осятся друг другу в объятия, или мы  после  переговоров,
которые сегодня благоразумно  начали,  соединим  усилия  -  и  тогда  сможем
разлучить их?
     - Я люблю племянницу, - сказал мистер  Хардейл,  помолчав.  -  Вам  это
может показаться странным, но я действительно люблю ее.
     - Странным? - повторил мистер Честер. Он не  спеша  налил  себе  второй
стакан вина и достал из кармана зубочистку. - Вовсе нет, друг  мой!  Я  тоже
расположен к Нэду, - или, если употребить ваше слово, люблю его, раз уж  так
принято называть отношения между  близкими  родственниками.  Да,  мне  очень
нравится Нэд. Он - удивительно славный мальчик, и красивый  притом.  Правда,
глупый еще и  слабохарактерный,  но  не  больше.  Однако  скажу  вам  прямо,
совершенно откровенно, как я и обещал, что, не говоря уже  о  моем  и  вашем
нежелании породниться, не говоря о различии  вероисповедании  (а  это,  черт
возьми, тоже очень важное препятствие!), я никак  не  могу  допустить  такой
брак. Мы с Нэдом не можем пойти на это. Это невозможно.
     - Обуздайте свой  язык,  если  хотите  продолжать  разговор!  -  гневно
воскликнул мистер Хардейл. - Я уже сказал, что  люблю  мою  племянницу.  Так
неужели вы думаете, что я допущу, чтобы она бросила  свое  сердце  под  ноги
человеку, в чьих жилах течет ваша кровь?
     - Вот видите, как  полезно  бывает  поговорить  начистоту,  -  спокойно
заметил его собеседник. - Клянусь честью, я как раз собирался сказать вам то
же самое. Я на удивление привязан к Нэду, я его просто обожаю, право, и даже
если бы мы с ним  решились  пожертвовать  своими  интересами,  остается  это
препятствие, совершенно непреодолимое... Как жаль, что вы не  хотите  выпить
вина!
     Заметьте себе, - сказал мистер Хардейл, подойдя  к  столу  и  со  всего
размаха стукнув по нему кулаком, - тот кто думает, кто смеет думать,  что  я
словом или детом поощрял это знакомство, тот клеветник! Да, клеветник, и уже
одним этим предположением наносит мне тяжкое оскорбление. Мне и  во  сне  не
снилось, что она позволит ухаживать  за  собой  человеку,  мало-мальски  вам
близкому.
     -  Хардейл,  -  отозвался  мистер  Честер,  покачиваясь  в   кресле   и
одобрительно кивая головой, но глядя не на собеседника, а в огонь,  -  очень
хорошо, что вы так пылко и красноречиво соглашаетесь  со  мной,  это  только
доказывает ваше мужество и великодушие. Честное  слово,  я  чувствую  то  же
самое, но неспособен выражать свои чувства с такой силой и страстью, - вы же
знаете, я человек вялый, с ленивым умом, и, надеюсь, извините меня...
     - Я запрещу ей переписываться и видеться с вашим  сыном,  хотя  бы  это
стоило ей жизни, - продолжал, не слушая  его,  мистер  Хардейл,  в  волнении
шагая по комнате, - но постараюсь сделать это как можно мягче и  осторожнее.
На мне лежат обязанности, которые человеку моего склада совсем не по  плечу,
- и потому даже то, что они любят друг друга, для меня -  новость,  я  узнаю
это только сейчас от вас.
     - И сказать вам не могу, как я рад, что не ошибся в  вас!  -  отозвался
мистер Честер с самой изысканной любезностью. -  Вы  сами  видите,  что  нам
полезно было увидеться. Мы поняли друг друга и во всем согласны. Мы обо всем
договорились и знаем,  как  нам  действовать...  Ну,  почему  вы  не  хотите
попробовать вино вашего арендатора? Право, отличное вино.
     - А кто помогал Эмме и вашему сыну? - спросил мистер Хардейл. -  Вы  не
знаете, кто был посредником между ними?
     - Ах, мало ли добрых людей на свете! Им помогали,  мне  думается,  все,
решительно все вокруг! - ответил ми стер Честер с улыбкой. - А больше всех -
тот, кого я сегодня посылал к вам...
     - Этот полоумный? Барнеби?
     - Ага, и вы удивлены? Мне тоже очень трудно было этому поверить.  Но  я
выпытал правду у его матери, очень славной женщины. Главным образом из ее-то
слов я и понял, как далеко зашло у них дело, и тогда решил съездить сюда для
переговоров с вами на нейтральной  почве...  А  вы  пополнели,  Хардейл,  но
выглядите прекрасно.
