меня  на  побережье  масса  знакомых,
которые, в отличие от вас, очень неплохо ко мне  относятся  и  при  малейшей
опасности  предупредят  меня...   К   тому   же   я   не   совершил   ничего
предосудительного, чтобы мною заинтересовались люди такого уровня,  как  вы,
господин Скворцов... Как видите, мне даже известно ваше имя. Больше того,  я
знаю, зачем вы все сюда приехали...
   - Хорошо, - сдался Виталий, понимая, что тон, заданный Лебедевым,  скорее
поможет найти общий язык, и им не придется  разыгрывать  дешевый  спектакль,
изображая из себя клоунов. - Раз  вы  так  много  знаете,  то,  быть  может,
расскажете все, что вам известно о женщине по имени Елена Пунш?
   - А что о ней рассказывать? -  пожал  плечами  Лебедев  и  с  молчаливого
разрешения Скворцова закурил. - У меня была жена, которую звали Елена  Пунш.
В то время мне было не так много лет, как сейчас, и  я  возглавлял  цирковую
труппу;
   Лена была значительно моложе меня, однако я  имел  глупость  жениться  на
ней, научил ее многому, сделал ей имя, после чего  она  меня  бросила...  Не
думаю, что мне придется объяснять вам причину ее поступка...
   - Сколько лет ей сейчас?
   - Мы расстались лет двадцать назад. Но Лена  пять  лет  назад  умерла  от
воспаления легких, поэтому говорить о ее возрасте  на  сегодняшний  день  не
имеет смысла, не так ли?
   - Она умерла, вы говорите? Это точно?
   - Я был на ее могиле, на кладбище в С. Ведь последние годы, насколько мне
известно, она жила именно там. Но я подозреваю, что  сейчас  кто-то  другой,
используя ее имя и гардероб, причем артистический гардероб, а именно платья,
которые Лене сшила еще моя мать, пытается бросить тень  на  ее  память...  И
этот "кто-то" - женщина, причем молодая...
   - Вам известно что-нибудь о ней?
   - Скажем так: нет.
   - Вы не хотите говорить?
   - Могу сказать лишь, что на меня покушались. Сначала мне звонили домой  и
угрожали, требовали денег, как требовали, к примеру, с  небезызвестного  вам
Шахназарова.
   - А откуда вам это известно?
   - От него же. Я не уверен, что звонили и Мисропяну с Мухамедьяровым,  но,
когда их нашли мертвыми, я, знаете ли, испугался...
   - Вы считаете, что люди, которые вам звонили  и  требовали  денег,  имеют
отношение к женщине, которую мы условно называем Пунш?
   - Дело в том, что я видел ее... В "Чайке" же и видел, где вы  меня  вчера
пасли. Когда она вошла, у меня даже перехватило дыхание.  Не  могу  сказать,
что она так уж похожа на мою бывшую жену, но что-то  определенно  "есть.  Но
главное, эта женщина была одета совсем как моя Лена, и прическа такая же.  А
поскольку в моей жизни была лишь одна женщина, которую я по-настоящему любил
и после ухода которой чуть не сошел с ума, хотел даже  покончить  собой,  то
нетрудно догадаться, какие чувства я испытал, увидев подобие ее, да еще и  в
таком  тривиальном  месте,   как   ресторан   "Чайка",   буквально   кишащий
проститутками...
   Кроме того, меня поразил ее возраст.
   - Вы подошли к ней? Заговорили?
   - Я в тот вечер перебрал,  глядя,  как  обнимается  она  с  Шахназаровым,
поскольку представлял, что это именно моя жена, изменяющая  мне  с  моим  же
другом... Тем более что в нашей прошлой семейной жизни подобное случалось, и
не раз...
   - Она изменяла вам?
   - Конечно, изменяла. Причем  бравировала  этим.  Она  была  необыкновенно
привлекательной девушкой,  совсем  молоденькой,  но  умеющей  вести  себя  с
мужчинами инстинктивно умно, я бы так сказал. То есть не как дура-кокетка  с
набором пошловатых ужимок, а как опытная женщина, знающая  себе  цену.  И  в
результате мужчины окончательно испортили ее.  У  нее  были  очень  красивые
номера с животными, птицами, она была на редкость талантлива,  а  потому  ей
многое давалось легко. А какая фигурка! - С закрытыми глазами  он  поцеловал
собственную щепоть,  вероятно,  представляя  свою  изящную  Пунш  на  арене,
затянутую в сверкающее трико. - Но нужно отдать ей должное -  без  нее  наша
труппа была бы пустым местом. Вот что значит найти в грязи  золотую  монетку
и, очистив ее, отполировав,  заставить  сверкать...  Мужчины  испортили  ее,
повторяю. После представления ей приносили подарки и письма, но  чаще  всего
это  были  приглашения,  мерзкие  записочки,  на  которые  она   реагировала
по-своему и корыстно...
