ый голос Георгия Георгиевича, предупредила его о своем приезде.
   Прокурор встретил  ее  сдержанной  улыбкой,  предложил  коньяк  и,  когда
секретарша ушла, положил перед московской гостьей папку:
   - Это заключение. Экспертиза подтвердила вашу догадку о том,  что  подвал
библиотеки  в  Туапсе  был  использован  в  качестве  склада  для   хранения
наркотиков, причем самых разных...
   - Вы что-нибудь знали о Мисропяне?
   -  Мы  знали,  что  он  приторговывает  золотом,  точнее  будет  сказать,
подозревали его в каких-то мелких нарушениях, даже штрафовали несколько раз,
но чтобы он был связан с наркотиками...
   - Он был связан с Назаряном. - И Изольда передала  ему  свой  разговор  с
Кариной о замене героина на сахарную пудру.
   - У вас есть доказательства?
   - У нас имеются свидетельские показания Карины Мисропян,  кроме  того,  у
меня есть все основания подозревать Яшу Мисропяна  в  ограблении  своего  же
магазина, поскольку с Назаряном он расплачивался именно золотом,  и  вам  не
составит труда найти это золото у Назаряна, выследив его... Я  понимаю,  что
похищение такого количества героина, да еще  и  работником  ОБНОНа,  вызовет
интерес не только у местной прессы, это обещает быть громким  и  скандальным
делом, и сейчас в вашей власти, Георгий Георгиевич, сделать  все  возможное,
чтобы Назарян во всем сознался и рассказал вам, кому и на каких условиях  он
продал целых сто килограммов героина. Я обещаю  пока  молчать  об  этом,  но
взамен прошу содействия в  прекращении  основанного  на  провокации  дела  в
отношении моей подруги, Изольды Хлудневой.
   Прокурор, белый как бумага, выпил залпом коньяк  и  сунул  в  рот  кружок
лимона. Сморщился и замотал головой:
   - Но что я могу сделать, если  колесо  уже  завертелось  и  вашу  подругу
наверняка уже арестовали?
   - У вас есть свои способы и каналы, с помощью которых вы можете  хотя  бы
приостановить этот процесс. Но если с головы Изольды упадет хоть волос,  все
столичные газеты разнесут историю о сахарной пудре на всю страну. Я не шучу.
   Произошла  дьявольская   ошибка,   жертвой   которой   стал   следователь
прокуратуры, человек, у которого не меньше врагов, чем у вас, и вы прекрасно
это понимаете.
   Позвоните в С., напишите, сообщите, что...
   - Поздно! - Георгий Георгиевич от бессилия даже обмяк на своем  кресле  и
втянул голову в плечи. - Как вы не поймете, что нами в  С.  были  отправлены
отпечатки ее пальцев, и все совпало... Я понимаю, она ваша подруга, и вы  не
можете допустить мысли, что она замешана в этом деле, но факты, сами знаете,
упрямая вещь. А что касается Назаряна, если подтвердится, что чудовищное  по
своему размаху и цинизму преступление действительно имело место, то  огласки
все равно не избежать, и вы тоже не в силах будете остановить этот  процесс.
У нас работа такая...
   Смоленская вернулась в машину и долго не могла прийти в себя. Голова  шла
кругом, и самое обидное заключалось в том, что визит в Сочи  практически  не
дал ничего нового для следствия, а лишь запутал  его  еще  больше.  Кроличий
пух!
   Этого еще не хватало! А теперь еще и реальность ареста Изольды...
   - Эдик, отвези меня на  вокзал...  А  сам  возвращайся  в  Лазаревское  к
ребятам.
   - А зачем вам на вокзал-то? - не понял Эдик.
   - Я сяду на электричку, доберусь до Адлера, а оттуда уже самолетом в С.
   Так им и передай.  А  папки  с  заключениями  возьму  с  собой,  изучу  в
дороге... Ну вот и все, договорились?
   - Я сам бы мог отвезти вас в Адлер... - пожал плечами водитель.
   - Не надо, итак, своим ходом... - Екатерина постеснялась ему сказать, что
ей просто хочется побыть одной, хотя бы  один  разок  искупаться  в  море  и
немного отдохнуть. - Но сначала я воспользуюсь рацией и попытаюсь  разыскать
Скворцова.  Быть  может,  Лебедев  уже  успел  рассказать   ему   что-нибудь
интересное про Пунш...
   Виталий отозвался почти сразу же, и после того,  как  передал  Кате  весь
разговор с Лебедевым, высказал предположение о  его  причастности  к  гибели
жены.