     - Ну-с, я полагаю, мы обо  всем  переговорили,  -  прервал  его  мистер
Хардейл с нескрываемым раздражением. - Могу вас заверить, мистер Честер, что
моя племянница впредь будет вести себя  иначе.  Я  обращусь  к  ее  женскому
сердцу, - добавил он тише, - постараюсь затронуть  в  ней  гордость,  честь,
чувство долга...
     - Таким же образом я намерен воздействовать на Нэда,  -  сказал  мистер
Честер,  носком  сапога  поправляя  высунувшиеся  сквозь  каминную   решетку
головешки. Если в жизни и есть что-либо существенное, так  разве  только  те
священные чувства и естественные обязательства, какие должны связывать  отца
с сыном. Я напомню Нэду о требованиях  религии  и  нравственности.  Разъясню
ему, что брак этот для нас совершенно неприемлем, ибо я рассчитывал, что  он
сделает хорошую партию и сможет прилично обеспечить меня на склоне  лет.  Он
узнает,  что  целая   свора   наглых   кредиторов   предъявляет   совершенна
справедливые и законные требования,  а  уплатить  им  мы  сможем  только  из
приданого  его  жены.  Словом,  я  ему  докажу,  что  самые  возвышенные   и
благородные человеческие чувства - сыновний  долг,  сыновняя  любовь  и  все
такое - решительно требуют от него, чтобы он  похитил  какую-нибудь  богатую
наследницу.
     - И как можно  скорее  разбил  ей  сердце?  -  бросил  мистер  Хардейл,
натягивая перчатки.
     - Ну, это уж как ему будет угодно, - ответил мистер  Честер,  отхлебнув
из стакана. - Это его дело!  Ни  за  что  на  свете,  Хардейл,  я  не  стану
вмешиваться в жизнь моего сына. Конечно,  до  известной  границы,  ибо  узы,
связывающие отца и сына, как известно, священны... Неужели же мне так  и  не
удастся угостить вас стаканом вина? Ну  что  ж,  воля  ваша,  воля  ваша!  -
добавил он, снова доливая свой собственный стакан.
     - Послушайте, Честер, - начал мистер Хардейл после недолгого  молчания,
во время которого он несколько раз  пристально  взглядывал  на  улыбающегося
собеседника, - там,  где  нужна  ложь  и  хитрость,  вы  превзойдете  самого
дьявола...
     - Ваше здоровье! - сказал  с  легким  поклоном  мистер  Честер.  -  Ах,
простите, я перебил вас...
     - Так вот, - продолжал мистер Хардейл, - если  трудно  будет  разлучить
влюбленных, помешать их встречам, переписке, если, например,  вы  ничего  не
добьетесь от сына, что вы тогда думаете предпринять?
     - Ничего нет проще, мой друг,  ничего  легче.  -  Мистер  Честер  пожал
плечами  и  удобнее  расположился  в  кресле.  -  Тогда  я  пущу  в  ход  те
способности, которые вы мне приписываете, -  хотя  вы  мне  сильно  льстите,
честное слово, я далеко не заслуживаю ваших комплиментов,  -  и  прибегну  к
обычным  в  таких  случаях  уловкам,  чтобы  вызвать  в  Нэде   ревность   и
негодование. Вы меня поняли?
     - Короче говоря, так  как  цель  оправдывает  средства,  то  мы,  чтобы
разлучить Эмму и вашего сына, должны будем в крайнем случае прибегнуть к лжи
и коварству, - сказал мистер Хардейл.
     - Что вы, что вы! Боже упаси! - Мистер Честер  с  наслаждением  понюхал
табаку.  -  Это  будет  не  ложь,  а  так...  немного  дипломатии,   немного
ловкости... небольшая интрига - вот подходящее слово!
     - Очень жаль, что я всего этого не мог  предвидеть  и  предупредить,  -
сказал мистер Хардейл, в волнении шагая по комнате. Он то останавливался, то
снова принимался ходить, как человек, у которого на душе очень  тревожно.  -
Но дело зашло так далеко, что  сожаления  и  колебания  бесполезны,  -  надо
действовать. Хорошо, я по мере сил буду вам помогать. Во всей обширной сфере
человеческих чувств и мыслей мы с вами сходимся только  в  этом  одном.  Да,
цель у нас будет одна, но действовать мы  будем  порознь.  Надеюсь,  нам  не
понадобится больше встречаться?
     - Вы уже уходите? - сказал мистер Честер, вставая с учтивой грацией.  -
Я провожу вас и посвечу на лестнице.