   - А что же вы?
   - Она исчезала неожиданно, могла сбежать из  гостиничного  номера  ночью,
чтобы встретиться с очередным поклонником. Лена была высокой  девушкой,  она
очень гордилась своим ростом и красотой и уже перед самым ее бегством, перед
этой великой подлостью, когда  она  окончательно  потеряла  стыд,  принялась
вдруг оскорблять меня, унижать... Но как можно унизить и без того униженного
человека?!
   - После ее бегства вы не пытались ее найти?
   - Почему же, пытался, мне хотелось увидеть ее, посмотреть  в  глаза  этой
красивой  дряни  или  вообще...  убить.  Я  понимаю,  что  поступаю   глупо,
рассказывая вам о своих чувствах, но это было давно, сами понимаете...
   - Так и не нашли? Больше не встретились?
   - Нет, бог не свел. И все мои мысли о мести вскоре развеялись.  Я  понял,
что в цирке все равно не останусь, но  у  меня  были  кое-какие  сбережения,
знакомства,  и  нужно  было   как-то   устраивать   свою   жизнь.   Хотелось
независимости, но ее можно купить только за деньги. И тогда  я  стал  делать
эти деньги. Построил небольшой барак на берегу, стал  сдавать  внаем,  потом
расширился...  Эта  благословенная  земля  очень  коварна  -  слишком  много
завистников, а потому у меня много средств и сил ушло на то, чтобы  завязать
нужные знакомства. Одно время было совсем спокойно, и я жил, как у Христа за
пазухой, а потом развелось слишком много желающих поживиться за мой счет - и
все стали  предлагать  мне  свое  покровительство.  Пришлось  обратиться  за
помощью к самому влиятельному. Так я потерял маленькую  гостиницу  в  Шепси.
Иначе говоря - подарил.
   - Давайте вернемся в "Чайку", в тот вечер, когда туда пришла Пунш.
   - Мне так странно слышать из ваших уст это имя. Оно сейчас звучит  как-то
особенно, как  чужое...  Что  я  могу  сказать?  Я  перебрал,  а  потому  не
церемонился. Подошел к ним, поздоровался с Шахназаровым и попросил, чтобы он
познакомил меня со своей спутницей. Представьте себе  мое  удивление,  когда
она назвалась Леной. Фамилию я, конечно, спрашивать не стал. Да Пунш вовсе и
не фамилия. Я сам придумал это артистическое имя...
   - А какой была настоящая фамилия вашей жены?
   - Без понятия.
   - Как это?
   - Очень просто. Я нашел ее в таком состоянии и в  таком  виде,  что  меня
тогда меньше всего интересовала ее фамилия. Это было совершенно опустившееся
существо без имени и почти без пола... Я даже скажу вам, что после того, как
я выходил ее, мне тем более не захотелось узнать,  кто  она  и  откуда.  Она
стала моей, я за деньги сделал ей  паспорт,  женился  на  ней,  и  больше  к
вопросу о фамилии мы не возвращались.
   - Она стала Лебедевой?
   - Нет, она пожелала оставаться Еленой Пунш. Ну и пожалуйста!
   Лебедев хотя и бодрился, но в его голосе звучали  горечь  и  неподдельные
отчаяние и боль. Виталий понимал, что он страдает, пускаясь в воспоминания о
своих, быть может, лучших годах жизни.
   - Ну хорошо. Вас познакомили, а что было потом?
   - Шахназаров отошел куда-то, всего на несколько минут, и  я  схватил  эту
самозванку за руку и спросил ее, откуда у нее платье... Необычное платье, не
ее платье, вы понимаете?.. - В глазах Лебедева блеснули слезы.  -  Она  всем
своим видом словно вернула мне то время и те переживания... Я же был пьян!
   - И что же было дальше?
   - А ничего особенного. Она отматерила меня и сказала, что если я еще  раз
когда-нибудь посмею с ней так обращаться и задавать  идиотские  вопросы,  то
мне не жить... Вот так и сказала. Я расхохотался ей в лицо,  и  она  ударила
меня.
