е увижу Варнаву.
   - Поезжай домой, хорошенько поешь и обязательно прими свои таблетки -  не
хватало тебе только принести в подоле... Я же отвечаю  за  тебя,  птичка.  И
выспись, на тебе лица нет. А ходить в "Ротонду" не советую. Я знаю,  что  ты
меня не послушаешь, ты взрослая девочка, тебе скоро двадцать три, за плечами
университет... Но я же не виновата, что у тебя ума как не было, так и нет...
   Она чмокнула меня в щеку,  приобняла.  Я  любила  Изольду  почти  так  же
сильно, как маму.
 
*** 
 
   Вадим Чашин, заглянув в кабинет Хлудневой, расплылся в улыбке:
   - Приветствую вас, Изольда Павловна...
   - Ты, я вижу,  сияешь  как  медный  грош.  Нашел  убийцу?  -  Она  устало
улыбнулась и предложила Чашину кофе. - Пей, у меня полный термос...
   Рассказывай, не томи...
   - Да нет, убийцу я пока не нашел. Да и вообще не уверен, что этот  убийца
существует. Главное, что, как мне кажется, я выяснил личность погибшей.
   Ее зовут Вера Холодкова.
   - Проститутка?
   Вадим развел руками.
   - Так я и знала. Едва увидела это дурацкое платье, накладные ресницы,  ее
прическу, так почему-то сразу подумала, что она  из  ночных  бабочек.  Да  и
Желтков звонил, - Изольда имела в  виду  судмедэксперта,  -  сказал,  что  у
девушки печень ни к черту, вся разрушена, что пила она как сапожник, курила,
ну и все такое...
   - Ее опознали  по  фотографии  практически  все  работники  "Братиславы",
включая горничных, с которыми она была на короткой ноге, и  все,  как  один,
утверждали, что на Вере было явно чужое платье, во всяком случае, это - не в
ее стиле...
   - Вадим! Какой еще стиль?! О чем ты? Разве у  таких  девиц  вообще  может
быть свой стиль?..
   - Напрасно вы  так,  Изольда  Павловна,  ведь  каждая  женщина  одевается
по-своему, даже проститутка.
   И мне показалось, что это замечание свидетельниц о стиле - весьма ценное.
   - Заметьте, у Веры Холодковой свои волосы были короткими, - Вадим  провел
ребром ладони чуть пониже своего уха, - а хвост себе прицепила, словно они у
нее длинные. Спрашивается, зачем это ей понадобилось?
   - Так им же по штату положено держать себя  в  форме,  время  от  времени
менять внешность, следить за собой... - презрительно хмыкнула Изольда, и  по
ее внешнему виду было нетрудно догадаться, что об убитой у  нее  уже  успело
сложиться определенное мнение.
   - В том-то и дело, что раньше она никогда не пользовалась этим хвостом, а
носила прическу, которую можно было назвать скорее "растрепанный мальчик"
   (так  охарактеризовала  ее  администраторша),  а  одевалась  Вера  вполне
современно, предпочитала  темные  цвета,  облегающие  платья,  да  и  вообще
считалась одной из самых дорогих девушек в гостинице...
   - И это при том, что она пила?..  Кстати,  ты  не  хочешь  встретиться  с
Иконниковым? - осторожно, чтобы случайным словом не  свести  на  нет  работу
Вадима, спросила Изольда, намекая на то,  что  встреча  с  профессионалом  -
человеком, который занимается исключительно проститутками и является главной
фигурой в местной полиции нравов, - была бы нелишней.
   -  Я  звонил  ему,  и  он  обещал  перезвонить  вам,  чтобы  поконкретнее
договориться о встрече, ведь Иконников может  рассказать  вам  о  Вере  куда
больше моего... Я вкратце изложил  ему  факты,  и  мне  показалось,  что  он
совершенно не удивился, узнав, что Вера закончила жизнь таким вот образом...
   - Она, случайно, не наркоманка? Хотя Желтков наверняка сказал бы  мне  об
этом... - задумчиво произнесла Изольда.
   - Кажется, нет, но Иконников, повторяю, знает о ней больше, чем я. А пока
могу сообщить только то, что Вера Холодкова в последнее время  появлялась  в
"Братиславе" довольно редко и что только за последний год  у  нее  появилась
машина - подержанный "форд", - шуба из чернобурки, бриллианты...
   - Это  все  рассказала  тебе  администраторша?  Интересно,  сколько  Вера
платила этой даме за то, чтобы ее впускали в гостиницу?.. Ну да ладно... Бог
с ними, они сами выбрали эту дорогу. Но девушку все равно жаль.
