магазина из Туапсе, который  тоже  был  знаком  с  этой
женщиной, он даже приезжал к Рушану примерно четвертого  мая,  и  они  долго
разговаривали в саду, ругались. Тогда-то и прозвучало имя Лена.
   Но Мисропян был мертв, поэтому круг лиц, знавших Лену, сразу же  сузился.
Скворцов спросил у Вероники, где, в каком ресторане или баре  проводил  свои
последние вечера и ночи ее муж Рушан, но вразумительного  ответа  так  и  не
получил: в  семье  Аскеровых  не  принято  было  задавать  подобные  вопросы
мужчине.
   Скворцов колесил по Лазаревскому, искал в барах кого-то, кто бы мог знать
или  видеть  девушку  по  имени  Лена  -  высокую,  длинноволосую,   которая
появлялась  в  обществе  Аскерова  или   Мисропяна;   но   пока   все   было
безрезультатно.
   Он почти не виделся со своей женой, снявшей комнатку рядом с  пляжем,  и,
что  самое  ужасное,  так  ни  разу  и  не  позвонил  Смоленской  в  Туапсе.
Закружился, заработался, да и докладывать-то, собственно, было пока  нечего.
А с пустыми руками приезжать к ней не хотелось. Он знал, как ценит  и  любит
его Смоленская, как ждет и надеется получить от него полезную для  следствия
информацию.
   Возможно, найди он убийцу, был бы в Туапсе спустя пару  часов,  а  так  -
чего там делать?
   В конце второго дня пребывания в Лазаревском Виталий оказался  на  пляже,
где у него была назначена встреча с женой. В ожидании ее он ходил по берегу,
вспенивая бесыми ногами прохладную  воду  и  с  наслаждением  вдыхая  свежий
морской воздух, пока не увидел стоящую всего  в  нескольких  шагах  от  него
девушку. Она была одна и, очевидно, тоже кого-то ждала.  Высокая,  стройная,
она легко перепрыгивала с валуна на валун, словно боясь замочить босые ноги.
В руках девушки  блестели  неестественным,  каким-то  серебристо-голубоватым
светом маленькие туфельки. Понимая, что вероятность тут один процент из ста,
он решил попытать счастья и познакомиться с девушкой, вполне схожей  с  той,
которую ему описывала Вероника. Чем больше он на нее смотрел, тем больше ему
казалось, что  это  именно  она.  Надо  было  что-то  срочно  предпринимать,
действовать,  чтобы  не  упустить  ее,   но,   с   другой   стороны,   чисто
психологически он именно сейчас не был готов к каким-то резким,  решительным
действиям. Вокруг сверкал разноцветными огнями пляж с его ночными  барами  и
ресторанами, звучала музыка, смех, пахло вкусной едой и духами, а еще  морем
и водорослями... И так не хотелось ничего менять! Кроме того,  с  минуты  на
минуту должна была появиться Ирина, которая так же, как  он,  соскучилась  и
явно рассчитывала провести ночь в объятиях любимого мужа. Что она  подумает,
если увидит Виталия, скручивающего руки незнакомке, да еще прямо  на  глазах
праздных отдыхающих? А что, если он ошибается? Мало ли красивых  и  стройных
девушек можно встретить на берегу Лазаревского?
   - Извините, вас, случайно, зовут не  Лена?  Девушка  резко  обернулась  и
пожала плечами:
   - Может, и Лена. А что?
   - Вы не могли бы пойти со мной? - Скворцов и сам не понял,  как  произнес
это вслух.
   - Смотря сколько заплатите, - совершенно  спокойно,  словно  речь  шла  о
стоимости порции жареной форели, ответила девушка, после чего Виталий понял,
что попал в самую точку, что встретил именно ее, ту самую особу,  с  которой
так легко сходились все мужчины Лазаревского, в том числе и  Мухамедьяров  с
Аскеровым. И что скорее всего именно с ней они распивали  вино  и  водку  на
террасе Волконки и, быть может, даже от ее руки и погибли.  Странно  только,
что она еще здесь и не уехала...
   - Сколько скажете, столько и заплачу, - ответил Скворцов  бодро  и  смело
взял ее за руку.
   - Сто долларов, - не глядя на него, а словно  любуясь  закатом,  ответила
она. - И вперед.
   - Рублями устроит?
   - Устроит.
