внимания... Решив  для  себя,  что
это, может, и к лучшему, она, открыв калитку, прошла  по  усыпанной  гравием
дорожке к крыльцу, поднялась на него  и  принялась  отпирать  многочисленные
замки.  И  тут  ей  показалось,  что  сзади  нее  кто-то  стоит.  Решив   не
поворачиваться, тем более что все замки были уже отперты, Лариса,  распахнув
дверь, бросилась вперед, все так же не оглядываясь и пытаясь  захлопнуть  ее
за собой, но почувствовала сопротивление - кто-то мешал ей это сделать.
   - Кто вы? - спросила она, дрожа всем телом и чувствуя, как  сжимаются  ее
челюсти, мешая ей говорить.
   - Стой спокойно  и  не  шевелись...  -  услышала  она  голос  и  замерла,
чувствуя,  как  незнакомец  делает  нечто  странное  на  ее  голове,  словно
поправляет прическу; затем чьи-то  прохладные  руки  затрепетали  вокруг  ее
талии, груди, стали щекотать в вырезе ее платья, и сразу же  запахло  чем-то
непонятным, животным...
   - А теперь повернись, - приказал тот  же  голос,  и,  прежде  чем  Лариса
успела закричать или позвать  на  помощь,  ей  на  грудь  плеснули  какую-то
прохладную жидкость.
   Она так и не поняла, как же оказалась в темной  ванной  комнате,  где  ее
заперли. Сидя на краешке ванны и от ужаса не в силах даже  думать,  она  вся
обратилась в слух... Кто-то ходил по дому,  словно  бы  разговаривая  сам  с
собой, затем послышался  скрип  двери  -  незваный  гость  вошел  в  большую
комнату,  а  оттуда  в   спальню   где   на   столике   стоял   сундучок   с
драгоценностями... Ей даже показалось, что мимо нее, совсем рядом  с  дверью
ванной комнаты, протащили по полу что-то тяжелое... А затем все стихло - дом
снова опустел. Грабитель ушел, прихватив все ее драгоценности...
   Она заставила себя подойти к двери и попытаться  открыть  ее.  Оказалось,
что дверь уже отперли. Лариса вышла из темной ванной комнаты  и  зажмурилась
от яркого света в прихожей.
   - Кто здесь? - про шептала она, давясь слезами. - Кто здесь?
   Она уже мысленно попрощалась со всеми своими сокровищами...
   Но ей никто не ответил. Тогда она бросилась в комнату - пусто! - а оттуда
в спальню... Она еще издали увидела на столике сундучок  и  в  нем,  как  ей
показалось, сверкали ее бриллианты... Но тут произошло нечто  неожиданное  -
она зацепилась обеими ногами за  какое-то  препятствие  -  мягкое,  упругое,
словно валик дивана, и упала лицом вниз... Тотчас поднялась и вдруг,  увидев
перед собой нечто, закричала так, что мгновенно сорвала  голос...  А  спустя
несколько минут сердце  ее  уже  перестало  биться.  Она  умерла,  глаза  ее
затуманились, превратившись в подобие мутного стекла, а потому уже не  могли
увидеть того, кто ее переодевал, обмывал и с пузырьком  в  руках  проделывал
над ней необычные манипуляции... Возможно, если бы ее еще  теплые  голосовые
связки могли воспроизвести звук, это был бы полный невыразимой душевной боли
крик  отчаяния:  нисколько  не  смущаясь  видом  трупа,  грабитель  спокойно
упаковал в большой пластиковый пакет все ценное, что только нашлось в  доме,
включая драгоценности и деньги, и не спеша покинул его,  тихо  притворив  за
собой дверь.
 
*** 
 
   3 мая 1999 г. Мамедова Щель.
   Задушена отдыхающая, Васильева Лариса, проживающая в снятом ею доме.
   Похищены все ее вещи.
   Приехала из Москвы, нотариус.
   5 мая 1999 г. Туапсе.
   Ограблен ювелирный магазин. Его  директор  Мисропян  и  охранник  Бокалов
исчезли. Пропало драгоценностей на общую сумму в четыре миллиона рублей.
   8 мая 1999 г. Голубая Дача.
   Хозяина кафе "Ветерок"  и  оптового  склада  "Парнас"  Шахназарова  нашли
зарезанным в собственном доме.
   3 июня 1999 г. Лазаревское. На городском пляже,  в  кафе  "Жемчужина",  в
котле с кипящим маслом обнаружены две пары человеческих ушей.
   Хозяин частной гостиницы  и  двух  ресторанов  -  "Лазурь"  и  "Парус"  -
Мухамедьяров и его бармен Аскеров найдены мертвыми  на  чайной  плантации  в
местечке Волконка. Оба трупа без ушей.
 