   - Извините меня, Изольда Павловна, но я опять про  стиль...  Вы  же  сами
заметили, что на Холодковой было необычное платье, какие сейчас не носят, да
и прическа была странноватая...
   - Вадим, к чему ты клонишь?
   - А к тому, что все это было надето на ней НЕ СЛУЧАЙНО.  Навряд  ли  Вера
встала утром и подумала: "А почему бы мне не сшить себе идиотское платье?"
   - Оно вовсе и не идиотское...
   - ...и не изменить прическу? Думаю, что за  всем  этим  кроется  причина,
раскрыть которую, я надеюсь, мне помогут все, кто знал Холодкову...
   - Вот и займись этим, хотя мне кажется, что она сама выпрыгнула  в  окно,
как это делают многие наркоманы...
   Они поговорили еще немного, наметили план действий, и, лишь  когда  Вадим
ушел, Изольда снова, в который уже раз, поймала себя на том, что слишком  уж
откровенно выдала свои чувства  по  отношению  к  совершенно  незнакомой  ей
особе, заслуживающей, быть может, и более снисходительного отношения к  себе
уже по той причине, что ее нет в живых...
   Чертова раздражительность! Изольда порой едва сдерживала себя,  чтобы  не
сорваться на милого симпатягу Чашина, не считая других своих коллег из  угро
и прокуратуры, и все из-за того, что ночь она спала неспокойно, если  вообще
спала... Нервы? Быть может. Хотя раздражительность  могла  быть  вызвана  не
столько  самой  бессонницей,  сколько  причиной,  по  которой  эта  коварная
злодейка нахально поселилась в ее доме.
   Ночь в тихой большой  квартире  полнилась  тревожными  мыслями,  которые,
словно   обретая   реальные   очертания,   метались   по    стенам    синими
зигзагообразными тенями, разрываемыми на части всполохами света  от  уличных
фонарей. В такие минуты Изольда, обняв колени  и  вся  сжавшись,  сидела  на
постели с широко  раскрытыми  глазами  и  смотрела  в  одну  точку,  пытаясь
сосредоточиться и понять, что же  все-таки  с  ней  происходит,  откуда  эта
душевная дисгармония, внутренний страх  перед  чем-то  неизвестным,  живущим
рядом с ней и мешающим  нормальной  жизни.  Безусловно,  работа,  тяжелая  и
требующая неимоверного нервного напряжения,  играла  в  этом  пограничном  с
депрессией состоянии не последнюю  роль,  но  при  анализе  прошедшего  дня,
который черно-белой  хроникой  прокручивался  в  мозгу,  не  возникало  того
леденящего  душу  ужаса,  накатывающего  на  нее,  какой  вызывали  события,
относящиеся, казалось бы, к совершенно другой сфере ее жизни...
   Почему-то, находясь на грани сна и яви, ей все чаще и чаще  рисовалась  в
воображении детская песочница, мимо которой она проходила  каждый  день,  но
которая именно в дневные часы не производила на нее никакого впечатления.  А
вот по ночам, мучаясь бессонницей, Изольда представляла  себе  играющих  там
детей и даже слышала, как ей казалось, их нежные воркующие  голоса  и  смех.
Быть может, все дело было  в  материнском  инстинкте,  оказавшемся  по  воле
судьбы невостребованным?.
   А однажды произошло событие, и вовсе испугавшее ее.  Как  ей  показалось,
оно несло в себе элемент чуть  ли  не  мистики.  В  дверь  квартиры  Изольды
позвонила женщина и сказала, что  дочь  Изольды  засыпала  песком  глаза  ее
дочери...
   Незнакомка громко обвиняла Изольду, что та не следит за своим ребенком  и
ее девочка может в результате этой шалости с песком остаться без глаз. Самое
удивительное в этом происшествии заключалось в том, что Изольда,  у  которой
никогда не было детей и уже, наверное, не могло быть,  вдруг  поверила  этой
женщине и пошла за ней, чтобы взглянуть на девочку, которую  приняли  за  ее
дочь.
   Но выйти из подъезда она так и не осмелилась, вдруг  резко  остановилась,
посмотрела в глаза  продолжавшей  шуметь  женщине  и,  покраснев  и  страшно
смутившись, сказала, что у нее нет детей и что та спутала ее с кем-то...
   Возможно,  случись  такое  с   другой   женщиной,   не   так   болезненно
воспринимающей все связанное с темой материнства или  самой  успевшей  стать
матерью, та отнеслась бы этому нелепому недоразумению  совершенно  спокойно.