     - Нет, пожалуйста, не трудитесь, - сухо возразил мистер  Хардейл.  -  Я
знаю дорогу. - Он слегка поклонился, надел шляпу, вышел, звеня  шпорами,  и,
закрыв за собой дверь, стал сходить по ступеням, скрипевшим под его тяжелыми
шагами.
     - Уф! Какое грубое животное! - промолвил мистер  Честер,  снова  удобно
располагаясь в кресле. - Чурбан неотесанный! Настоящий медведь!
     Джон  Уиллет  и  его  приятели,  которые,  сидя  в   большой   комнате,
настороженно прислушивались в ожидании, что сверху донесется звон  шпаг  или
выстрелы, и уже заранее установили, в  каком  порядке  им  ринуться  на  зов
(причем  старый  Джон  предусмотрительно  объявил,  что  он  будет  замыкать
шествие), были крайне поражены, когда мистер  Хардейл  сошел  вниз  живой  и
невредимый, без единой царапины, велел привести лошадь  и,  сев  на  нее,  с
задумчивым видом медленно поехал прочь. Обсудив вопрос, друзья  решили,  что
он оставил наверху своего противника умирающим, и спокойствие его  -  просто
военная хитрость, чтобы отвлечь подозрения и избежать преследования.
     Предположив это, следовало немедленно идти наверх, и они уже готовились
выступить в таком порядке, как было  условленно  заранее,  но  вдруг  сверху
донесся громкий звонок - видимо, гость энергично дернул колокольчик, и  этот
звон сразу опрокинул все их умозаключения,  вызвав  общее  замешательство  и
недоумение. Наконец мистер Уиллет решился идти наверх в сопровождении Хью  и
Барнеби, как самых сильных и отважных  из  всех  присутствующих.  Они  могли
войти в комнату якобы затем, чтобы убрать стаканы.
     Под такой надежной охраной храбрый Джон смело вошел в  комнату  первым,
на полшага впереди остальных, и бестрепетно выслушал приказ мистера  Честера
подать ему машинку для снимания сапог. Она была принесена, и Джон, подставив
гостю могучее плечо, с жадным интересом заглянул в его сапоги,  когда  помог
снять их; у него даже глаза на лоб полезли  от  удивления  и  разочарования,
когда сапоги оказались совершенно пустыми, а он-то  ожидал,  что  они  полны
крови. Джон не премину л внимательно осмотреть и самого  мистера  Честера  в
уверенности, что увидит  в  его  теле  изрядные  дыры,  проверченные  шпагой
противника. Не обнаружив таковых и убедившись  в  конце  концов,  что  гость
по-прежнему безмятежно спокоен и никакого беспорядка в его костюме и  мыслях
не заметно, старый Джон с тяжелым вздохом сказал  себе,  что  дуэль  в  этот
вечер, по-видимому, не состоялась.
     - А теперь, Уиллет, - промолвил  мистер  Честер,  если  спальня  хорошо
проветрена, я испробую вашу знаменитую кровать.
     - Комната проветрена, сэр, и теплее, чем только что поджаренные гренки,
- ответил Джон, беря свечу с камина, и подтолкнул  локтем  сначала  Барнеби,
потом Хью, дав им таким образом понять, чтобы они шли с ним на случай,  если
джентльмен по  дороге  вдруг  упадет  без  чувств  или  умрет  от  какого-то
внутреннего повреждения. - Возьми вторую свечу, Барнеби, и ступай вперед!  А
ты, Хью, неси за нами кресло.
     В таком порядке (причем Джон продолжал вести тщательное  наблюдение  за
гостем, поднося к нему свечу вплотную и то чуть  не  обжигая  ему  ноги,  то
рискуя спалить его парик, причем всякий раз сконфуженно  извинялся)  шествие
вступило в лучшую спальню гостиницы, почти такую же просторную, как комната,
из которой они  пришли.  Здесь,  у  камина,  где  потеплее,  стояла  большая
старинная кровать с истертым парчовым пологом и резными колонками по  углам,
увенчанными каждая султаном из перьев, которые некогда были белыми, а теперь
от пыли и времени приняли траурный вид  и  напоминали  султаны  погребальной
колесницы.
     - Спокойной ночи, друзья, - сказал мистер Честер с приветливой  улыбкой
и, осмотрев комнату, уселся в кресло, придвинутое к огню его провожатыми.  -
Спокойной ночи! Барнеби, голубчик, ты надеюсь, молишься перед сном?
     Барнеби утвердительно кивнул головой.
     - Он бормочет какую-то бессмыслицу, сэр, и  это  называет  молитвой,  -
угодливо пояснил Джон. - От такой молитвы толку мало.
