рь, будучи хозяином положения, Мигель презрительно бросил:
   - Не твоего ума дело.
   - Все, что происходит на борту этого самолета, - мое дело,  -  огрызнулся
Андерхилл. И он взглянул на гробы. До сих пор он внушал себе, что чем меньше
будет о них знать, тем лучше. Сейчас же,  руководствуясь  скорее  инстинктом
самосохранения, чем здравым смыслом, он решил выяснить все до  конца,  чтобы
обезопасить себя в будущем. - Что там?
   Не обращая внимания на летчика, Мигель приказал Густаво:
   - Скажи людям - пусть выгружают гробы осторожно, не слишком трясут  и  не
ставят на землю.
   - Нет! - раздался возглас Андерхилла. Он загородил вход в самолет.  -  Вы
не вынесете гробы, пока не ответите на мой вопрос.
   От жары по его лысине и лицу струился пот.
   Мигель встретился глазами с Густаво и кивнул. Тут же  произошло  какое-то
движение, раздался металлический лязг, и Андерхилл увидел нацеленные на него
дула шести автоматов - их уже сняли с предохранителей и взвели курки.
   Оторопев и испугавшись, летчик воскликнул:
   - Да Бог с вами, ладно! - Он быстро перевел  взгляд  на  Мигеля.  -  Твоя
взяла. Дай нам только заправиться, и мы уберемся отсюда.
   Пропустив эту просьбу мимо ушей, Мигель прорычал:
   - Отодвинь задницу от двери!
   Андерхилл повиновался, Мигель кивнул  еще  раз,  люди  опустили  дула,  и
четверо вошли в самолет за гробами. Второй пилот помог им снять ремни, затем
гробы по одному выгрузили и перенесли в небольшую хижину. Баудельо и Сокорро
вошли туда следом.

***

   Прошло полтора часа с  момента  посадки  самолета,  и  сейчас,  когда  до
восхода солнца оставались  считанные  минуты,  четко  стала  видна  взлетная
полоса и местность вокруг. За время стоянки в самолет перекачали горючее  из
запасных цилиндров с помощью портативного насоса.  Андерхилл  искал  Мигеля,
чтобы сообщить ему об отлете.
   - Мигель вместе с остальными находится в хижине, - сказал ему Густаво.
   Андерхилл направился туда. Дверь хижины была приоткрыта; услышав  голоса,
пилот распахнул ее настежь. И застыл на пороге, потрясенный увиденным.
   На грязном полу хижины сидели три человека, привалившись к стене,  головы
у них бессильно висели, рот был приоткрыт - они были живы, но  находились  в
коматозном состоянии. Два гроба, вынесенные из самолета, - уже без крышек  и
пустые, - подпирали сидевших с двух сторон, чтобы они не  упали.  Освещением
служила единственная керосиновая лампа.
   Андерхилл мгновенно догадался, кто были эти трое. Не  понять  этого  было
нельзя. Он каждый день слушал последние известия по  американскому  радио  и
читал американские  газеты,  которые  покупал  в  аэропортах  и  заграничных
отелях. Да и средства массовой  информации  Колумбии  сообщали  о  похищении
семьи известного американского телеобозревателя.
   Страх, леденящий душу страх  охватил  Дениса  Андерхилла.  Ему  и  раньше
доводилось ходить по лезвию бритвы, так как этого не мог  избежать  ни  один
пилот, выполнявший чартерные рейсы в Латинскую Америку и из нее. Но  никогда
еще он не был замешан в столь чудовищном злодеянии.  В  ту  же  секунду  ему
стало ясно, что, если  в  США  станет  известно,  какую  он  сыграл  роль  в
переброске этих людей сюда, ему уготовано пожизненное заключение.
   Он чувствовал на себе взгляды тех, кто находился в хижине, - троих мужчин
и женщины, его бывших пассажиров. Их, видимо, тоже напугало его появление.
   В этот момент женщина, сидевшая на полу, очнулась. Она слегка  приподняла
голову. Ее глаза, устремленные  прямо  на  Андерхилла,  прояснились,  и  она
беззвучно пошевелила губами. Затем с усилием прошептала:
   - Помогите.., пожалуйста, помогите.., скажите кому-нибудь...
   Взгляд ее тотчас помутился, и голова упала на грудь.  Из  дальнего  конца
хижины  к  Андерхиллу  метнулась  фигура.  Это  был  Мигель.  Взмахом  руки,
сжимавшей пистолет, он указал на дверь.
   - Вон отсюда!
   Андерхилл вышел в джунгли, Мигель с пистолетом - за ним.