Что же касается Изольды,  то  ей  подобные  ситуации  казались  знаками,  на
которые невозможно было не обратить внимания. Да и как можно  было,  скажем,
остаться равнодушной ей, закомплексованной донельзя бездетной женщине, когда
на ее имя вдруг откуда ни возьмись приходят посылки с детскими вещами? И  ни
письма, ни обратного адреса, ничего,  что  могло  бы  пролить  свет  на  эти
странные факты.
   Сначала ползунки с детским питанием и сосками, затем какие-то  игрушки  и
свитеры, а потом и вовсе ботиночки на меху...
   ...Раздался звонок  -  Изольда  вздрогнула  и  взяла  трубку.  Она  вновь
вернулась в реальность и теперь отчетливо слышала голос  Бориса  Иконникова,
который готов был прийти к ней уже через четверть часа.
   - Хорошо, я жду тебя, Борис...
   Она вздохнула и, пользуясь тем, что она в кабинете одна и может позволить
себе  многое  из  того,  что  не  принято  демонстрировать   в   присутствии
посетителей, встала и с наслаждением потянулась,  расправив  затекшие  мышцы
спины. Затем ее взгляд упал на фотографию погибшей Веры Холодковой, и  мысли
заработали совершенно в другом направлении...
 
*** 
 
   Наступил июнь, прошло уже почти две недели с нашей встречи, а Варнава мне
так и не позвонил, хотя у  него  был  мой  телефон.  Изольда  несколько  раз
приезжала ко мне, привозила раннюю зелень и, глядя на меня, распластанную на
диване с потухшим взглядом,  ругалась,  кляня  на  чем  свет  стоит  "идиота
Варнавку".
   - Хочешь, я найду его тебе и приведу за руку, а то  и  в  наручниках,  ты
меня знаешь.
   Я знала, что ради меня она  готова  на  все.  Но  Изольда  уходила,  а  я
оставалась наедине со своими переживаниями и мыслями.  Я  не  понимала,  как
могло случиться подобное: я стала зависима  от  совершенно  незнакомого  мне
человека.
   Что же за зло такое - любовь? И разве можно  назвать  это  мучительное  и
изнуряющее чувство таким нежным и светлым словом?
   И вот однажды, слегка приведя себя в порядок, я пошла к нему. Если бы  на
месте его дома  я  увидела  груду  дымящихся  обломков,  то,  скажу  честно,
обрадовалась бы. Это могло бы означать, что он НЕ МОГ позвонить мне,  потому
что его не было в живых. Или же он был ранен... Но дом, как назло, стоял  на
месте и сверкал своими промытыми окнами.
   Поднявшись на площадку,  я  села  прямо  на  коврик  возле  его  двери  и
обхватила колени руками. "Пусть, - рассуждала я прозрачными от  усталости  и
слабыми от великой тоски остатками мозгов, - пусть он видит,  что  я  готова
унизиться. Ведь это же болезнь, ваша  любовь...  Главное,  чтобы  он  был  в
городе.
   А я только увижу его и уйду". Мне как-то не приходила в голову мысль, что
он может сам уйти из жизни от тоски, от безысходности...
   Наверно, я потеряла  сознание,  потому  что  очнулась,  когда  надо  мной
склонилось знакомое лицо. Испуганные глаза смотрели долго и пристально.
   - Ты заболела, Валентина? Ну-ка поднимайся... Что это ты здесь сидишь?
   Белая как бумага... Тебе плохо?
   Варнава помог мне подняться и дома уложил меня в ту самую постель, где  я
в ту памятную ночь казалась ему его покойной,  то  есть  пока  еще  живой  и
здоровой, жаждущей плотской любви возлюбленной.
   - Я люблю тебя и болею, когда тебя  не  вижу...  -  проронила  я,  собрав
последние силы. - Что же мне делать?
   Он положил мою голову к себе на колени и принялся гладить мой лоб, губы.
   - Я не знаю, не знаю, что делать... Я не звонил, чтобы ты забыла меня.
   Прости, если сможешь, за ту ночь. Но мне сейчас так худо, так худо...
   Он был так красив, что я, протянув к нему руки, тоже  стала  гладить  его
ставшие еще более седыми  густые  шелковистые  волосы.  Мутные  синие  глаза
Варнавы были воспалены, веки порозовели.
   - Расскажи мне о ней... - попросила я. - Я буду слушать и представлять...
Только не гони меня от себя.