   Немного растерявшись, он зачем-то принялся отсчитывать деньги,  и  в  это
время увидел приближающуюся к нему Ирину. Она выглядела ничуть не хуже  этой
курортной дивы, разве что была в более скромном платье. Сделав ей  незаметно
знак рукой, Скворцов подхватил под локоть Лену, и они не спеша  двинулись  к
ступенькам,  ведущим  на  ярко  освещенную  танцевальную  площадку,  миновав
которую можно было выйти к пирсу, а уже оттуда направиться  в  любую  ночную
гостиницу.
   Уличный фонарь, скрытый шелестящими на легком  ветерке  кронами  ореховых
деревьев, висел прямо над входом в небольшой каменный дом с табличкой:
   "Комнаты". Едва дотронувшись до  калитки,  Скворцов  со  своей  спутницей
тотчас услышали звон колокольчика, и тут же на крыльце  показался  маленький
толстый человечек в светлом спортивном костюме.
   - Вам на всю ночь или на пару часов? - спросил он, широко улыбаясь.
   - На всю ночь.
   Скворцов подошел к нему и сразу  же  рассчитался,  после  чего  человечек
повел их за угол дома, где открыл им одну из свободных комнат.
   - Чтобы включить свет, вам надо только щелкнуть вот здесь, - прошептал он
заговорщически, включая замысловатый, похожий на  японский  фонарь,  красный
светильник. - Вон биде и  умывальник.  Чистые  простыни  и  полотенца,  если
потребуются, в шкафу. Шампанское и закуску - за отдельную плату.
   - Спасибо, нам больше ничего не надо.  Скворцов  запер  за  ним  дверь  и
буквально набросился на девушку.
   - Будешь орать, получишь, - прохрипел он ей в самое ухо. -  На  тебе  уже
висят два убийства, поэтому предлагаю рассказать все самой...
   Но вместо  ожидаемого  выражения  страха  на  ее  лице  он  вдруг  увидел
нахальные огромные глаза и ровные белые зубы - девушка хохотала.
   - Ну ты даешь! Каких только извращенцев не встречала, но  чтобы  на  меня
убийства вешали... - И она закатилась в бесстыдном, громком смехе.
 
*** 
 
   Варнава, проезжая мимо дома, в котором жил до недавнего времени, с ужасом
подумал о том, что Изольда, в сущности, права. Ведь он действительно потерял
все по собственной глупости. Теперь, когда он немного пришел  в  себя  после
стольких дней и ночей, проведенных  с  Леной,  непостижимой,  невероятной  и
сумасшедшей женщиной, у него появилась возможность вспомнить все,  что  было
связано с этим бурным и скоротечным романом.
   Безусловно, это  была  страсть.  Страсть,  помноженная  на  восхищение  и
любопытство.  Елена  Пунш  восхищала  его  уже  тем,  что  всегда   казалась
недосягаемой, даже когда они лежали рядом в постели. Она была из  числа  тех
женщин, которые могут в любую минуту встать и уйти, ничего  не  объяснив.  А
это действует на мужчину как наркотик. Мысль о том, что ты держишь  желанную
женщину в своих объятиях  последний  раз  и  тебе  уже  никогда  не  удастся
прикоснуться к  ней,  услышать  ее  голос,  возбуждает  и  заставляет  иначе
относиться и к ней, и к себе.
   Он даже физически чувствовал себя рядом с Пунш подавленным и  безвольным,
позволяя ей делать с собой все, что угодно. Все его юношеские  представления
о женщинах развеялись при первой же встрече с ней. До Лены у него было много
подружек, ему даже казалось, что он любил  их.  Но  это  были  обыкновенные,
СМЕРТНЫЕ женщины с букетом  слабостей,  гармонировавших  с  известной  долей
цинизма и корысти, без которых не обходился ни один роман. Они требовали  от
Варнавы денег, и это входило в сценарий каждого  свидания.  Будь  он  беден,
возможно, у него и не было бы такого количества любовниц. Женщины  приходили
и уходили, возвращались и снова уходили,  но  ни  об  одной  из  них  он  не
вспоминал с сожалением или каким-либо другим, нежным  чувством.  Ему  иногда
казалось, что все они похожи одна на другую, что их лица и глаза сделаны  из
одного и того же материала, и даже во время любви они произносят одни  и  те
же фразы и даже постанывают в одной тональности.
   Конечно, здесь не обошлось без пресыщения - первого врага любви.
   Варнава был не женат, свободен, потому у него не было причин отказываться
от встреч с  любой  понравившейся  ему  женщиной.  При  желании  он  мог  бы
содержать сразу нескольких. Но это представлялось ему хлопотным, и обычно он
ограничивался одной подружкой, стараясь не заводить параллельных связей.