   И вот тогда мне пришлось сказать ей, что  это  платье  принадлежало  моей
бывшей жене, покойной, и, что если она не расскажет мне, откуда оно у нее, я
от нее не отстану... Вы знаете, я увидел в ее глазах  испуг  и  злость.  Она
готова была разорвать меня на  части.  Но  промолчала.  А  через  пару  дней
начались эти звонки с требованием денег.
   - Звонила женщина?
   - Да, но только голос был старый, трескучий, прокуренный... Это  была  не
она, но ветер дул именно оттуда...
   - Но как вам объяснили, почему вы должны кому-то  дать  деньги?  С  какой
стати?
   Здесь Лебедев надолго замолчал. Скворцов налил ему  воды  и  приготовился
слушать дальше.
   - Ладно, я расскажу, но все это страшно  глупо  и  ничего  не  имеет  под
собой, абсолютно ничего...  Дело  в  том,  что  после  исчезновения  Лены  я
действительно  долго  искал  ее  и  сильно  пристрастился  к  выпивке.   Как
рассказывали мне мои знакомые и друзья, в пьяном виде я часто говорил о том,
что мечтаю убить Лену... И вот тогда-то и поплыл слух, что я  УЖЕ  УБИЛ  ЕЕ.
Ведь она пропала, ее нигде не было. А у нас же люди сами знаете какие... Вот
злые языки и оболгали меня, да так, что мне пришлось уехать.  Я  должен  был
доказывать,  что  никого  не  убивал.  Меня  даже  задержали  по   какому-то
анонимному письму, в котором говорилось, что я убил ее... Но если я и  хотел
этого, то все равно никогда бы не совершил над ней ничего такого...
   - А что, если, находясь в пьяном виде, вы  все-таки  убили  ее,  а  потом
забыли об этом?
   - С таким же успехом в убийстве Лены можно было бы обвинить кого  угодно,
даже вас! А вы попробуйте доказать подобное...
   После этих слов Скворцов подумал о том, что Лебедев лжет. Что он  виделся
со своей женой. Может, и не двадцать,  а  пять  лет  назад,  когда,  по  его
словам, она "умерла от воспаления легких"... А что, если  это  он  помог  ей
умереть?..
 
*** 
 
   Я понимала, что если наш разговор со Смоленской был подслушан, то те, кто
заинтересован в аресте Изольды, теперь будут следить за мной в надежде,  что
я приведу их прямо к тетке. Поэтому мне, прежде чем выйти из дома, надо было
продумать маршрут, чтобы оторваться от возможного "хвоста". Вот если бы  еще
знать, где искать Изольду!
   От усталости и нервного перевозбуждения я просто валилась с  ног.  Приняв
ванну и полежав немного в маминой постели, я поняла, что мне стало еще хуже.
Я была слишком голодна, чтобы заставить себя  думать  об  Изольде,  а  не  о
бутерброде с колбасой.
   Но холодильник моей дорогой мамочки зиял  пустотой.  Глаз  дразнила  лишь
консервированная сладкая кукуруза, которую я терпеть не могла.
   Понимая, что если я выйду из дома, то уже навряд ли вернусь  прежде,  чем
разыщу Изольду, я оделась во все джинсовое  и  удобное,  вырвала  из  книги,
исписанной моими каракулями, продиктованную Смоленской  абракадабру,  вынула
мини-кассету из автоответчика, где могли быть важные для тетки сообщения,  и
вышла из квартиры с предчувствием того, что вернусь сюда уже не скоро.
   И тут я услышала телефонный звонок. "Изольда?! Смоленская?!"
   Дрожащими руками отперев все три замка, я ворвалась обратно в квартиру  и
схватила трубку:
   - Кто это? Вы, Екатерина Ивановна? Не молчите! И вдруг услышала:
   - Валентина, это я, Варнава.
   Я швырнула трубку - Варнава, которого я любила, остался в поезде, в купе,
он пил там горячий чай с лимоном, смотрел в окно, и его отражение  сливалось
с моим... Или, быть может, он глушил коньяк в "Ротонде"... Я допускала даже,
что он катался по  городу  в  цирковом  шарабане  вместе  с  Еленой  Пунш  -
женщиной, которую он по-настоящему любил и никак не мог смириться с мыслью о
ее смерти... Это и был Варнава. А не тот мужлан, который насиловал меня  всю
ночь на адлерской квартире, уверенный в  том,  что  каждым  своим  движением
приносит мне неземное счастье... "Ненавижу!.."
   С гордо поднятой головой, свидетельствующей о нахлынувшем на меня чувстве
уверенности в себе, самодостаточности, я покинула квартиру.