*** 
 
   "Катя, ты будешь главной..."  -  стучало  в  висках.  Екатерина  Ивановна
Смоленская  вышла  из  кабинета  Генерального  прокурора  на  ватных  ногах.
Несмотря на большой опыт работы и возраст (ей было уже под  пятьдесят),  она
так и не научилась преодолевать робость при встречах с  начальством.  Ей  бы
задрать нос повыше - как-никак именно ее назначили  главной  в  следственной
группе по сочинскому делу, а у нее от страха ноги подкашиваются.
 
*** 
 
   Вернувшись к себе, она сразу же вызвала Пашу Баженова, Виталия  Скворцова
и Михаила Левина, всех тех, кого ей назначили в помощники.
   - Завтра утром летим в Адлер.  На  морские  купания  не  рассчитывайте  -
работы по горло. У тебя, Миша, есть еще время, поэтому постарайся покопаться
в компьютере: где-то я уже  слышала  про  эти  отрезанные  уши  плавающие  в
кипящем масле. Если не успеешь - задание своим ребятам. Вполне возможно, что
я пересмотрела слишком много детективов, но если так, это еще лучше -  проще
будет установить, кто еще  на  Черноморском  побережье  увлекается  подобной
киностряпней.
   А я устала, хочу есть и спать. Завтра встречаемся  в  аэропорту.  Вопросы
есть?
   - Есть. - Паша Баженов, рыжий, пухлый, симпатичный мужчина тридцати  пяти
лет, невесело улыбнулся  показывая  крепкие  белые  зубы.  -  Кать,  мне  бы
анальгинчику сейчас, а то голова болит...
   - У всех болит. - Смоленская достала из кармана упаковку анальгина.  -  А
ты чего молчишь, Виталя? С женой помирился?
   - Да с ней помиришься. - Невысокий, напоминающий  корявый  пень  Скворцов
достал платок и промокнул лысину. - Ничего слышать не хочет -  возьми  ее  с
собой...
   - Так и возьми, но только чтобы никто ничего не знал, - вдруг  неожиданно
для всех согласилась Смоленская. - Только предупреди ее, что  будешь  не  на
пляжике рядом с ней валяться, а в мыле мотаться  по  побережью...  Я  уж  не
знаю, почему вы не ладите, но мне твоя  жена  всегда  нравилась.  Разве  что
слишком шумная... Если больше вопросов нет, тогда до завтра.
   Уже дома, в Крылатском, набрав телефон Изольды, находящейся сейчас от нее
в паре тысяч километров, Екатерина усмехнулась: вот и все развлечения на сон
грядущий - поговорить с близким и родным человеком.
   - Привет, Изольда... Как дела? Ты еще не спишь?
   - Нет, у меня тут такое... Что-нибудь случилось?
   - Завтра летим в Адлер, а у меня полный завал с Князевым. Боюсь, что  его
убийство может зависнуть без твоей  помощи  -  уж  больно  похожа  девица  с
князевской фотографии на твою.
   - А при чем здесь Адлер? Ничего не понимаю. - Да нет, к  Князеву  это  не
имеет никакого отношения, просто на меня повесили еще одну серию убийств,  и
знаешь где? Туапсе, Лазаревское, Голубая Дача... И чего не живется людям?
   Объедались бы черешней, купались в море и загорали на  солнышке...  Разве
это не райская жизнь?
   - Для кого-то, может, и райская, но  только  не  для  тебя...  Могу  себе
представить, как ты будешь там  жариться  на  солнце,  не  имея  возможности
отдохнуть... Лучше бы ты осталась в Москве и помогла мне навести  справки  о
Елене Пунш... У нас в городе нет женщины с такой фамилией, я проверяла.
   - А кто эта Пунш? Что она сделала? Ее убили?
   - Если бы ты только знала, что у нас здесь произошло,  ведь  в  Валентину
стреляли... - И Изольда рассказала  все,  что  знала  о  Пунш,  Варнаве,  их
романе, который  закончился  исчезновением  Пунш,  и,  конечно,  о  событиях
последних дней, связанных с ее племянницей.
   - Странная особа... Говоришь, любила кататься на цирковом шарабане?
   - Вот такие наши дела... Все, - Изольда  вдруг  задышала  часто-часто,  -
извини, но я не могу с тобой сейчас говорить. Позвонишь мне с моря, оставишь
телефоны, факсы, хорошо? И постарайся все-таки узнать про Пунш, а я  в  свою
очередь попробую как-то связать Веру Холодкову с твоим Князевым...  Ну  все,
целую.
 