   С Пунш все было по-другому. Во-первых, это не он, а она сама села к  нему
в машину и напросилась, что называется, к нему в жизнь. Она выбрала  его,  и
ему это даже льстило. Сказать, что ему было весьма приятно появляться  среди
друзей и знакомых в обществе этой роскошной, породистой женщины,  -  это  не
сказать ничего. Замечая обращенные на нее  восхищенные  взгляды  мужчин,  он
испытывал удовлетворение, граничащее с помешательством.
   Именно помешательством, потому что в такие минуты у него всегда кружилась
голова, причем в  прямом  смысле  этого  слова.  А  кровь  бурлила  в  теле,
пульсировала в кончиках пальцев, заставляла пылать щеки.
   Пунш была как шампанское, она являлась олицетворением  праздника,  потому
что где бы она ни появлялась, там всегда  начинала  звучать  музыка,  литься
рекой шампанское, а фоном этому служил разноголосый смех.
   Сколько раз он пытался себе представить, что у нее  нет  денег,  что  она
ЗАВИСИМА от него или, что уж вообще  казалось  невероятным,  просит  у  него
денег.
   Но нет, не мог он представить себе Елену Пунш в  такой  роли.  Даже  если
предположить, что деньги у нее вышли, а цыган не  принес  вовремя  очередную
сумму, все равно она  бы  нашла  их,  как  находят  волшебные,  неиссякаемые
источники... Либо он сам предложил бы ей, не дожидаясь, когда она попросит.
   Прогулки под звездами на цирковом шарабане были  лишь  частью  ее  ночных
развлечений.  Не  меньше  удовольствия  она  получала  от  быстрой  езды  на
автомобиле  по  опустевшим  улицам  города  и,  конечно  же,  по  загородной
пустынной трассе, представлявшейся ей, по ее словам, взлетной полосой.  Лена
была страстным, азартным человеком,  игроком.  Вот  разве  что  в  карты  не
играла.  Считала,  что  движение  приносит   больше   удовольствия,   нежели
многочасовое сидение за ломберным столиком.
   Единственной   слабостью,   которую   заметил   в   ней   Варнава,   было
коллекционирование платьев. Никто из его прежних женщин  не  одевался  столь
странно и даже на первый взгляд безвкусно и старомодно. Он понимал, что  это
стиль Пунш, что ей дороги эти наряды, которые она надевала преимущественно в
вечернее время, поскольку днем предпочитала ходить в шортах или джинсах, как
все  нормальные  девушки.  Кстати,  в  джинсах  она   выглядела   совершенно
по-другому и даже как будто бы буднично, обычно. Но стоило ей надеть одно из
своих нелепых и в то же время превосходно сшитых, только опоздавших  лет  на
сорок платьев, как тут же она преображалась, становилась похожей на  актрису
уровня Софи Лорен или Брижит Бардо. И тогда Варнава понимал, что она  играет
роль.  Иначе  ее  пристрастие  к  подобным  переодеваниям   объяснить   было
невозможно. Он предполагал, что в ее  душе  огромное  место  занимал  кумир.
Причем кумир с большой буквы. Это, вероятно, была одна  из  тех  французских
или американских киноактрис, жизнь которой можно было примерить на себя лишь
посредством платьев.
   Пунш не любила ничего современного, терпеть не могла вульгарных  словечек
из  лексикона  братвы,  ей  нравились  стихи  поэтов  серебряного   века   и
Вертинский, но  больше  всего  она  любила,  коверкая  французские  слова  и
наполняя квартиру гортанным, хрипловато-рычащим мурлыканьем,  изображать  из
себя Эдит Пиаф.
   Иногда, забывшись (он начал понимать это уже сейчас, когда ее не  стало),
Лена вдруг принималась мыть  полы  или  готовить  борщ.  Почти  раздетая,  с
тюрбаном из полотенца на голове, напевая песенку за песенкой  из  репертуара
Пиаф, она носилась по квартире с пылесосом,  гремела  на  кухне  кастрюлями,
после чего вдруг все резко бросала, возвращалась в  спальню  и,  накинув  на
себя любимый зеленый халат с  манжетами  и  воротом  из  гобеленовой  парчи,
устраивалась поудобнее  перед  телевизором  и  долго  не  отвечала  Варнаве,
притворяясь, что вовсе не замечает его.