   - Я могу прикончить тебя прямо здесь, - процедил Мигель. - Никто  и  ухом
не поведет.
   У Андерхилла внутри как будто все окаменело. Он пожал плечами.
   - Ты и так меня прикончил, ублюдок.  Ты  втянул  меня  в  эту  историю  с
похищением, и теперь мне все едино.
   Его взгляд упал на пистолет Макарова - предохранитель был снят.  "Ну  что
ж, чему быть, того не миновать",  -  подумал  он.  Он  и  раньше  попадал  в
передряги,  но  из  этой,  похоже,  ему  не  выбраться.   Андерхилл   знавал
головорезов вроде этого Паласиоса, или как там его.  Человеческая  жизнь  не
стоила для них ломаного гроша, для таких прикончить человека - раз плюнуть.
   Он надеялся, что парень выстрелит в упор. Тогда все произойдет  быстро  и
безболезненно... Ну что же он тянет? Внезапно, хотя Андерхилл  и  подготовил
себя к смерти, им овладел панический ужас. И  невзирая  на  то  что  с  него
градом лил пот, его начала бить дрожь. Он открыл было рот, чтобы  взмолиться
о пощаде, но рот тут же наполнился слюной, и Андерхилл не смог выговорить ни
слова.
   Однако человек, наставивший на него дуло, почему-то колебался.
   А Мигель и в самом деле колебался. Если он пристрелит пилота, тогда  надо
пристрелить и второго, значит, самолет не улетит, а это уже никому не нужное
осложнение. Мигель  знал  также,  что  у  колумбийца,  которому  принадлежал
самолет, есть друзья в "Медельинском картеле". Владелец самолета мог поднять
шум...
   Мигель поставил пистолет на предохранитель и произнес угрожающе:
   - Может, тебе просто показалось, что ты что-то видел? А? Или ты  все-таки
ничего не видел во время путешествия?
   Андерхилла осенило: как он сразу не догадался - ему же дают шанс.  И  он,
задыхаясь, торопливо произнес:
   - Конечно, не видел. Ничегошеньки.
   - А теперь выметайся  отсюда  со  своим  паршивым  самолетом,  -  рявкнул
Мигель, - и прикуси язык. Если потреплешься, из-под земли  достану  и  убью,
даю слово. Понял?
   Вздрогнув от облегчения и осознав, что  впервые  он  был  на  волосок  от
смерти и что Мигель пригрозил ему не шутя, Андерхилл кивнул, что все  понял.
Затем повернулся и зашагал к взлетной полосе.

***

   Утренний туман и рваные облака висели над джунглями. Прорезая их, самолет
набирал высоту. Солнце, поднимавшееся в туманной дымке, предвещало  знойный,
влажный день для тех несчастных, что остались на земле.
   Андерхилл автоматически выполнял то, что требовалось, поглощенный мыслями
о будущем.
   Он был уверен, что Фолкнер, сидевший рядом, не видел похищенных Слоунов и
ничего не знает о роли Андерхилла  в  этом  деле  и  о  том,  что  произошло
несколько  минут  назад.  Пусть  так  все  и  будет.  Тогда  Фолкнер  сможет
присягнуть, что и Андерхилл не знал.
   А это чрезвычайно важно: когда Андерхиллу учинят допрос  -  а  этого  ему
наверняка не избежать - он будет утверждать: "Я ничего не знал!" С начала до
конца он ничего не знал о Слоунах.
   Поверят ли ему? Возможно, и не поверят, но  это  не  важно,  -  Андерхилл
начал постепенно успокаиваться.  Покуда  не  отыщется  свидетель,  способный
доказать обратное, это не будет иметь никакого значения.
   Он вспомнил про обратившуюся к нему женщину. Кажется, по радио  сообщали,
что ее зовут Джессика. А вот  она  не  вспомнит  его?  Не  сумеет  ли  потом
опознать? Судя по тому, в каком она была состоянии, - вряд ли. Да и живой-то
ей из Перу, пожалуй, не выбраться.
   Он подал знак Фолкнеру сменить его у пульта. И откинулся в  кресле  -  на
лице его появилось слабое подобие улыбки.
   Андерхиллу ни на секунду не пришла в  голову  мысль,  что  Слоунов  могут
спасти. Не собирался он и сообщать властям, кто и где их держит.

Глава 3

   Не  прошло  и  трех  дней,  как  группа  поиска  на   Си-би-эй   добилась
существенных результатов.
   В Ларчмонте в качестве одного из похитителей семьи Слоуна, возможно, даже
возглавившего операцию, был опознан известный колумбийский террорист  Улисес
Родригес.