   Откуда во мне взялось это чувство, что мы знакомы с  ним  всю  жизнь,  но
когда-то давно расстались, быть может, даже в другой  жизни,  а  теперь  вот
встретились, но он меня не узнает?..
   - Ее звали Елена, фамилия у нее была очень странная, винная - Пунш. Она и
была - как вино...
   Он произнес эти слова и замолчал, словно пробовал их на  вкус,  смаковал;
быть может, в эту минуту он видел ее, свою ромово-сахарную,  пылающую  Пунш,
высокую и стройную, грациозную и улыбающуюся туманной, прощальной улыбкой...
   Мне не терпелось спросить его о том, как  его  любимая  умерла.  А  может
быть, она жива и умерла лишь для него, ведь влюбленный мужчина, так  же  как
влюбленная женщина (а  этой  болезнью  я  уже  успела  заразиться  от  него,
наверное, в поезде), склонен  к  преувеличениям  и  суицидным,  мазохистским
метафорам. Но  я  не  решалась:  боялась  спугнуть  его  откровения  -  этих
доверившихся мне диких голубей, опустившихся возле моих ног клевать  сладкие
зерна покоя...
   Вдруг он приподнялся с постели, где прилег рядом со мной, снял  со  своих
колен мою дурную голову и сел прямо,  озираясь  по  сторонам,  как  человек,
который только что заметил, что находится не там, где предполагал.
   - Послушай, Валентина, зачем ты расспрашиваешь меня о ней? Ты хочешь этой
боли? Я раскис, это верно, но я мужчина и должен взять себя в  руки.  Я  был
безумно влюблен в эту  женщину,  но  не  потому,  что  она  лучше  тебя  или
какой-нибудь другой женщины. Просто она была такая, какая была, и  порока  в
ней было, как молока  в  сыре!  Нет,  она  не  изменяла  мне,  ей  это  было
неинтересно. Ее образ жизни представлял собой веселую ресторанную пляску  на
столе,  заставленном  бутылками.  Смех  для  нее  был  воздухом,  музыка   -
необходимым фоном, а вино - водой, без которой она бы иссохла...  Ты  можешь
подумать, что она была  выпивохой!  Ничего  подобного!  Она  могла  заказать
цирковой шарабан, украшенный цветами и лентами, и  кататься  весь  вечер  по
городу, а глубокой ночью  оказаться  на  холодном  пляже  и  искупаться  там
голышом, а то  и  вовсе  оседлать  уставшую  взмыленную  лошадь  и  до  утра
издеваться над сонными дачными сторожами в каком-нибудь пригородном поселке,
устраивая перед ними стриптиз... Она ничего не боялась и все умела... С  ней
было страшно и хорошо.
   - Где ты с ней познакомился?
   - В машине. Она сама села ко мне в машину, когда я ходил за сигаретами.
   Сказала, что ей грозит опасность и что она мне хорошо  заплатит,  если  я
отвезу ее в Глебучев овраг.
   - Куда? - Я не поверила своим ушам. Глебучев овраг -  это  как  городской
отстойник, куда стекаются все воры и проститутки, бандиты и убийцы. Что  там
могла забыть любовница Варнавы Елена Пунш?
   - Я и сам удивился, но когда привез ее, уже  почти  уснувшую  (дело  было
ночью) в Свиной тупик...
   - Послушай, Варнава, ты что, шутишь? Какой еще Свиной тупик?
   -  Так  в  простонародье  зовется  одна  маленькая  улочка  в  Глебучевом
овраге... Так вот, там, в этом тупике, в татарском домике с  полумесяцем  на
воротах, ее, оказывается, ждали. Какие-то дела были у нее  с  этими  людьми,
которых я видел лишь мельком... А потом я привез ее к себе  -  она  сказала,
что ей негде жить и что она готова отдать свое  золотое  кольцо,  только  бы
провести ночь в безопасном месте.
   - Она была преступницей?
   - Нет. Насколько я понимаю, в этом городе у нее  имеется  родня,  которая
чем-то держала ее...
   - Она осталась у тебя на ночь, а потом еще на одну? - Слезы струились  из
моих глаз прямо на подушку, которая уже через четверть часа была мокрой.
   Видела бы меня Изольда в этом болоте унижения - выпорола бы!
   - Все это уже не имеет никакого значения. Она была - и теперь ее нет...
   - Да что с ней случилось-то? Что ты все говоришь загадками?
   Варнава встал и закурил. Я понимала его: с какой стати  ему  было  что-то
рассказывать легкомысленной девице, которую он подцепил в  баре?  И  вообще,
зачем ему я, со своей непомерно огромной любовью и нелепыми слезами?