   Что это было: игра? Варнава был уверен, что Пунш жила двойной жизнью.
   Помимо  стремления  максимально  приблизиться  к  своему  кумиру,   Пунш,
забывшись, превращалась в самое себя, в обычную девчонку,  хорошо  обученную
матерью всем домашним делам. Возможно, она  происходила  из  неблагополучной
семьи - еще подростком сбежала из дома. Но Лена молчала, когда он задавал ей
вопросы, касающиеся ее детства, ее прошлого.
   Единственное, чего она не стеснялась делать  при  нем,  это  приводить  в
порядок свои драгоценные платья.  Стирала  она  их  только  вручную,  сушила
исключительно на свежем воздухе и на  плечиках,  но  только  не  на  солнце,
"чтобы не выгорали", а  уж  гладила  часами,  мучаясь  над  каждой  складкой
драпировки, отпаривая швы и пользуясь при этом специальной плотной марлей.
   И вдруг она исчезла.  Неожиданно.  Затем  -  эта  могила  Елены  Пунш  на
Воскресенском кладбище. Убийство цыгана в Свином тупике, того самого цыгана,
который приносил ей деньги.
   Варнава голову себе сломал над вопросом: что связывало цыгана и Лену?
   Если он приносил ей деньги, стало быть, задолжал ей. Но за что и сколько,
ведь деньги-то были немалые!
   Навряд ли это был шантаж, хотя бы  уже  потому,  что  ее  было  бы  проще
убрать, чтобы не платить ей.
   Варнава понял бы подоплеку этих приношений, если бы Лена хотя бы на время
куда-то исчезала, в этом случае можно было бы предположить ее реальную связь
с преступным миром, а ее отлучки считать временем, потраченным на "дело".
   Была у Варнавы и еще одна версия - мать или отец. Что, если ее  отец  или
мать были преступными авторитетами и погибли? В таких случаях  "организация"
заботится о семье погибших и полностью содержит ее.  В  данном  случае  Пунш
могла оказаться, предположим, дочерью вора в законе.
   Чтобы выяснить все досконально, Варнаве была нужна Изольда. Но, с  другой
стороны, он не представлял себе, как можно доказать ей, что он связался с ее
племянницей вовсе не  ради  того,  чтобы  через  Валентину  познакомиться  с
"важняком" Хлудневой, которая помогла бы  ему  распутать  клубок  проблем  и
загадок, связанных с Пунш. Валентина - красивая девушка, да к тому же  такая
трогательная в искренних чувствах к нему. И познакомился он с ней совершенно
случайно.
   Как могла Изольда предположить, что эта встреча в поезде была подстроена?
Неужели, чтобы познакомиться с Изольдой,  он  стал  бы  идти  таким  сложным
путем, вместо того чтобы выйти на нее напрямую... Ему достаточно было просто
прийти к ней на прием в  прокуратуру  и  попытаться  уговорить  ее  провести
определенную работу за деньги. Если бы она отказалась (чего он не  исключал,
учитывая всем известную незапятнанную репутацию Хлудневой), то он  вышел  бы
на других следователей прокуратуры, если не на самого прокурора.
   Изольда была права, когда напомнила ему о недвижимости в Сочи. Но это был
НЗ - неприкосновенный запас. Быть  может,  именно  теперь  и  настало  время
обратить его в деньги, но Варнава не торопился. Для него самым важным сейчас
было понять: кто его обобрал? Как ни старался он найти заинтересованное лицо
среди своих друзей-товарищей, перед  ним  маячило  лишь  улыбающееся  нежное
личико Пунш. Только она могла  опоить  его  каким-нибудь  наркотиком,  чтобы
заставить в бессознательном  состоянии  подписать  генеральную  доверенность
Блюмеру на ведение всех дел.
   Блюмер - адвокат, который за деньги продаст родную мать.  Это  он  понял,
когда наводил о нем справки через знакомых, да и со слов Изольды было  ясно,
что Лев Борисович в отношении его потрудился на совесть - продал ВСЕ, раздел
его догола!
   С новой сигаретой внезапно пришла и  новая  мысль.  Абсурдная,  абсолютно
невероятная, вызвавшая приступ тошноты...
   А что, если Изольда права и Лена  действительно  села  к  нему  в  машину
исключительно для того, чтобы, войдя к нему в доверие,  обчистить  потом  до
нитки? План гениальный, если учитывать  постоянные  ее  встречи  с  цыганом,
якобы приносящим деньги. Спрашивается, а почему она не могла  встречаться  с
цыганом тайно? К чему было афишировать их встречи?