   - Я понимаю, конечно, Виталя, что так было бы  проще  и  удобнее,  но  не
настолько же он глуп, чтобы рассказывать  тебе  о  своих  пьяных  фантазиях,
навлекая на себя подозрения. Я не верю, что он убил Пунш. А  потому  советую
тебе отпустить его, но не сводить с него глаз. Если у него рыльце  в  пушку,
он начнет действовать. И первое, что он попытается сделать, в  случае,  если
он убийца, это не допустить эксгумации трупа бывшей жены. Хотя теперь,  даже
если экспертиза покажет, что ода была убита, нам будет трудно доказать,  кто
именно убил. И  вопрос  алиби  отпадет  сам  собой  -  разве  может  человек
вспомнить, где он находился в такой-то день или месяц пять лет назад.
   - Отпустить?.. - не поверил своим ушам Скворцов. - Но  мы  же  так  долго
выслеживали его...
   - И тем не менее... Запиши телефон Чашина -  будем  держать  связь  через
него...
   - Вы еще не передумали? - услышала  она  голос  Эдика.  -  Не  передумали
добираться до Адлера своим ходом?
   И Смоленская, понимая, что ситуация, в которой сейчас оказалась  Изольда,
слишком рискованная, чтобы позволить себе расслабиться, счет идет если не на
минуты, то на часы, и время дорого, как никогда, отказалась от  своей  мечты
искупаться в море, сдалась и попросила Эдика отвезти ее в Адлер.
 
*** 
 
   На трассе, после часа езды, мне завязали платком глаза - машина  свернула
влево  и  поехала  по  кочкам.  Так  продолжалось  довольно  долго;  мы   то
сворачивали, то  ехали  прямо  и  снова  поворачивали,  да  так  часто,  что
создавалось впечатление, будто мне просто морочат голову, кружась на одном и
том же месте.
   Наконец машина сбавила ход и остановилась. Повязка с глаз была снята, и я
увидела высокий бетонный забор.
   Было тихо, зловеще тихо, и мне подумалось тогда, что если за этим забором
действительно скрывается Изольда, разумеется, не в качестве пленницы, то она
дорого заплатит мне за долгие часы и  минуты  страха,  которые  я  испытала,
прежде  чем  оказаться  здесь.  Как  будто  нельзя  было  предупредить  меня
предварительным звонком, запиской или каким-либо другим способом.
   Если же вдруг окажется, что меня привезли сюда из-за  кейса  с  деньгами,
которые явно предназначались Пунш или человеку, на которого она работает, то
за этим мрачным серым  забором  я  и  закончу  свою  недолгую  и,  по  сути,
никчемную жизнь.
   Открылась  серая  узкая  калитка,  находящаяся   справа   от   гигантских
металлических ворот, на  крепежных  столбах  которых;  на  самом  верху,  не
хватало только отрубленных человеческих голов или черепов с кружащимися  над
ними черными, жутко каркающими воронами...
   Ватными ногами ступая по узкой, посыпанной розовыми камушками  дорожке  к
крыльцу одноэтажного,  но  довольно  большого  дома,  окруженного  травой  и
цветами в обрамлении малиновых и смородиновых кустов,  я  поняла,  что  этот
пейзаж будет последней красивой картинкой, увиденной мною перед смертью.
   В сопровождении молчаливых крепких парней я взошла на крыльцо, и  тут  же
открылась черная глянцевая дверь, своей толщиной напоминающая дверцу  сейфа,
после чего я оказалась в  объятиях  Изольды,  которая,  вопреки  всей  своей
сущности, вдруг разразилась рыданиями!
   - Валентина, слава богу... Как же я волновалась...
   - Ты бы еще  попросила  привезти  меня  на  черном  "воронке",  -  мрачно
заметила я, молча высвобождаясь из ее объятий. - Я не знаю, кто эти люди, но
они везли меня сюда под дулом пистолета...
   - Это ничего, это не  страшно...  Пойдем  скорее,  упрекать  меня  будешь
потом... Ну и характер!
   И она повела меня куда-то в глубь дома, мимо множества  закрытых  дверей,
пока мы наконец не спустились вниз, откуда доносились кухонные запахи.
   - Осторожно, здесь крутые ступени...
   И действительно, мы оказались в просторной кухне, смежной со  столовой  -
уютной, чистой и слегка прохладной, наполненной  ароматами  зелени,  чего-то
печеного, ванильного.