   В воскресенье утром, как и было  обещано  накануне,  карандашный  портрет
Родригеса, сделанный двадцать лет  назад  его  однокашником  в  университете
Беркли, был доставлен в  Си-би-эй.  Карл  Оуэне,  раскрывший  имя  Родригеса
благодаря своим связям в Боготе  и  в  Иммиграционной  службе  США,  получил
рисунок в руки и отправился с ним в Ларчмонт. С ним была операторская группа
и срочно вызванный корреспондент из Нью-Йорка.
   Оуэне попросил корреспондента показать  перед  камерой  шесть  фотографий
бывшей учительнице Присцилле Ри, свидетельнице  похищения  на  автомобильной
стоянке у супермаркета. Одна из них была фотокопией  изображения  Родригеса,
остальные пять были изъяты из досье сотрудников телестанции, имевших внешнее
сходство с Родригесом. Мисс Ри без колебаний указала на Родригеса.
   - Вот он. Это он крикнул,  что  они  снимают  фильм.  Здесь  он  выглядит
моложе, но это он. Я узнаю его где угодно. - Затем добавила:
   - Мне показалось, что он у них главный.
   Пока что этой информацией владела только Си-би-эй. (Разумеется, никому не
было известно, что Улисес Родригес использовал псевдоним Мигель, а во  время
перелета в Перу назвался Педро Паласиосом. Однако  это  не  имело  значения,
поскольку в арсенале любого террориста было несколько имен.)  В  воскресенье
поздно вечером четверо из группы поиска - Гарри Партридж, Рита Эбрамс,  Карл
Оуэне и Айрис Иверли - провели  совещание.  Оуэне,  справедливо  гордившийся
своей заслугой, настаивал, чтобы сообщить об открытии  в  выпуске  "Вечерних
новостей" в понедельник.
   Партридж колебался, но Оуэне с жаром доказывал:
   - Слушай, Гарри, пока этой информацией владеем  только  мы.  Мы  же  всех
переплюнули. Если мы выйдем в эфир  завтра,  все  остальные  лишь  подхватят
эстафету, и им, в том числе "Нью-Йорк тайме" и  "Вашингтон  пост",  придется
скрепя сердце воздать нам должное. Но если будем тянуть, весть  о  Родригесе
просочится наружу, и мы упустим первенство. Ты не хуже меня знаешь - у людей
языки длинные. Эта женщина из Ларчмонта, Ри, может рассказать кому-нибудь, и
пойдет, и пойдет! Даже наши могут проболтаться,  и  тогда  информацию  может
перехватить другая телестанция.
   - Я того же мнения, - сказала Айрис Иверли. - Гарри, ты же хочешь,  чтобы
я завтра с чем-то выступила. А кроме Родригеса, у меня ничего нового нет.
   - Знаю, - сказал Партридж. - Я и сам склоняюсь к этому, но есть несколько
причин, чтобы повременить. Я определюсь к завтрашнему дню.
   Остальным пришлось этим довольствоваться. Про  себя  же  Партридж  решил:
Кроуфорд Слоун обязательно должен узнать о том,  что  им  удалось  выяснить.
Кроуф испытывал такую душевную муку, что любой шаг вперед, пусть и не давший
пока конкретного результата, послужит ему утешением. Несмотря на поздний час
- а было около десяти вечера, - Партридж отправился к Слоуну домой.  Звонить
он, разумеется, не мог. Все телефонные разговоры Слоуна прослушивались  ФБР,
а Партридж еще не был готов предоставить ФБР новую информацию.
   Из своего временного личного кабинета Партридж вызвал машину с шофером  к
главному входу здания.
   - Спасибо, что приехал и рассказал, Гарри, - сказал Кроуфорд Слоун, после
того как Партридж все ему выложил. - Вы собираетесь выйти с  этим  завтра  в
эфир?
   - Не уверен. - Партридж высказал все свои соображения  "за"  и  "против",
добавив:
   - Утро вечера мудренее.
   Они сидели в гостиной со стаканами  в  руках,  где  всего  четыре  вечера
назад, подумал Слоун,  и  сердце  его  сжалось,  он,  вернувшись  с  работы,
разговаривал с Джессикой и Николасом.
   Когда Партридж входил, агент ФБР вопросительно на него посмотрел. Сегодня
он подменял Отиса Хэвелока, проводившего вечер с семьей. Но Слоун решительно
закрыл дверь из гостиной в холл, и двое коллег  разговаривали  приглушенными
голосами.
   - Каково бы ни было твое решение, - сказал Слоун, - я его  поддержу.  Как
ты думаешь, тебе еще не пора вылетать в Колумбию?