     - А Хью? - спросил мистер Честер, оглянувшись на конюха.
     - А я и вовсе не молюсь, - отозвался Хью. - Но его молитвы, - он указал
на Барнеби, - я слыхал. Хорошие молитвы! Он иногда лежит у меня в конюшне на
соломе и поет их. А я слушаю.
     - Не человек, а сущее животное, сэр, - с достоинством  шепнул  Джон  на
ухо мистеру Честеру, - уж не взыщите, сэр. Если  у  него  и  есть  душа,  ее
наверно так мало, что не стоит обращать внимание на его  слова  и  поступки.
Покойной ночи, сэр!
     Гость проникновенно и выразительно ответил: "Да благословит вас бог!" -
и Джону оставалось только откланяться. Затем, приказав своим  телохранителям
идти вперед, он вышел из комнаты и предоставил мистеру  Честеру  отдыхать  в
древней кровати "Майского Древа".

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

     Если бы Джозеф Уиллет, объявленный Рыцарями-Подмастерьями  вне  закона,
был дома в то время, когда знатный гость появился у дверей их гостиницы,  то
есть если бы, по иронии судьбы, этот день не оказался  одним  из  тех  шести
дней в году, когда ему можно было на несколько часов отлучаться из дому  без
спросу и без риска получить нагоняй, - Джо, конечно, сумел бы всеми правдами
или неправдами проникнуть в  тайну  мистера  Честера  и  выяснить  цель  его
приезда так досконально, как если  бы  был  его  поверенным.  Он  немедленно
предупредил бы влюбленных о грозящей им опасности и помог бы им  разумным  и
своевременным советом, ибо Джо всей душой сочувствовал молодой паре и  готов
был доказать это, пустив в ход всю свою находчивость и энергию.  Объяснялась
ли такая готовность Джо расположением его к молодой девушке, история которой
почти с колыбели вызывала в нем необычайно живой  интерес  к  ней,  или  его
преданностью молодому Честеру, чье доверие он завоевал своей сметливостью  и
тем усердием, с каким оказывал Эдварду важные услуги в качестве разведчика и
посредника?  Были  ли  тут  и  другие  побудительные  причины  -   например,
естественное для человека молодого  сочувствие  влюбленным,  или  постоянные
нотации и несносные придирки со  стороны  почтенного  родителя,  или  тайные
сердечные дела самого Джо вызывали в нем товарищеское чувство  к  Эдзарду  и
Эмме Хардейл, - трудно сказать. Да и не стоит доискиваться истинных  причин,
поскольку Джо в тот день отсутствовал и не имел возможности  делом  доказать
свою преданность.
     Было двадцать пятое марта - этот день, как большинство из вас знает  по
собственному горькому опыту, с незапамятных времен  является  одним  из  тех
тягостных дней, которые  носят  название  "платежных".  Старый  Джон  Уиллет
считал долгом чести каждый год двадцать пятого марта расплачиваться  звонкой
монетой с одним лондонским винокуром и виноторговцем, своим  поставщиком.  И
так же  неизменно,  как  неизменно  наступало  каждый  год  это  число,  Джо
отправлялся в Лондон, чтобы передать виноторговцу из  рук  в  руки  холщовый
мешочек с точной суммой долга - ни пенни больше, ни пенни меньше.
     Ездил Джо всегда на старой серой кобыле. В уме мистера Уиллета-старшего
крепко засела смутная идея, будто эта кобыла, если отправить ее  на  скачки,
несомненно может получить какой-нибудь призовой кубок. Но кобыла никогда  не
пробовала своих сил на таком поприще, и вряд ли это было возможно в будущем,
ибо ей было уже лет четырнадцать, а то и пятнадцать, она страдала запалом  и
потому шла очень медленно. Более всего выдавали ее возраст облезлые хвост  и
грива. Несмотря на эти мелкие недостатки, хозяин чрезвычайно гордился  своей
лошадью, и, когда Хью в тот день подвел  ее  к  крыльцу,  Джон  удалился  за
стойку и в уединении своей лимонной рощи даже несколько раз громко засмеялся
от избытка восторга и гордости.
     - Да, вот это лошадка, Хью! - сказал он, когда, снова  обретя  душевное
равновесие, появился на пороге. Красота! До чего ретива! Какая кость!
     Костей без всякого сомнения было достаточно - это самое,  должно  быть,
подумал и Хью, сидя боком в седле в  ленивой  позе  и  согнувшись  так,  что
подбородок  его  почти  упирался  в  колени.  Не   пользуясь   ни   свободно
болтавшимися стременами, ни уздечкой, он разъезжал взад и вперед по  зеленой
лужайке перед домом.