   Но снова вернулась. Ксерокс! Чудесный цветной мамин ксерокс, игрушка, при
помощи которой она делала копии фотографий своих африканских животных...
   Необходимо было подстраховаться на тот случай, если вдруг меня прижмут  к
стенке с деньжищами, которые я оставила в камере хранения. "Кукла" - опасная
и смешная штука, от которой веет смертельным холодом и духом  авантюризма...
На изготовление нужного количества "липы" у меня ушла уйма  дорогой  маминой
бумаги и, конечно, времени, но я была увлечена, а  потому  не  замечала  его
течения...
   Зато потом, когда сумка, набитая бумажными пухлыми пачками, была  готова,
я почувствовала удовлетворение. Вот теперь можно было покинуть эту  квартиру
для того, чтобы сначала отвезти "деньги" на вокзал, а уж потом  и  пообедать
как следует.
   В подъезде я шарахалась  от  собственной  тени  -  мне  всюду  мерещились
следящие за мной глаза.
   На  солнечной  веселой  улице,  заполненной  нарядно  одетыми  прохожими,
машинами, велосипедами, трамваями и витринами магазинов, я  немного  отошла,
успокоилась, почувствовав себя частицей этой городской суеты  и  бестолковой
людской  толчеи,  где,  как  мне  казалось,  я  запросто  могу   затеряться,
раствориться, исчезнуть для всех тех, кто охотится за Изольдой.
   Я отвезла сумку и спрятала  ее  в  ячейку  камеры  хранения,  соседнюю  с
"моей", где лежали настоящие деньги, после чего вернулась в центр  города  и
зашла в первое попавшееся кафе. У меня в глазах зарябило от всего красного -
стулья, столы, стены, ковры  и  даже  стойка  бара  были  жуткого  кровавого
оттенка.
   И только девушка на раздаче красовалась в умопомрачительном  ярко-зеленом
коротеньком платье. Она посмотрела на меня своими  изумрудными  (думаю,  что
это были все же линзы) глазами и широко улыбнулась, спросив, не желаю  ли  я
попробовать горячей грибной лапши... Я сказала,  что  желаю  попробовать  не
только лапшу, но и салат, и говяжий язык, и пирог с клубникой...
   Стыдно признаться, что в этом "красном" кафе я испытала  пусть  недолгое,
но счастье. И хотя оно было исключительно гастрономического  характера,  мне
вдруг показалось, что я не так живу, не то ищу и не того люблю.  Отказываясь
от каждодневных маленьких  радостей,  которые  могли  бы,  будь  я  поумнее,
скрасить мою полную душевной смуты и тотальной неразберихи жизнь,  я  словно
бы проплывала, как слепая, мимо  НАСТОЯЩЕЙ  жизни.  Спрашивается,  почему  я
всегда и все делаю на лету: ем, принимаю  душ,  хожу  по  магазинам  и  даже
занимаюсь  любовью,  когда  все  это  можно  делать  не  спеша,  со  вкусом,
наслаждаясь каждым прожитым мгновеньем?..
   Вот моя мать, как я полагаю, всегда руководствовалась совершенно  другими
жизненными принципами, когда во всем потакала  своим  желаниям,  капризам  и
прихотям. Быть может,  поэтому  мамина  жизнь  сложилась  в  конечном  счете
благополучно, в отличие от ее правильной и зашоренной сестрички.
   Мама никогда и ни в чем себе не  отказывала,  добиваясь  желаемого  всеми
дозволенными и недозволенными способами. Хотя, в сущности,  все  ее  желания
были напрямую связаны с деньгами. Она и мне всегда твердила, что  с  помощью
денег  можно  получить  все,  что  хочешь,  вплоть  до  любви  и  власти,  и
переубедить ее в этом было невозможно.
   Меня всегда  поражало  то  обстоятельство,  что  родные  сестры,  мать  и
Изольда,  по  характеру  являлись   полными   противоположностями.   Изольда
довольствовалась самым малым, она  даже  мыло  покупала  дешевое  и  большим
куском, чтобы надолго хватало, в то время как в доме моей  матери  всегда  в
избытке было дорогой английское и французское мыло, хорошие шампуни и кремы;
и если Изольда спала на грубых полотняных простынях, доставшихся ей  еще  от
родителей, то мама покупала белье только итальянское, причем в одном  и  том
же дорогом магазине, где ее хорошо знали и всегда рады были обслужить.