   "Убедив меня, - рассуждал Варнава, - что у нее есть  деньги,  и  немалые,
она тем самым полностью усыпила мою бдительность, заставила поверить в  свою
бескорыстную и страстную любовь,  чтобы  потом,  выбрав  подходящий  момент,
подсунуть мне на подпись эту проклятую доверенность".
   Безусловно, суммы, полученные Леной от цыгана, которые она демонстративно
швыряла на стол после  его  ухода,  не  шли  ни  в  какое  сравнение  с  тем
капиталом, который имелся у Варнавы. Возможно, что тот же  самый  Блюмер  за
скромный   гонорар   предоставил   Пунш   информацию   о   недвижимости   ее
"возлюбленного".
   Но если разорение Варнавы действительно лежит на совести Пунш, то  о  его
состоянии она должна была знать ДО ТОГО, как подсела к нему в машину. Именно
с того вечера, очевидно, и следует  начинать  отсчет  времени,  потраченного
Еленой Пунш на претворение в жизнь плана по разорению Варнавы.
   Как ни трудно было  Варнаве  допустить  вероятность  и  реальность  такой
чудовищной аферы Пунш,  мысль  эта  теперь  прочно  засела  в  его  мозгу  и
подтачивала душевные силы. Он любил Лену,  поэтому  боль  была  невыносимой.
Предательство, предательство... Какое страшное и безысходное слово!
   И тут он вспомнил Валентину. Они расстались,  даже  не  попрощавшись.  Он
поступал так со многими своими женщинами,  но  Валентина  была  другая,  она
по-настоящему любила его и была достойна более бережного и нежного отношения
к себе. Конечно, она улетела в Адлер из-за него, чтобы не видеть его,  чтобы
там, на  расстоянии,  излечиться  от  болезни  любви  и  набраться  сил  для
дальнейшей жизни. Валентина поняла, что он любит  Пунш,  и  оставила  его  в
покое. Но могло произойти и более страшное: она могла уехать из С. навсегда,
не выдержав предательства Изольды. Бог с ним, с Варнавой, но  родная  тетка!
Валентина могла проснуться ночью от шума и возни  за  стенкой,  заглянуть  в
спальню Изольды и  увидеть  их  вместе  -  своего  возлюбленного  Варнаву  и
тетку... Это ли не предательство?
   Он злился и на себя, и на Изольду, которая после  того,  что  между  ними
произошло, смела еще и упрекать его, винить в отъезде Валентины, как если бы
она сама была тут ни при чем!
   Хотя нет, конечно, нет! Она, безусловно, чувствовала свою вину  и  теперь
искала возможности вернуть Валентину.  И  даже  согласилась  помочь  Варнаве
уладить его дела, чтобы  он  помог  ей  разыскать  племянницу.  Он  не  имел
представления, как можно повернуть вспять процесс продажи его недвижимости -
насколько ему было известно, обратного хода  здесь  нет.  Люди,  купившие  у
Блюмера  дома  и  квартиры  Варнавы,  никогда  не  согласятся   аннулировать
договоры. К тому же теперь, когда Блюмера нет в живых, с кого спрашивать?  С
Пунш, которая тоже вот уже пять лет является усопшей?
   Варнава не верил в потусторонние силы: его Елена не  могла  подняться  из
гроба, чтобы творить свои черные дела. Скорее всего она присвоила чужое имя,
имя покойной Елены Пунш. Но кем и какой была эта женщина, ему поможет узнать
лишь Изольда, которая заинтересована в этом не меньше его.
   Он позвонил ей и сказал, что согласен лететь за Валентиной в Адлер.
   - Как ты себя чувствуешь? - услышал он  тяжелый  вздох  на  другом  конце
провода. - Как твоя рана?
   - Заживает, - улыбнулся он и, тронув повязку, сморщился от боли.
 
Глава 7 
 
   Изольда вышла из кабинета прокурора, взмокшая от волнения  и  разъяренная
не на шутку.  Ее  только  что  упрекнули  в  бездействии,  в  инертности,  в
цинизме...
   Новый прокурор, почти мальчик,  занявший  столь  ответственную  должность
исключительно благодаря своим родственным, московским связям, кричал на нее,
на Изольду Хлудневу, и разве  что  не  топал  ногами.  Он,  брызгая  слюной,
упомянул расстрелянных в упор жителей Свиного тупика (в его  уст