   В  кухне,  помимо  прочей  мебели  салатового  оттенка,   стоял   большой
прямоугольный стол, за которым, лицом к двери, сидел высокий худой человек с
неестественно розовым, гладким, словно у ребенка, лицом. Глаза его  смотрели
весело.
   - Познакомься, - явно волнуясь, прошептала  Изольда  и  подтолкнула  меня
легонько в спину, чтобы я подошла к мужчине. - Это Иван.
   - Валентина, - вежливо  поздоровалась  я,  кивнув  в  знак  покорности  и
послушания, хоть и скрипя при этом зубами от злости.
   Больше всего на свете я не люблю быть кому-то обязанной, а  ведь  Изольда
разговаривала с этим человеком именно заискивающе,  словно  привела  меня  к
нему, как приводят овцу на  заклание...  Хотя  я  понимала,  что,  возможно,
именно этому человеку она и обязана тем, что пока еще находится на  свободе,
а не в камере с обычными уголовниками, готовыми растерзать ее, "важняка",  в
клочья...
   - Какая красивая у тебя племянница, - сказал  Иван,  задумчиво  глядя  на
меня, словно  ему  и  впрямь  доставляло  удовольствие  видеть  перед  собой
бледную, с перекошенным от страха и злости лицом девицу.
   - Это она еще не в духе, да и не в форме, видишь, какая бледненькая, а  в
глазах - страх... Ну ничего, скоро она успокоится...
   Мне было противно слушать ее, и кому какое дело до  того,  какое  у  меня
лицо и какие глаза, если в ту минуту следовало думать об Изольде  и  о  том,
как ей помочь.
   - Мне надо с тобой поговорить. С глазу на глаз, - сказала я, чтобы  сразу
приступить к разговору и сообщить Изольде о звонке Смоленской.  -  А  вы  не
обижайтесь, это чисто женские дела...
   - Бога ради... - Иван развел руками. - Но, может, сначала перекусишь,  а,
Валентина?
   - Нет, сначала поговорим...
   Изольда, пожимая плечами и словно извиняясь за  меня,  спросила  у  Ивана
разрешения поговорить со мной в спальне.
   Оставшись  вдвоем,  предварительно  заперев  дверь  комнаты  изнутри,  мы
некоторое время сидели друг напротив друга и молчали. Я нарочно не  начинала
разговор, чтобы услышать, что же скажет она, не  выдержав  паузы,  поскольку
именно первые слова и выразят то, что мучило тетку в отношении меня или даже
себя. А она, видимо, ждала, когда  же  я  выдам  ей  все  то,  ради  чего  и
попросила уединиться.
   Не выдержала, конечно, она. Иначе и быть не могло - кто  виноват,  тот  и
торопится оправдаться.
   - Я знаю, что поступила ужасно  по  отношению  к  тебе,  но  прошу  тебя,
Валентина, забудь... забудь, пожалуйста, все, что ты  могла  увидеть...  что
было между мною и Варнавой. Тем более что бог уже наказывает  меня  за  это.
Пойми, все получилось так неожиданно...
   Господи, как же дорого я бы заплатила, чтобы все это оказалось сном, моей
извращенной фантазией, лишь бы только Изольде, которую я безумно любила,  не
приходилось так унижаться передо мной, объясняя, каким образом рядом с ней в
постели оказался чужой мужчина, МОЙ мужчина, подлец Варнава... Как будто  бы
я, женщина, не понимаю, как это все происходит и что такое страсть?.. Но  во
мне, очевидно, сидели два человека, две женщины, и  одна  из  них  никак  не
хотела простить соперницу, так цинично поправшую любовь близкого человека.
   С моего языка уже готовы были сорваться оскорбления,  каверзные  вопросы,
связанные с ее  мнимым  аскетизмом  и  прочими  пошловато-низкими  деталями,
которым можно было дать развитие, но я подавила в себе эту волну претензий и
желание отомстить. Опустив голову, я тихонько плакала, вспоминая, сколько же
боли я испытала в то незабываемое утро...
   - Знаешь, а он был у  меня  там,  в  Адлере...  -  прошептала  я,  давясь
слезами. - Но он мне уже не нужен... Я больше не люблю  его.  Не  могу  тебе
этого объяснить. Все перегорело. Перебродило. И отболело. Изольда, как же  я
соскучилась по тебе!..
   И я кинулась к ней, обхватила руками ее шею и стала  покрывать  поцелуями
ее прохладное, бледное и такое родное лицо.