   - Послушай, Валентина. Я вижу, ты хорошая девчонка, и мне не хотелось  бы
причинять тебе боль, но мы должны расстаться. Я еще и сам толком  ничего  не
понял, что произошло и как могло случиться, что ее уже нет...
   - Катастрофа?  Автокатастрофа?  -  Я  словно  помимо  воли  задавала  ему
наводящие вопросы. - Ее что, сбила машина?
   Варнава принес из кухни бутылку с остатками "Смирноффки" и  налил  мне  и
себе.
   - Не буду. От водки я дурею и рыдаю, - предупредила я его,  отодвигая  от
себя рюмку. - А ты выпей, может, станет получше. И еще  -  не  переживай  за
меня... Я уже не маленькая, как говорит моя тетка...
   Тут я вспомнила про снимок мертвой девицы в желтом платье, который  лежал
у меня в сумочке, ожидая своего часа. Было самое время показать его Варнаве,
чтобы сравнить с тем платьем, которое  я  увидела  в  его  шкафу,  но  вдруг
произошло нечто такое, что  заставило  мои  мысли  заработать  совершенно  в
другом направлении и режиме. Вернее, ничего не произошло, просто  в  воздухе
возникла одна-единственная фраза, повергшая меня в ужас.
   - Она мертвая вот уже пять лет.
   Мне понадобилось несколько минут, чтобы осмыслить услышанное.
   - Мы расстались с  ней  в  магазине  женского  белья,  она  сказала,  что
стесняется покупать при мне... Посоветовала  зайти  в  соседний  магазин  за
шампанским  -  она  очень  любила  холодное  шампанское  и  могла  пить  его
понемногу, но каждый день... Я вышел, купил шампанское, но Елены с  тех  пор
не видел. Она исчезла. Девушка из магазина женского белья сказала, что  едва
я ушел, как Елена тоже вышла. И все. Я вернулся домой и увидел, что там  все
перевернуто вверх дном, пахнет серой или еще чем-то гадким,  словно  паленой
шерстью... Я целый день исследовал комнату за комнатой,  рассматривая  пепел
под ногами, пытаясь найти следы того, кто ворвался в мою квартиру и  устроил
весь этот балаган...
   Многих вещей Елены я не обнаружил, в том числе шкатулки с драгоценностями
и деньгами...
   - Откуда у нее деньги? Ты извини, что я спрашиваю  тебя  об  этом...  Это
были ТВОИ деньги?
   - Не знаю... часть моих, остальное ей присылали родственники: к нам время
от времени приходил человек, похожий на цыгана,  и  Елена  с  ним  о  чем-то
подолгу разговаривала в передней, куда запрещала выходить  мне.  После  этих
визитов у нее всегда были деньги, которые она очень быстро прожигала...  Так
вот, в тот день я не нашел ее денег, хотя  мои  были  на  месте.  Вот  такой
странный случай.
   - А что было потом? Ты вызвал милицию?
   - Нет, конечно. Зачем же вызывать милицию, когда ничего не знаешь? А что,
если вторжение в мою квартиру было связано с ее родственниками из  Глебучева
оврага? Я же ничего о ней не знал: ни кто она, ни откуда, ни чем  занималась
до встречи со мной. Но на преступницу она не походила, была слишком  чистой,
что ли, изнеженной, холеной, красивой,  наконец...  И  никогда  не  ругалась
матом. Много чего умела делать, и все у нее  получалось  с  блеском.  Она  и
пела, и на гитаре играла, и танцевала... А уж как Елена готовила -  пальчики
оближешь!
   Правда, после нее приходилось отмывать всю кухню...
   Я слушала его и никак не могла взять в толк, что мужчина его внешности  и
прочих достоинств мог найти  в  этой  странной  разгульной  особе,  водившей
дружбу с подозрительными личностями из Свиного тупика и других злачных мест.
Неужели мало вокруг красивых молодых женщин менее криминального толка, пусть
даже немного и распутных (мужчины без этого не могут), но  не  до  такой  же
степени!
   Однако его рассказ затянулся и расплылся - главная мысль  растворилась  в
воспоминаниях и деталях, особенно близких и дорогих ему больше как  мужчине,
чем рассказчику, призванному вести логическую  нить  разговора  хотя  бы  из
уважения к  собеседнику.  Тем  более  что  собеседником  Варнавы  была  я  -
несчастная  зареванная  девица  с  массой  появившихся   неизвестно   откуда