ожидавшее  такого  поворота,  вынуждено  было
подыскать ему занятие. И прежде  всего  наградило  его  титулом  заместителя
руководителя Отдела новостей.
   "У нас существуют три вида заместителей, -  говаривал  Дядюшка  Артур,  -
работяги, которые честно трудятся, приносят реальную пользу и не даром  едят
свой  хлеб;  бюрократы-администраторы,  от  которых  толку  чуть,  зато  они
становятся  козлами  отпущения,  если  кто-то  наверху  допустил  ошибку,  и
заместители "из бывших", перебирающие бумажки на столе, - я из их  числа.  -
Если слушатель попадался благодарный, он развивал эту мысль:
   - Каждый, добившийся маломальского успеха в нашем деле,  должен  готовить
себя - хотя почти никто этого не делает - к тому  дню,  когда  мы  перестаем
быть ключевыми фигурами. Добравшись до скользкой вершины, мы должны помнить,
что нас сбросят оттуда быстрее, чем мы думаем, мгновенно  забудут  и  найдут
нам замену - кого-нибудь помоложе  и,  вероятно,  лучше.  Конечно...  -  тут
Дядюшка Артур любил цитировать "Улисса" Теннисона:
   - "Смерть  прекращает  все,  но,  прежде  чем  конец  наступит,  Поступок
благородный ты можешь совершить..."
   Однако неожиданно для себя, а также и  для  всех  своих  коллег,  Дядюшка
Артур нашел собственную благородную стезю.
   Работникам телевидения, занимающим  высокие  посты,  без  конца  докучали
одной и той же просьбой, отказать в которой порой  было  трудно,  -  просили
друзья,  родственники,  знакомые,  политики,  врачи,   дантисты,   окулисты,
биржевые  маклеры,  гости  на  вечеринках  и  так  далее  ad  infinitum  <до
бесконечности (лат.).>. Просьба состояла в следующем: "Не могли бы вы помочь
моему сыну (дочери, племяннику,  племяннице,  крестнику,  ученику,  протеже)
получить работу на телевидении?"
   В иные  дни,  особенно  по  окончании  выпускных  экзаменов,  сотрудникам
телестанций казалось, что вся молодежь мира  осаждает  ворота,  которые  под
таким напором вот-вот распахнутся.
   Что касалось просителей, от некоторых можно было с легкостью отмахнуться,
но далеко не от всех. К последним принадлежали крупные рекламодатели или  их
агентства, члены совета директоров Си-би-эй; влиятельные лица в  Белом  доме
или на Капитолийском холме; прочие политики, которых было неразумно обижать;
люди, служившие важным источником для получения информации, и многие другие.
   В эпоху ДДА - "До Дядюшки Артура" - члены  руководства  Си-би-эй  тратили