   Мне казалось, что сердце мое не выдержит такого количества противоречивых
и сложных чувств, что оно разорвется, как надорванная  в  нескольких  местах
истонченная ткань. Изольда, словно понимая это, тоже крепко обняла  меня,  и
не было в тот момент у меня никого ближе ее. Даже мать, находящаяся сейчас в
тысячах километров, никогда бы не смогла вызвать во  мне  такого  теплого  и
глубокого чувства, какие бы события и переживания этому ни предшествовали.
   Я простила Изольде ее невольную слабость, посчитав, что ни один  мужчина,
даже такой, как Варнава, не стоит того, чтобы ради  его  прекрасных  глаз  я
испортила свои отношения с тетей. И вдруг,  только  теперь  вспомнив,  какие
обстоятельства заставили меня приехать сюда, в это странное место, я  поняла
слова Изольды, сказанные ею  минутой  раньше:  "...Тем  более  что  бог  уже
наказывает меня за  это..."  Ведь  у  Изольды  появился  безжалостный  враг,
человек или  даже  группа  лиц,  заинтересованных  в  ее  падении,  если  не
смерти.'.. А мы говорим о таких пустяках!
   - Послушай, я все забыла, - произнесла я уже другим,  более  спокойным  и
рассудительным тоном, чтобы дать понять тетушке, что с прошлым  покончено  и
наступило время обсудить  куда  более  важные  дела.  -  Я  знаю,  что  тебя
подставили, мне звонила Смоленская и просила передать вот это...
   И я, достав из кармана сложенный  вчетверо  и  густо  исписанный  книжный
лист, протянула его Изольде вместе с кассетой автоответчика.
   - Ты держи перед глазами этот лист, а я по памяти буду тебе говорить  то,
что услышала от Екатерины Ивановны...
   ...Спустя полчаса мы вернулись на кухню, где терпеливо  поджидавший  Иван
встретил нас ироничной улыбкой:
   - Ну что, наговорились?
   Стол уже был накрыт, и хозяин пригласил нас пообедать.
   - Изольда, объясни своей племяннице, что я все знаю и понимаю,  а  потому
нечего шушукаться по углам. Если есть какая-либо новая информация,  я  готов
ее выслушать и помочь. А ты, Валентина, знай, что я обязан твоей тете жизнью
и потому сделаю все возможное и невозможное, чтобы ей помочь.
   - Я уже сказала ей... - смутилась Изольда. - Должна приехать  Смоленская,
и это известие взволновало меня больше всего. Понимаешь, она приедет, а меня
нигде нет, как же она сможет со мной встретиться?
   - Когда она приезжает?
   - Наверняка из Адлера и самолетом, вот только  точную  дату  она  еще  не
знала.
   - Я скажу своим людям, они встретят ее и привезут сюда, если вы, конечно,
не возражаете, - обратился он к нам обеим. -  Вот  только  было  бы  неплохо
разжиться ее фотографией.
   - Фотографии у меня нет, - покачала головой Изольда. - Разве что  описать
ее...
   - Я бы на твоем месте связалась с Чашиным, он же ее знает... - предложила
я. - В крайнем случае он мог бы попасть в твою квартиру, в которой  устроена
засада, чтобы взять альбом с фотографиями, причем любой, поскольку все  наши
пикники, все шашлыки мы устраивали  на  Волге  только  вместе  с  Екатериной
Ивановной.
   - Отличная мысль, - поддержал меня Иван. Я старалась не смотреть на  него
- слишком уж странным казалось мне его лицо. Но спросить,  не  обжигался  ли
он, не пересаживали ли ему кожу, я не посмела - чувствовала, что это человек
непростой,  наделен  определенной  властью  и  связан  с   Изольдой   скорее
криминальной  ниточкой,  нежели  служебной.  Вор  в  законе,  например,  или
что-нибудь в этом роде.
   Хотя в тот момент не имело значения, на  каком  иерархическом  уровне  он
находится и какие  жизненные  принципы  исповедует.  Главным  было  то,  что
Изольда пряталась именно у него, а  это  означало  полное  к  нему  доверие.
Поэтому, чтобы не осложнять и без того серьезную и  запутанную  ситуацию,  я
тоже решила доверить ему свои соображения и повторила  все,  что  рассказала
мне по телефону Смоленская.
   Иван выслушал меня не перебивая.
   - Больше всего в этой истории мне нравится ход с  лилипутками.  По-моему,
весьма оригинальное решение, позволяющее запутать всех, отвлечь... Лилипутки
были там, в Адлере, их имена и фамилии известны, а расстреляли их уже здесь,
в Глебучевом овраге. Спрашивается, кто и зачем их  убил?  Что  такого  могли
совершить эти малышки?.. Кроме того, как  выяснилось,  существует  еще  один
лилипут, Юра Лебедев, о котором тебе, Изольда, рассказал Максимов  в  цирке.