     - Смотри же, береги ее, парень, - сказал Джон, обращаясь на сей раз  не
к безмолвному Хью, а  к  своему  сыну  и  наследнику,  который  появился  на
крыльце, уже совсем одетый и готовый в путь. - Не пускай ее вскачь. - Да мне
это вряд ли удалось бы, отец, - отозвался Джо, безнадежно глядя на кобылу. -
Ну, ну, пожалуйста, без дерзостей, сэр! - осадил его мистер Уиллет. - А чего
тебе еще нужно? Тебе, пожалуй, и дикий  осел  или  зебра  покажутся  слишком
смирными? Ты хотел бы скакать на рычащем льве,  не  так  ли?  Помалкивай  уж
лучше!
     Когда мистер Уиллет в спорах с сыном,  истощив  все  свое  красноречие,
переставал задавать вопросы, на которые Джо никогда не  отвечал,  он  обычно
кончал свой монолог приказом Джо замолчать.
     - И что только в голове у этого мальчишки? -  продолжал  мистер  Уиллет
после того, как некоторое время в  сильнейшем  изумлении  таращил  глаза  на
сына. - Заломил шапку набекрень, как настоящий разбойник! Уж не  собираетесь
ли вы пристукнуть виноторговца, сэр?
     - Нет, - сказал Джо отрывисто. - Не  собираюсь.  Так  что  можешь  быть
спокоен, отец.
     - Что за воинственный вид у этого шалопая! - не унимался мистер Уиллет,
осматривая сына с головы до  ног.  -  Каковы  заносчивость  и  спесь,  какая
сердитая мина! И зачем это ты нарвал столько крокусов и подснежников?
     - Букетик совсем маленький, -оправдывался Джо, краснея. -  И,  надеюсь,
ничего дурного нет в том, что я захвачу его с собой.
     - Хорош делец! - презрительно отчеканил мистер  Уиллет.  -  Воображает,
что виноторговцев интересуют цветочки!
     - Ничего подобного я не думаю, -  возразил  Джо.  Пусть  нюхают  своими
красными носами бутылки и кружки. Цветы я везу Варденам.
     - А мистеру Вардену, по-твоему, очень нужны твои крокусы?
     - Не знаю, и, по правде говоря, мне это безразлично, - отрезал  Джо.  -
Давай деньги, отец, и отпусти меня поскорее.
     - На, возьми и береги их, - сказал Джон. - Да смотри, не очень торопись
ехать обратно, дай кобыле хорошенько отдохнуть. Слышишь?
     - Слышу, - ответил Джо. - Отдохнуть ей, конечно, понадобится.
     - И не слишком роскошествуй в "Черном Льве", продолжал Джон. -  Это  ты
тоже заруби себе на носу.
     - А почему я не могу иметь свои карманные деньги? - уныло сказал Джо. -
Почему ты против этого, отец? Всякий раз, когда ты посылаешь меня в  Лондон,
мне разрешается только  пообедать  в  "Черном  Льве",  с  тем,  что  ты  сам
заплатишь за этот обед, когда будешь в Лондоне. Неужели мне нельзя  доверить
несколько шиллингов? Зачем ты меня обижаешь?  Не  могу  я  спокойно  терпеть
такую несправедливость!
     - Скажите пожалуйста! Он желает иметь свои деньги! -  воскликнул  Джон,
словно не веря ушам. А что ты называешь деньгами - гинеи? Разве у  тебя  нет
карманных денег? Разве, кроме денег на уплату дорожного сбора, я не отсчитал
тебе еще шиллинг и шесть пенсов?
     - Шиллинг и шесть пенсов! - сказал Джо с презрением.
     - Да, сэр, шиллинг и шесть пенсов! В твои годы я и в руках  никогда  не
держал и не видывал даже такой кучи денег! Шиллинг даю тебе на всякий случай
- кобыла может потерять подкову и мало ли что еще. А шесть пенсов -  это  на
развлечения в Лондоне. И советую тебе - поднимись на Монумент*  и  посиди  -
это самое лучшее развлечение. Там не будет никаких соблазнов - ни  вина,  ни
женщин, ни беспутной компании. Сиди себе и думай. Так я развлекался в  твоем
возрасте.
     Джо, ничего не ответив, велел Хью подвести лошадь, вскочил  в  седло  и
поехал со двора. Такой ловкий и смелый  наездник  заслуживал  лучшего  коня.
Джон, стоя на крыльце, провожал их глазами (вернее - свою серую  кобылу,  на
Джо он и не глядел) и только минут через двадцать после того,  как  ездок  и