   Партридж отрицательно покачал головой:
   - Пока нет. Пойми: Родригес наемник. Он орудует по всей Латинской Америке
и Европе. Поэтому я должен еще кое-что выяснить, в частности, где проводится
эта операция. Завтра я опять засяду за телефон. Остальные тоже.
   В первую очередь Партридж намеревался позвонить  адвокату,  связанному  с
организованной преступностью; Партридж говорил с ним в пятницу,  но  тот  до
сих пор не перезвонил. Интуиция подсказывала Партриджу, что Родригес, как  и
всякий, кто действует подобным образом на территории США, должен  непременно
войти в контакт с преступными кругами.
   Когда Партридж уходил, Слоун положил ему руку на плечо.
   - Гарри, дружище, - сказал он взволнованно, -  я  убедился,  что  ты  моя
единственная надежда вернуть Джессику,  Никки  и  отца.  -  Он  с  сомнением
помолчал, затем продолжал:
   - Да, было время, когда мы с тобой разошлись, и если в том есть моя вина,
прости. Но как бы то ни было, я просто хочу,  чтобы  ты  знал:  все,  чем  я
дорожу в этом мире, в твоих руках.
   Партридж хотел сказать что-нибудь в ответ, но не нашел  подходящих  слов.
Он лишь несколько раз кивнул, тронул Слоуна за плечо и пробормотал:
   - Спокойной ночи.
   - Куда ехать, мистер Партридж? - спросил шофер Си-би-эй.
   Было около полуночи, и Партридж устало ответил:
   - В отель "Интер-континентл", пожалуйста. Откинувшись на спинку  сиденья,
Партридж вспомнил прощальные слова Слоуна и подумал: "Да, я тоже  знаю,  что
такое терять или бояться потерять любимого человека". В его жизни сначала  -
давным-давно - это была  Джессика,  хотя  обстоятельства,  при  которых  это
случилось, не шли ни  в  какое  сравнение  с  нынешней  отчаянной  ситуацией
Кроуфа. Потом Джемма...
   Он отогнал эту мысль. Нет! Он ни за что не будет думать сегодня о Джемме.
Последнее  время  воспоминания  о  ней  не  дают  ему  покоя..,  они  словно
наваливаются на него вместе с усталостью.., и всегда причиняют боль.
   Он заставил себя вернуться мыслями к Кроуфу, который  страдал  не  меньше
Джессики, да еще терзался тем, что потерял сына. Партридж так и  не  испытал
отцовского чувства. Хотя предполагал, что утрата ребенка способна  причинить
невыносимую муку, может быть, самую  невыносимую  в  жизни.  Они  с  Джеммой
хотели детей... Он вздохнул... Джемма, милая.
   Он больше  не  сопротивлялся..,  машина  плавно  катила  к  Манхэттену..,
расслабившись, он предался воспоминаниям.
   После простой церемонии бракосочетания в  Панаме,  когда  они  с  Джеммой
стояли перед ним и искренне клялись  выполнять  супружеский  долг,  Партридж
навсегда уверовал в то, что скромные свадьбы служат  началом  более  крепких
брачных  союзов,  чем  пышные,  богатые  пиршества,  которые,  как  правило,
оканчивались разводом.
   Хотя это было личное и субъективное мнение, основанное главным образом на
его собственном  житейском  опыте.  Первый  брак  Партриджа,  заключенный  в
Канаде, начинался с "белой свадьбы"  по  всем  правилам:  подружки  невесты,
несколько сотен гостей, венчание в церкви - все по настоянию матери невесты;
сему предшествовали "театральные" репетиции, лишавшие смысла саму церемонию.
В результате ничего из этого не вышло, за что Партридж винил  -  по  крайней
мере наполовину - себя самого, а риторический обет верности -  "пока  смерть
не разлучит нас" - исчерпал себя через  год,  когда  по  обоюдному  согласию
супруги предстали перед судьей.
   Напротив, брак с Джеммой, начавшийся столь невероятным образом - на борту
самолета папы, - креп по мере того, как росла их  любовь.  Никогда  в  жизни
Партридж не был так счастлив.
   Он продолжал работать корреспондентом в Риме, где иностранные журналисты,
по  определению  коллеги  из  Си-би-эй,  "жили  по-королевски".   Сразу   по
возвращении из поездки Партридж и Джемма сняли квартиру  в  palazzo  <дворец
(исп.).> XVI века, между лестницей на площади Испании и  фонтаном  Треви.  В
квартире было восемь комнат и три балкона. В те времена,  когда  телестанции
тратили  деньги,  не  задумываясь  о  завтрашнем  дне,  корреспонденты  сами
подыскивали себе жилье  и  подавали  счета  на  оплату.  С  тех  пор  многое
изменилось: бюджеты сократились, и  бухгалтеры  стали  править  бал,  теперь
телестанции сами обеспечивали сотрудников квартирами попроще и подешевле.
