пуститься на  парашюте..,  и  все  это  происходило  на  высоте  в
двадцать семь тысяч футов, и воздух был такой холодный и  разреженный,  что,
если вспотеешь от страха, пот замерзнет, и даже с кислородной маской  трудно
было дышать... Так что сердце падало в пятки, а иногда казалось, и все кишки
тоже.
   Энгус помолчал. В комнате царила тишина - все это было совсем непохоже на
его обычные воспоминания. Затем он заговорил, обращаясь уже только к  Никки,
глотавшему каждое его слово, и между стариком и мальчиком как бы  протянулся
мостик взаимопонимания.
   - Я сейчас скажу тебе, Никки, то, чего до сих пор  не  говорил  ни  одной
живой душе, никому на свете. Я  однажды  так  боялся,  что...  -  Он  окинул
окружающих взглядом, словно взывая к  их  пониманию,  -  ..так  боялся,  что
намочил штаны.
   - И что же ты предпринял? - спросил Никки. Джессика, заботясь об  Энгусе,
хотела было остановить Никки, но Кроуфорд жестом призвал ее к молчанию.
   Старик продолжал уже окрепшим голосом. Гордость явно возвращалась к нему.
   - А что я мог предпринять? Воевать мне не нравилось, но  шла  война,  так
что я выполнял то, что мне приказывали. Я был бомбардиром  в  группе.  Когда
наш командир - а это был наш пилот - подлетал к  цели,  он  говорил  мне  по
селектору: "Теперь дело за тобой, Энгус, принимай  команду".  А  я  лежал  у
авиаприцела - тут я застывал и всматривался.  Дело  в  том,  что  в  течение
нескольких минут, Никки, самолет ведет бомбардир. Когда цель  оказывалась  у
меня на скрещении прицела, я сбрасывал бомбы. Это  было  сигналом  для  всей
команды, и они тоже сбрасывали бомбы. Так что я хочу тебе сказать  вот  что,
Никки: это естественно, когда человек до смерти чего-то боится. Такое  может
быть с самыми лучшими людьми. Важно не пойти ко дну, держать себя в руках  и
делать то, что ты считаешь надо делать.
   - Понял, дед.
   Голос у Никки звучал сухо, и  Кроуфорд  подумал:  интересно,  все  ли  он
понял. Наверное, многое. Никки был мальчик умный  и  добрый.  "А  сам  я,  -
подумал Кроуфорд, - старался ли в прошлом лучше понять отца?"
   Он взглянул на часы. Пора двигаться. Обычно  он  приезжал  в  Си-би-эй  в
10.30, но сегодня надо быть раньше, так как он хотел  повидать  руководителя
отдела по поводу Чака Инсена - настало время снимать его с ответственного за
выпуск "Вечерних новостей". Слоуна все еще бесило воспоминание  о  стычке  с
Инсеном накануне, и  он  был  преисполнен  решимости  добиться  изменений  в
подборе кадров для "Новостей".
   Кроуфорд встал  из-за  стола  и,  извинившись,  поднялся  к  себе,  чтобы
одеться.
   Выбирая галстук - тот, что будет на нем, когда он вечером появится  перед
камерой, - и тщательно повязывая его, Кроуфорд думал об отце  и  представлял
себе то, о чем рассказывал старик. Энгусу в то время  было  лет  двадцать  с
небольшим - он был вдвое моложе, чем Кроуфорд сейчас, совсем  зеленый  юнец,
который и жизни-то еще не  видел  и  ужасно  боялся  умереть,  скорее  всего
страшной смертью. Даже когда Кроуфорд работал журналистом во  Вьетнаме,  он,
безусловно, не подвергался таким испытаниям.
   Внезапно совесть заговорила в нем: как он мог раньше этого не понять,  не
прочувствовать, не пожалеть отца?
   Беда в том, подумал Кроуфорд, что слишком он поглощен  своей  профессией,
слишком захвачен потоком каждодневных  новостей  и  потому  склонен  считать
события  предшествующих  лет  отошедшими  в  историю  и,  следовательно,  не
имеющими  отношения  к  бурной   полнокровной   сегодняшней   жизни.   Такое
умонастроение профессионально - он наблюдал нечто подобное и  у  других.  Но
события тех лет не отошли в историю и никогда не отойдут в прошлое  для  его
отца.
   Кроуфорд не был в этом отношении невеждой. Он читал о налете на Швайнфурт
в книге под названием "Черный четверг". Автор, Мартин Кэйдин, сравнивал этот
рейд с "бессмертными сражениями под Геттисбергом и  в  Аргоннском  лесу,  на
островах Мидуэй, на реке Балдж и у Порк-Чоп-Хилла".