*** 
 
   Утром Изольды уже не было - она умчалась на работу. Уверенная в том,  что
Варнава спит в соседней комнате, я на цыпочках подошла к  двери  и  тихонько
постучала. Затем, не дождавшись ответа, потянула за ручку: дверь отворилась,
и я увидела аккуратно застеленную кровать. Варнавы не  было!  Я  обошла  всю
квартиру в его поисках, но не нашла даже элементарной вежливой записки.  Все
меня бросили.
   И тогда я разозлилась, причем по-настоящему.
   Я даже не стала звонить Изольде - пусть теперь поищет свою племянницу!
   Передвигаясь по квартире, я успела заметить следы  пребывания  ставших  в
один день мне ненавистными Изольды и Варнавы: грязные  тарелки  с  остатками
яичницы и салата из свежих огурцов, утонувшее в мыльнице мыло и  два  мокрых
полотенца в ванной комнате, аромат Изольдиных  японских  духов  "Шасейдо"  и
запах свежего йода. Выпив чашку кофе и сделав себе самостоятельно перевязку,
я решила вернуться к  себе  домой,  все  хорошенько  обдумать,  а  уж  потом
выработать план действий.
   Что мне в тот момент нужно было от жизни? Да все. Мне  хотелось  испытать
себя, попробовать стать другой, чтобы, изменившись и набравшись  новых  сил,
стать такой, как Пунш, которая, словно живая, стояла перед моими  глазами  и
смеялась надо мной своим ярко накрашенным ртом. И хотя я ни разу  не  видела
ее,  кроме  как  на  фото,  мне  казалось,  что  она  именно  такая:  яркая,
бросающаяся в глаза, эффектная, сногсшибательная, шикарная, потрясающая!
   У меня тоже не маленький рост - почти сто семьдесят восемь с половиной, а
с каблуками и того выше. Волосы намного светлее, чем у Пунш,  но  все  равно
длинные и могут быть в любой момент окрашены в любой цвет. А все остальное -
дело техники. К черту блеклые тона, да здравствует красная помада!
   Спустя час я вышла из  квартиры  своей  любимой  тетушки  в  ярко-желтом,
свежевыглаженном платье Пунш, в Изольдиных белых туфлях на  шпильке;  волосы
развевались на ветру, собранные в конский хвост, очки скрывали мои глаза,  а
ярко накрашенные, вызывающие губы так и шептали словно заклинание: "Я  Елена
Пунш! Я Елена Пунш!"
   Варнава,  который  сильно  повредил  мои  мозги,  исчез   в   неизвестном
направлении. Должно быть, они с Изольдой поехали по его имущественным  делам
- выяснять, что же  такое  представляет  собой  свинья  по  фамилии  Блюмер,
который так беззастенчиво ограбил его среди бела дня.
   Я шла по улице, ощущая, как приятно обдувает  мое  тело  утренний  свежий
ветер, как играет он волосами, как грозится  забраться  под  подол.  Платье,
хоть и чужое, было мне впору, и чувствовала я себя в нем просто превосходно.
   Я собиралась было перейти улицу, чтобы дождаться автобуса, который  довез
бы меня до самого дома, как вдруг  возле  меня  остановилась  большая  белая
машина. Дверца распахнулась, и смуглый мужчина с нависшими надо лбом черными
блестящими кудрями и выразительным цыганским лицом хмуро уставился на меня:
   - Опаздываешь. Садись.
   И я села. Ведь теперь я уже не принадлежала себе.
   Я превратилась в другую девушку,  ту  самую,  в  которую  был  до  смерти
влюблен Варнава.
   - Я сделал все, как ты просила. Все остается в силе.
   Только в следующий раз не опаздывай - я думал, что больше не увижу тебя.
   - А ты мне не указывай, - вырвалось у меня, - если опоздала,  значит,  на
то была причина.
   - Дура, я же за тебя переживаю. Две  недели  назад  на  Набережной  нашли
женский труп. Платье - ну прямо как у тебя. Думал, что ЕГО работа. Ты о  нем
что-нибудь слышала ТАМ?
   - Нет, ничего.
   - Я знаю, почему ты злишься, но осталось ждать  совсем  немного.  Катя  и
Роза прилетели три дня назад. Они хорошие девочки.
   Я ничего не понимала.
   - Я устала, - произнесла я с чувством, чтобы хотя бы по  реакции  на  эту
довольно-таки нейтральную фразу понять, какую роль в жизни  этого  кудрявого
парня занимает та, за которую он меня принял.
   - А мы устали тебя ждать.
   Он гибким кошачьим движением мягко коснулся моей щеки своей и заурчал, из
чего я поняла, что они с Пунш были в довольно близких  отношениях.  Мне  еще