   А тогда, взглянув на их первый дом, Джемма воскликнула:
   "Гарри, mio amore <любовь моя (ит.).>, это же настоящий рай. А я этот рай
усемерю". И она сдержала слово.
   У Джеммы был дар заражать смехом, весельем и жизнелюбием. Кроме того, она
умело вела хозяйство и прекрасно готовила. Но вот что ей не  удавалось,  так
это считать деньги и пользоваться чековой книжкой. Когда  Джемма  выписывала
чек, она часто забывала заполнить  корешок,  поэтому  денег  на  счету  было
всегда меньше, чем она полагала. Но если она и вспоминала про корешок, то ее
подводила арифметика - она путала сложение с вычитанием; так  что  Джемма  и
банк страдали несовместимостью.
   - Гарри, tesoro <сокровище (ит.).>, в банкирах  совсем  нет  нежности,  -
пожаловалась она как-то после сурового выговора от  управляющего  банком.  -
Они.., как это по-английски?
   - "Прагматики", подойдет? - подсказал он, забавляясь.
   - Ой, Гарри, какой же ты умный! Да,  -  закончила  Джемма  решительно,  -
банкиры - ужасные прагматики.
   Партридж легко нашел решение. Он стал сам регулировать  семейный  бюджет,
что было минимальной данью тем милым новшествам,  которые  появились  в  его
жизни.
   Но Джемма обладала и другой особенностью, требовавшей  более  деликатного
подхода. Она обожала машины - у нее была старенькая "альфа-ромео", - но, как
многие  итальянцы,  водила  чудовищно.  Иногда,  сидя  рядом  с  Джеммой   в
"альфа-ромео"  или  в  его  "БМВ",  которую  она  тоже  любила  водить,   он
зажмуривался от страха, но всякий раз им удавалось уцелеть, и  он  сравнивал
себя с кошкой, потерявшей одну из своих девяти жизней.
   Когда жизней осталось всего четыре, он решил попросить Джемму  больше  не
садиться за руль.
   - Я слишком люблю тебя, - уговаривал он ее. - Когда мы  расстаемся,  меня
мучает страх: я до смерти боюсь, что ты попадешь в аварию и пострадаешь.
   - Но, Гарри, - запротестовала Джемма, не понимая, о чем идет речь, - я же
осмотрительный, prudente <осторожный (ит.).> водитель.
   Партридж не стал продолжать спор, однако время от времени  вновь  касался
этой темы, уже изменив стратегию, мол, Джемма действительно осторожна, но он
сам просто псих. Однако все, чего ему удалось добиться,  так  это  условного
обещания:
   - Mio amore, как только я забеременею, ни за что не сяду за руль. Клянусь
тебе.
   Это было лишним подтверждением того, как им обоим хотелось детей.
   - Не меньше троих, - объявила Джемма  сразу  после  свадьбы,  и  Партридж
согласился.
   Партриджу приходилось периодически уезжать из Рима по  заданию  Си-би-эй.
Джемма же продолжала работать стюардессой. Однако вскоре стало очевидно, что
так они почти не могут бывать вместе, поскольку иногда не  успевал  Партридж
вернуться из командировки, как улетала Джемма, и  наоборот.  Джемма  решила,
что ради семейной жизни прекратит летать.
   К счастью, когда она сообщила, что  собирается  уйти  из  "Алиталии",  ей
нашли работу на земле, и теперь она постоянно находилась в Риме. И Джемма, и
Партридж были счастливы, что могли проводить вместе гораздо больше  времени.
Они с наслаждением бродили по Риму, окунаясь в его тысячелетнюю  историю,  о
которой Джемма знала целую кучу всякой всячины.
   - Император Август - приемный сын Юлия Цезаря - создал  пожарную  команду
из рабов. Но разразился большой пожар, с которым рабы не сумели  справиться,
тогда он избавился от них и нанял в  качестве  пожарных  свободных,  vigiles
<бдительных (ит.).> граждан,  которые  служили  лучше.  А  все  потому,  что
свободные люди хотят тушить пожары.
   - Это правда? -  с  сомнением  спросил  Партридж.  В  ответ  Джемма  лишь
улыбнулась; Партридж проверил эти сведения и убедился, что она не  ошиблась:
свободн