   "И мой отец, - напомнил себе  Кроуфорд,  -  был  участником  этой  долгой
саги". До сих пор Кроуфорд никогда не смотрел на это под таким углом.
   Надев пиджак, он взглянул на себя  в  зеркало  и,  удовлетворенный  своим
видом, спустился вниз. Он попрощался с Джессикой и с Никки, затем подошел  к
отцу и сказал:
   - Ну-ка встань.
   Энгус в изумлении посмотрел на него. Кроуфорд повторил:
   - Встань же.
   Энгус отодвинул стул и медленно поднялся. Инстинктивно, как с  ним  часто
бывало, он встал по стойке "смирно".
   Кроуфорд подошел к отцу, крепко обнял его и расцеловал в обе щеки.
   Старик явно удивился и даже покраснел.
   - Эй, эй! Это еще что такое?..
   - Я люблю тебя, старый ты чудак, - сказал Кроуфорд, глядя ему в лицо.
   У порога Кроуфорд обернулся. По лицу Энгуса расплылась блаженная  улыбка.
У Джессики на глазах были слезы. А Никки так и сиял.

***

   Карлос и Хулио с удивлением увидели, что Кроуфорд Слоун  выехал  из  дома
раньше обычного. Они тотчас условным кодом  сообщили  об  этом  своему  шефу
Мигелю.
   К этому времени Мигель уже выехал из оперативного центра  в  Хакенсаке  и
вместе с другими ехал в пикапе "ниссан", снабженном радиотелефоном, по мосту
Джорджа Вашингтона, соединяющему Ныо-Джерси с Нью-Йорком.
   Мигеля это известие  ничуть  не  смутило.  В  свою  очередь,  он  передал
зашифрованный приказ, что все планы остаются в силе, время их  осуществления
при необходимости можно приблизить. А сам подумал: "Намеченная акция  явится
для всех полной неожиданностью: логически она никак не  будет  оправдана,  и
очень скоро возникнет вопрос - зачем?"

Глава 10

   Приблизительно в то время, когда Кроуфорд Слоун выехал из своего  дома  в
Ларчмонте, направляясь в Си-би-эй, Гарри Партридж проснулся в Канаде  -  это
было в Порт-Кредите, близ Торонто. Спал он крепко и, проснувшись,  в  первые
минуты не мог понять, где находится. Это случалось с  ним  часто,  поскольку
просыпался он в самых разных местах.
   Когда мысли пришли в порядок, он оглядел знакомую комнату  и  понял,  что
если сесть в постели - чего пока он еще не склонен был делать, - то  в  окно
видны будут широкие просторы озера Онтарио.
   Это была  база  Партриджа,  его  логово,  но  из-за  работы,  требовавшей
постоянных переездов, он приезжал сюда в течение года лишь ненадолго. И хотя
тут  были  его  вещи  -  одежда,  книги,  фотографии  в  рамках,   сувениры,
привезенные в разные времена из разных мест, - квартира не была записана  на
его имя. Как гласила карточка рядом со звонком в  вестибюле  шестью  этажами
ниже, официальным квартиросъемщиком была В. Уильяме (В, означало Вивиен).
   Каждый месяц, в каком бы уголке земного шара Партридж ни был, он  посылал
Вивиен чек для уплаты  за  квартиру,  а  она  за  это  жила  в  его  норе  и
поддерживала порядок. Такой уговор - включая то, что время  от  времени  они
спали вместе, - устраивал обоих.
   Вивиен работала медсестрой неподалеку, в больнице на Куинсуэй, а  сейчас,
слышал Партридж, хлопотала на кухне. По всей вероятности, готовит  чай  -  а
она знала, что он любит пить чай по утрам,  -  и  скоро  принесет  его.  Тем
временем мысли Партриджа вернулись к событиям,  происшедшим  накануне,  и  к
тому, как он летел потом из Далласа в Торонто на запоздавшем самолете.
   Происшествие  в  далласском  аэропорту  имело  прямое  отношение  к   его
профессии, и он  сразу  взялся  там  за  дело.  Это  входило  в  обязанности
Партриджа, и за  это  Си-би-эй  хорошо  платила  ему.  Однако,  вспоминая  о
случившемся вчера вечером и сегодня утром, он не мог не думать о происшедшей
трагедии. Судя по последним сообщениям, более семидесяти человек из тех, кто
находился на борту самолета, погибли, многие серьезно ранены, а на маленьком
самолетике, столкнувшемся в воздухе с аэробусом, погибли все шесть  человек.
Партридж понимал,  что  многие  сраженные  горем  семьи  и  друзья  погибших
страдают сейчас, горько переживают утрату.