   Что же касается меня, то  в  своих  принципах  и  суждениях  я  постоянно
балансировала на грани между маминым эпикурейством  и  теткиным  аскетизмом,
проваливаясь по горло то в одно болото, то в другое и тщетно силясь  понять,
что мне дороже и ближе. Если по духу и настроению Изольда казалась мне ближе
и те внутренние ограничители, которых у  нее  было  в  избытке,  мне  всегда
представлялись непременными составляющими облика  человека  порядочного,  не
опускающегося до  разлагающих  душу  излишеств,  то  чисто  физически  более
комфортно я чувствовала себя у матери, во всяком случае, до тех пор, пока не
обрела собственный дом, где у меня царил  двойственный  порядок  -  смешение
стилей близких мне по крови женщин. В моей мыльнице лежало  два  куска  мыла
(про мыло я повторяюсь для наглядности) - и примитивно пахнущее хвоей  наше,
российское, и  какое-нибудь  зелененькое  нежное  мыльце  от  Ива  Роша,  от
которого вся ванная комната благоухает, словно яблоневый цветущий сад...
   Как-то я спросила у матери, когда, в каком возрасте она поняла, что  надо
жить именно так, а не  иначе,  и  была  очень  удивлена,  услышав  в  ответ:
почитай, мол,  Гессе,  его  роман  "Степной  волк",  вот  как  осилишь  его,
проникнешься  философией  сегодняшнего  счастья,  считай,  что  созрела  для
взрослой жизни...
   И это говорила моя мать, легкомысленнейшая  из  женщин,  на  прикроватной
тумбочке которой можно было встретить  томик  Ницше  под  стопой  толстенных
женских романов - дешевого приторного чтива, - которыми она зачитывалась  до
потери памяти!.. И вдруг - Гессе!
   Услышав  от  нее  об  этом  писателе,  о  котором  имела  самое   смутное
представление, я не поверила в  серьезность  маминых  слов,  а  потому  была
немало удивлена, когда однажды вечером, когда мы остались в доме  одни  (что
бывало крайне редко, потому что в маминой спальне не переводились  мужчины),
а мне в ту пору было лет семнадцать, не больше, мама пригласила меня к  себе
на кровать, где уютно устроилась между подушками, и сказала, что ей  вернули
наконец-то Гессе и  что  она  с  радостью  прочитает  мне  оттуда  несколько
отрывков, которые, возможно, заинтересуют меня и мне в дальнейшем  захочется
прочесть эту книгу до конца... Но перед тем, как начать, она в двух  словах,
самыми простыми фразами рассказала мне сюжет этого романа.
   "Понимаешь, Валечка, жил был один скучный и мрачный тип, довольно старый,
аскет, эстет и моралист, если тебе, конечно, эти слова что-нибудь говорят...
Так вот, ему было тоскливо жить на этом свете, он слонялся из угла в угол  в
поисках истины, философствовал, и рассуждал  об  одиночестве  и  так,  ни  о
чем... И вдруг однажды в ресторане встретил девушку по имени Гермина. И она,
эта малютка, раскрыла ему глаза на мир, на удовольствия, которых  он  прежде
не замечал, и сильно пошатнула его представления обо всем... Ты понимаешь, о
чем я говорю?.. А все началось с того,  что  у  него,  у  Гарри,  так  звали
главного  героя,  не  было  аппетита...  Вот  послушай...  Итак,   сцена   в
ресторане".
   Она раскрыла потрепанную, с пожелтевшими страницами "Иностранку" и  стала
читать:
   "Гарри, будь добр, закажи мне еще немного зеленого  салату!  У  тебя  нет
аппетита? Кажется, тебе надо учиться всему, что  у  других  получается  само
собой, даже находить радость в еде. Смотри же, малыш (здесь мама  посмотрела
на меня и заметила: "Обрати внимание, что она, эта  смазливая  юная  шлюшка,
называет этого достойного господина, который годится ей в деды,  малышом!"),
вот утиная ножка, и когда отделяешь прекрасное светлое мясо от косточки,  то
это праздник, и  тут  человек  должен  ощущать  аппетит,  должен  испытывать
волнение и благодарность, как влюбленный, когда он впервые снимает  кофточку
со своей девушки, понял? Нет? Ты овечка. ("Ты слышала: "овечка"!") Погоди, я
дам тебе кусочек от этой славной  ножки,  ты  увидишь.  Вот  так,  открой-ка
рот!.."
   Здесь мама немного отвлеклась: "Ты поняла? Она сказала ему: открой рот!
   Да,  дорогая  моя  дочурка,  иногда  приходится  и  таким   вот   образом
заталкиват