Он же привлек внимание Смоленской в Лазаревском.  Валентина,  Смоленская  не
сказала тебе, почему ее так заинтересовал Лебедев?
   - Да я и сама могу вам все про  него  рассказать,  тем  более  что  лично
знакома с ним... - произнесла я,  понимая,  что  преступно  скрывать  факты,
которые могли бы помочь спасению Изольды.
   Все с удивлением уставились на меня, а  я  почувствовала,  как  щеки  мои
запылали - до того мне вдруг сделалось не по себе из-за этого Лебедева с его
предостережениями  относительно  платьев  Пунш,  но  еще   больше   от   тех
ассоциаций, которые возникли у меня при воспоминании о  его  визите...  Ведь
Изольда, которой я не так давно демонстрировала желтое платье,  стянутое  из
шкафа Варнавы, так и не поняла, что я вынесла из его квартиры целый  чемодан
чужих, принадлежащих Пунш, платьев. Но самое ужасное заключалось в том,  что
этих платьев у меня УЖЕ НЕ БЫЛО, потому что сама же Пунш - это привидение  с
полуразложившимся лицом, фурия, которой я помогла вернуться  в  свою  могилу
еще в Адлере, - их у меня и отобрала.
   Я испугалась, что вслед за моим рассказом  о  встрече  с  Лебедевым,  мне
придется  рассказывать  и  о  платьях,  поскольку  мы  разговаривали  с  ним
исключительно  о  платьях  и  о  том,  кому  бы  они   могли   принадлежать,
следовательно, мне надо было бы рассказать и о своей встрече с Пунш! Но я не
могла этого сделать,  поскольку  история  о  могиле  на  адлерском  кладбище
смахивала на шизофренический экскурс в глубины моего подсознания... А мне не
хотелось в психушку.
   Мне не оставалось ничего другого, как предельно упростить причину  визита
ко мне Лебедева, ограничившись лишь его желанием вернуть мне вместо  "моего"
платья, взятого у меня напрокат его  подружкой,  Таней  Журавлевой,  другое,
новое...
   На что я надеялась? Конечно же, на то, что  никто  из  присутствующих  не
обратит внимания на такую мелочь, как одолженное у меня Таней платье,  но  я
ошиблась.
   - Мне кажется, я поняла... - услышала я вдруг подозрительно тихий  теткин
голос, к которому примешивался дух разоблачения. -  Речь  идет  не  о  твоем
платье... Как же я сразу не додумалась?! Платье, то самое,  желтое,  которое
ты демонстрировала мне в тот вечер, когда мы перевязывали Варнаву.  Помнишь,
ты еще спрашивала меня, не похожа ли ты на убитую Холодкову?  Где  ты  взяла
это платье?
   В шкафу у Варнавы?
   И тогда я призналась ей, что прихватила не одно платье, а  целый  чемодан
нарядов. И после этого уже не  могла  не  передать  свой  разговор  с  Юрием
Лебедевым, в котором он предупреждал об  опасности,  которая  мне  угрожает,
если я не избавлюсь от этого чемодана и не вернусь домой.
   - Ему знакомы  эти  платья,  следовательно,  он  знает  их  хозяйку...  -
проронила Изольда, очевидно, пытаясь выяснить для себя,  зачем  понадобилось
Смоленской поручать ей наводить справки о Юре  Лебедеве  здесь,  в  С.  -  А
хозяйка их, конечно же, его бывшая жена, Елена Пунш.  Именно  для  нее  мать
Лебедева сшила эти наряды, в  которых  сейчас  разгуливает  другая  женщина,
выдающая себя за Пунш...
   - Тогда мне понятно, о какой дублерше он говорил,  -  вдруг  вспомнила  я
слова Лебедева об уникальной способности  этих  ярких  платьев.  Надев  пару
таких одинаковых платьев на двух даже не очень  похожих  девушек,  их  можно
было сделать близняшками. - Вероятнее всего, он готовил какой-то  интересный
номер для своей жены, Пунш, где планировалась дублерша. Возможно, речь шла о
фокусе с двойниками.
   - Может быть, - согласилась Изольда. - Но Пунш сбежала, поэтому...
   - ...поэтому он и сказал мне, что дублерша не понадобилась.
   - Максимов рассказывал, что