   Он подумал, что не  раз  и  ему  хотелось  заплакать  на  месте  событий,
которые, по своей профессии, ему приходилось наблюдать, включая и  вчерашнюю
трагедию. Но он всегда умел сдерживаться - за исключением одного  случая,  о
котором, если он всплывал в памяти, Партридж старался тотчас забыть. Однако,
вспоминая его, Партридж задумывался над тем, что же он за человек  и  почему
не может плакать.
   В  начале  своей  репортерской  карьеры  Гарри   Партридж   находился   в
Великобритании, и в это время в Уэльсе произошла трагедия. Случилось  это  в
Аберфане, шахтерском поселке, где с  отвала  съехал  большой  пласт  угля  и
завалил начальную школу. Под углем погибло сто шестнадцать детей.
   Партридж приехал на место происшествия вскоре после того,  как  случилось
несчастье, и видел, как вытаскивали трупы. Каждое маленькое тельце, покрытое
черной вонючей густой грязью, окатывали из брандспойта и лишь потом  увозили
для опознания.
   Окружавшие Партриджа репортеры,  фотографы,  полицейские,  зеваки  -  все
плакали, судорожно глотая слезы. Партриджу тоже хотелось заплакать, но он не
мог. Совершенно больной, но с сухими глазами,  он  довел  свой  репортаж  до
конца и уехал.
   С тех пор он видел бесчисленное множество происшествий, которые могли  бы
вызвать слезы, но тоже никогда не плакал.
   Может быть, у него есть какой-то дефект, и он человек холодный? Он  задал
этот вопрос однажды приятельнице-психиатру, с которой  они  выпивали  как-то
вечером, а потом легли в постель.
   Она сказала ему: "Все с тобой в порядке, иначе  ты  не  задавал  бы  этот
вопрос.  Просто  у  тебя  есть  такой  защитный  механизм,  который   делает
отвлеченным все, что ты видишь. Все свои переживания ты запихиваешь  внутрь,
и  они  у  тебя  копятся  где-то  там.  Настанет   день,   когда   хранилище
переполнится, лопнет, и ты заплачешь - и как заплачешь!"
   Всеведущая женщина, делившая с ним постель, оказалась права, и такой день
настал... Но об этом Партридж тоже не хотел думать, и он  задвинул  в  глубь
памяти то событие, как раз когда Вивиен вошла в  спальню,  неся  на  подносе
утренний чай.
   Ей перевалило за сорок - у нее было резко очерченное лицо и прямые черные
волосы, в которых проглядывала седина. Она не  была  ни  красивой,  ни,  как
принято говорить, хорошенькой, но теплой и щедрой, - и  с  ней  было  легко.
Вивиен овдовела еще до знакомства с Партриджем, причем замужество ее, как он
догадывался, было не из удачных, хотя она редко говорила о нем. У  нее  была
дочь, жившая в Ванкувере. Время от времени девушка приезжала в  Торонто,  но
Партридж ни разу не видел ее.
   Партриджу нравилась Вивиен, хотя он и не был в нее влюблен  и,  поскольку
знал ее достаточно долго, понимал, что никогда не полюбит. А вот Вивиен, как
он подозревал, любила его и полюбит еще больше, стоит дать ей повод.
   А пока она мирилась с их отношениями, не требуя большего. Сейчас Партридж
пил чай, а Вивиен внимательно рассматривала его. Она обнаружила, что он  еще
больше похудел и лицо его, хоть оно  и  казалось  по-прежнему  мальчишеским,
Прорезали морщины усталости и напряжения. Лохматая голова, в  которой  стала
заметна седина, нуждалась в стрижке. Заметив,  что  она  его  рассматривает,
Партридж спросил:
   - Ну-с, и какой же будет приговор?
   Вивиен с наигранным отчаянием покачала головой:
   - Ты только погляди на себя! Ты же уехал от меня здоровым  и  крепким.  А
через два с половиной месяца вернулся усталый, бледный, изголодавшийся.
   - Знаю, Вив. - Он состроил гримасу. - Такая уж  у  меня  жизнь.  Огромное
напряжение, спать ложусь в самое непотребное время, ем черт знает что и пью.
- И с улыбкой добавил:
   - Так что вот - приехал, как всегда, в разобранном  состоянии.  Чем  меня
порадуешь?
   - Для начала дам тебе хороший завтрак, чтоб ты поел "здоровой пищи", - со
смесью решительности и дружелюбия сказала она. - Можешь не вставать - я  все
тебе принесу. Затем будешь есть всякие питательные вещи вроде рыбы  и  дичи,
свежих овощей и фруктов. Как позавтракаешь, я подстригу тебя. А потом отведу
в сауну и на массаж - я уже договорилась.