тогда пришло в голову, что не хватало только переспать с этим цыганом...
   - У тебя новые очки... - Его рука поползла мне под платье.
   - Старые разбились. А что Варнава? - Я убрала его руку и нахмурилась.
   - Как договаривались. Я же тебе сразу сказал - все остается в силе.
   - А Блюмер?
   - Можешь не переживать, с ним все в полном порядке - молчит.
   - И все-таки, что с Варнавой?
   Цыган не ответил. Мы подъезжали к  Глебучеву  оврагу.  В  конце  зеленой,
засаженной высокими тополями улицы, прямо перед нашей  машиной  распахнулись
голубые ворота, и я увидела большой красивый дом.
   -  Ты  зайдешь  или  принести  тебе  сюда?  -  очень  удобно  для   меня,
бестолковой, построил он свой вопрос, от которого теперь многое зависело.
   - Принеси все сюда... У  меня  билеты,  я  улетаю.  Приеду  позже  и  все
объясню.
   Внутри меня клокотал страх, он заставлял мои волосы шевелиться на голове,
а живот и вовсе скрутило от всего происходящего. Я не ожидала от себя такого
идиотизма. Мне хотелось зажмурить глаза и  оказаться  в  доме  Изольды,  под
теплым пледом...
   Цыган между тем ушел. Вернулся с черным кейсом. Склонившись передо  мной,
уложил его на переднее сиденье  и  открыл.  Я  увидела  аккуратно  сложенные
деньги:  пухлые  пачки  наших  сотенных  и   пятидесятирублевок,   а   также
стодолларовых купюр, тоже потрепанных. Это была огромная сумма.
   Я молча, все еще находясь в шоке, кивнула,  после  чего  цыган  захлопнул
кейс и кинул его на заднее сиденье.
   - Тебя куда: в аэропорт?
   - Нет, высадишь меня возле моста и возвращайся. Так надо.
   Он беспрекословно слушался меня. Машина, взревев, стала поднимать нас  по
той же крутой пыльной дороге наверх, из оврага,  навстречу  небу,  солнцу  и
нормальным людям. Мне казалось, что в Глебучевом овраге живут нелюди.
   А через пару минут я уже выходила из  машины  с  кейсом  в  руках.  Цыган
подошел ко мне и поцеловал в щеку.
   - У тебя другие духи, - сказал он, и тут  я  увидела,  что  он  красивый,
более того, я вдруг почувствовала, насколько он может быть нежен с женщиной,
со мной ли, или с Еленой Пунш. Мне стало ясно, что передо  мной  не  простой
цыган, а, быть может, молодой цыганский барон, до того он был хорош,  румян,
белозуб...
   - Я сегодня вся другая... - ответила я довольно сухо и сделала  несколько
шагов в сторону оживленной трассы. Меня неудержимо  влекло  туда,  где  было
много машин, а значит, и людей, которые, если я  вдруг  закричу,  придут  на
помощь.
   Цыган махнул мне рукой, улыбнулся, сел в машину и скатился обратно  вниз,
в овраг, в свой Свиной тупик, очевидно. И не успела я перевести  дух,  чтобы
найти в себе силы остановить другую машину, которая доставила бы меня домой,
как с трассы туда же, в Свиной тупик, повалили, визжа тормозами  и  поднимая
колесами пыль, пять  самых  разных  машин  без  номеров.  От  этого  шума  и
нехороших предчувствий у меня засосало под ложечкой.
   Спрятавшись за припорошенными бело-розовой пылью кустами дикой смородины,
росшей под мостом, я увидела, как голубые ворота,  доверчиво  распахнувшиеся
перед белой машиной цыгана, впустили и эти пять машин. Из них  повыскакивали
парни с автоматами и начали палить кругом.  Затем  они  ворвались  в  дом  и
открыли там стрельбу... За стеклянным  крошевом  окна  изрешеченной  свинцом
белой машины я увидела окровавленную голову цыгана.
   Спустя  считанные  минуты  парни  с  автоматами  уже  сидели  в  машинах,
уносивших их с места кровавой бойни в сторону  Жасминного  поселка,  вон  из
города.
   Понимая, что мне в такой ситуации оставаться под мостом никак нельзя, что
уже через минуту-другую в Глебучев овраг ворвутся милицейские "канарейки", я
выскочила на дорогу, с трудом перебежала ее и, остановив скромный старенький
"Москвич", попросила такого же скромнягу водителя отвезти меня домой.
   Уже возле  первого  светофора  нам  навстречу  попалось  два  милицейских
фургона. "И кто знает, - подумала я тогда, - возможно, в одном из них  сидит
моя Изольда..."
 
*** 
 
   После бессонной  ночи  Изольда  чувствовала  себя  совершенно  больной  и
разбитой. Работать в таком состоянии было  невыносимо  тяжело.  Быть  может,
поэтому она, подбросив Варнаву к рынку, где он собирался разыскать какого-то
знакомого, у которого он мог  бы  снять  комнату,  Изольда  помчалась  не  в
прокуратуру, а в лес.
   Было раннее утро, в  лесу  было  прохладно,  пахло  сырой  хвоей,  воздух
полнился  щебетом  просыпающихся   птиц;   зеленая   машина   стояла   между
розовоствольных сосен и гармонично сливалась с этим утренним, преисполненным
покоя пейзажем. Изольда крепко спала, откинувшись вместе с сиденьем назад, и
видела во сне маленькую девочку с огромным голубым бантом  на  светловолосой
пушистой головке. Девочка убегала  от  нее,  хохоча  и  показывая  маленькие
редкие зубки, а Изольда, вытянув вперед руки, пыталась ее схватить, но  едва
приблизилась к ней, как, хлопнув ладонями, увязала в тугом и упругом, словно
мармелад,  теплом  воздухе  -  девочка  оказалась  призраком  и   отдалялась
неестественно быстро, словно ввинчивалась в спиралеобразном воздушном потоке
в гулкий и долгий прозрачный тоннель...
   От таких видений Изольда быстро просыпалась.
   Это был один из ее постоянных фантасмагорических снов, приносивших ей,  с
одной стороны, светлые минуты неосознанного материнского счастья, а с другой
-   сравнимое   только   с   нечеловеческой   физической    болью    чувство
неудовлетворенности, граничащее с чувством потери части своей плоти  и  даже
всей сущности. Эта девочка должна была родиться, но ведь не родилась  же.  У
Изольды не было детей и, пожалуй, никогда не будет. Нет, конечно, не  будет,
ведь ей уже сорок пять и ее некогда здоровое и нежное  тело  теперь  хоть  и
сохраняет внешнюю привлекательность,  но  изнутри  подточено  временем.  Что
поделаешь, такая у нее работа.
   Она открыла глаза, села и тряхнула головой. Птичий  гомон  вызвал  прилив
теплого радостного ощущения - беспричинного и благостного.  Вероятно,  таким
образом организм  и  сознание  очищались  от  серого  заплесневелого  налета
повседневности, апатии и уныния.
   Из зеркала на нее смотрела хорошо отдохнувшая и даже помолодевшая женщина
с ясными зелеными глазами и едва заметным  румянцем  на  щеках.  Вот  только
растрепанные седые пряди основательно портили женский портрет, навязывая ему
истинный возраст.
   Вздохнув и приняв решение в ближайшем  будущем  посетить  парикмахерскую,
Изольда  вернулась  в  город,  купила  по  дороге  пачку  печенья  и  уже  в
прокуратуре, войдя в свой кабинет, первым делом включила кофеварку.
   Старший опер уголовного розыска Вадим Чашин появился чуть позже -  вошел,
предварительно постучавшись и улыбнувшись, как мог улыбаться Изольде  только
он (несколько смущенно и восхищенно одновременно), - и вежливо  спросил,  не
перепадет ли и ему чашечка кофе.
   - Проходи, Вадим, садись, у меня накопилось столько дел, что без тебя  не
управиться. Одна писанина замучила - мешает работать по-настоящему.
   - А вы сегодня такая красивая... Глаза блестят. Спали, наверно, хорошо.
   - Да нет, спала-то я как раз плохо. Просто утром съездила в лес, подышала
свежим воздухом. Чувствую, что сегодня будет  сложный  денек.  У  тебя  есть
новости о Холодковой?
   - Результаты экспертизы подтвердились: в крови Холодковой была  лошадиная
доза героина, и, если судить по состоянию ее вен, то последний, роковой укол
она сделала явно не сама, да и вообще до момента гибели она была  совершенно
здорова и не была наркоманкой... Ее могли пытать и  даже  бить,  потому  что
некоторые следы на ее лице свидетельствуют именно о  побоях,  нанесенных  ей
еще до того, как ее сбросили...
   - Установили, с какого этажа?
   - С восьмого, из номера восемьсот третьего; известно даже, что  Холодкова
в тот день пришла в гостиницу одна, подошла к администратору и сказала, что,
если ее будут спрашивать, она в трист