   Партридж откинулся на подушки и выбросил вверх руки.
   - Отлично!
   - Завтра, - продолжала  Вивиен,  -  тебе,  наверное,  захочется  повидать
старых приятелей в Си-би-си - ты всегда ведь  с  ними  встречаешься.  Но  на
вечер я взяла нам билеты на концерт Моцарта в зале Роя  Томсона  в  Торонто.
Пусть музыка вымоет из тебя всю грязь. Я знаю, ты это любишь. А помимо этого
будешь отдыхать и делать что хочешь. - Она передернула плечами. -  Может,  в
промежутках тебе захочется побаловаться и в постели. Вчера ты  уже  пытался,
но слишком был усталый. Сразу заснул.
   Партридж почувствовал безмерную благодарность к Вивиен.  Надежная  она  -
как скала. Накануне в аэропорту Торонто,  хотя  самолет  приземлился  поздно
ночью, она терпеливо ждала его и затем привезла сюда.
   - А тебе разве не нужно на работу? - спросил он.
   - У меня есть несколько неиспользованных выходных.  Я  договорилась,  что
возьму их начиная с сегодняшнего дня. Меня заменит другая сестра.
   - Вив, такая, как ты, встречается одна на миллион, - сказал он ей.
   Вивиен ушла готовить завтрак, и мысли Партриджа  вернулись  к  вчерашнему
дню.
   Он вспомнил о звонке Кроуфорда Слоуна,  поздравившего  его,  -  Партриджа
отыскали тогда в далласском аэропорту.
   Говорил Кроуфорд несколько натянуто, что часто бывало  в  их  разговорах.
Иной раз Партриджу так и хотелось сказать ему:  "Послушай,  Кроуф,  если  ты
думаешь, что я имею на тебя зуб - за Джессику, или за твое место, или вообще
за что бы то ни было, - забудь об этом! Я не имею на тебя зуба и никогда  не
имел". Но Партридж  понимал,  что  это  лишь  еще  больше  осложнило  бы  их
отношения, да Кроуфорд скорее всего и не поверил бы ему.
   Во Вьетнаме Партридж прекрасно понимал,  почему  Слоун  вылетал  лишь  на
короткие задания: он хотел как можно больше болтаться в Сайгоне и как  можно
чаще выступать в  "Новостях"  Си-би-эй.  Но  Партриджу  тогда  было  на  это
наплевать, как наплевать было и сейчас. У него были свои интересы.  И  одним
из них - это можно, пожалуй, назвать пристрастием - была тяга к  зрелищам  и
звукам войны.
   Война.., кровавый бедлам сражений..,  грохот  и  пламя,  вырывающиеся  из
больших орудий,  пронзительный  свист  и  уханье  падающих  бомб..,  стрекот
пулеметов, когда  не  знаешь,  кто  стреляет,  по  кому  и  откуда..,  почти
чувственное возбуждение от  грозящей  тебе  опасности,  невзирая  на  страх,
вызывающий  дрожь,  -  все  это  увлекало  Партриджа,  высвобождало  в   нем
адреналин, заставляло быстрее бежать кровь...
   Он обнаружил это сначала во  Вьетнаме,  при  своем  первом  знакомстве  с
войной. И с тех пор это наваждение владело им.
   Он не раз говорил себе: "Признайся - тебе это нравится",  и  признавался:
"Да, нравится, и я дурак и мерзавец".
   Дурак или нет, но Партридж не возражал, когда Си-би-эй  посылала  его  на
театр военных действий. Он  знал,  что  коллеги  называют  его  "Пиф-паф"  -
презрительной кличкой, обозначающей телевизионщика, который обожает войну, -
он не раз слышал, что это хуже, чем пристрастие к  героину  или  кокаину,  а
конец почти такой же.
   Но в Отделе новостей Си-би-эй - а это главное - знали, что Гарри Партридж
освещает военные события лучше всех. Поэтому его не слишком огорчило,  когда
Слоуну досталось кресло ведущего "Вечерних  новостей  на  всю  страну".  Как
любой корреспондент, Партридж надеялся занять это  престижное  место,  но  к
тому времени, когда его занял Слоун,  Партридж  был  уже  настолько  увлечен
своей работой, что потеря этого места не имела для него большого значения.
   Как ни странно, вопрос об этом месте  недавно  снова  вдруг  возник.  Две
недели назад у него был разговор с Чаком Инсеном, который, предупредив,  что
"разговор будет деликатный и личный", сообщил, что в "Вечерних  новостях  на
всю страну" предстоят серьезные перемены. "Если  это  произойдет,  -  сказал
тогда Инсен, - не хотел ли бы ты вернуться с холода и стать ведущим? У  тебя
это чертовски хорошо получается".
   Партридж настолько удивился, что не знал, как  реагировать.  Тогда  Инсен
сказал: "Можешь сейчас не давать  мне  ответа.  Я  просто  хотел,  чтобы  ты
подумал - на случай, если потом я к тебе с этим вопросом обращусь".
   Впоследствии по своим каналам Партридж узнал, что между Чаком  Инсеном  и
Кроуфордом Слоуном идет борьба за власть. Но даже если  Инсен  победит,  что
представлялось нереальным, Партридж сомневался, захочет ли и  сможет  ли  он
стать ведущим. "Особенно, - с усмешкой сказал он себе, -  когда  в  стольких
точках планеты еще гремят пушки".
   И всякий раз, когда он думал  о  Кроуфорде  Слоуне,  в  памяти  неизбежно
возникала Джессика - хотя это было уже лишь  воспоминанием,  так  как  между
ними ничего теперь не было, даже случайных разговоров, да и в  обществе  они
сталкивались редко, может быть, раз-другой в году. Нет, Партридж никогда  не
винил Слоуна за то, что тот увел у него Джессику, понимая, что сам  сглупил.
Он ведь мог жениться на ней, но решил этого не делать, и Слоун просто  занял
освободившееся  место,  показав,  что  он  мудрее  и  лучше  разбирается   в
ценностях...
   В спальне снова появилась Вивиен и начала  постепенно  приносить,  как  и
обещала, "здоровую пищу": свежевыжатый апельсиновый сок, густую овсяную кашу
с бурым сахаром и молоком, затем - яичницу на белом  хлебе,  крепкий  черный
кофе, который она смолола перед самой заваркой, и, наконец, тосты с медом.
   Особенно тронул Партриджа мед. Это напоминало ему -  как,  собственно,  и
было  задумано  -  о  его  родной  провинции,  где  он  начинал  работать  в
журналистике на местном радио. Он вспомнил, как рассказывал Вивиен про  свою
работу на радиостанции, называвшейся тогда "20/20"; это означало, что каждые
двадцать минут рок-н-ролл прерывался  заголовками  новостей,  полученных  по
телеграфу от агентства АП. Выкрикивал эти заголовки юный Гарри Партридж.  Он
улыбнулся, вспомнив сейчас об этом: казалось, то было так давно.
   После завтрака, прогуливаясь в пижаме по квартире, он заметил:
   - Грязновато тут у нас стало. Надо заново все покрасить  и  купить  новую
мебель.
   - Я знаю, - согласилась Вивиен. - Я уже говорила с  хозяевами  дома,  что
стены требуют покраски. Но мне  ответили,  что  на  эту  квартиру  не  стоит
тратиться.
   - Ну и плевать на них! Обойдемся без хозяев.  Найди  маляра  и  вели  ему
сделать что надо. Я оставлю тебе достаточно денег перед отъездом.
   - Ты всегда очень щедр, - сказала она. И добавила:
   - А у тебя по-прежнему есть это право не  платить  подоходный  налог?  Он
ухмыльнулся:
   - Конечно.
   - Никому и нигде?
   - Никому, и это вполне законно и честно. Я не заполняю никаких  налоговых
деклараций - мне это не надо. Зато сохраняю уйму времени и денег.
   - Я так и не понимаю, как это тебе удается.
   - Тебе я могу рассказать, - сказал он, - хотя обычно я об этом не говорю.
Люди, которые платят подоходный налог, начинают завидовать,  потому  что  не
любят, когда плохо тебе одному, А объясняется все очень просто, - сказал он,
- надо быть канадским гражданином, иметь канадский  паспорт  и  работать  за
границей.
   Многие не знают  того,  что  Соединенные  Штаты  -  единственная  крупная
держава в мире, которая взимает налог со своих граждан независимо  от  того,
где они живут. Дядя Сэм взимает налог даже с американцев, постоянно  живущих
за пределами США. А Канада этого не делает. Канадцы, выехавшие из страны, не
подлежат  налогообложению  в  Канаде,  и  как  только  налоговое  управление
удостоверится, что ты уехал, они тобой уже не интересуются. Так же поступают
и британцы... Со мной дело обстоит следующим  образом,  -  продолжал  он,  -
Отдел новостей Си-би-эй каждый месяц  переводит  жалованье  на  мой  счет  в
нью-йоркское отделение банка Чейз-Манхэттен. А я перевожу оттуда  деньги  на
счета в д