ито  хмурясь,
шептал ему что-то.
     Солдат, пришпорив лошадь, оттеснил  толпившихся  вокруг  людей,  колотя
саблей по рукам, протянутым, чтобы  схватить  поводья  и  осадить  его  коня
назад, и одновременно знаками звал на помощь других гвардейцев, - а Барнеби,
не отступая ни на шаг, ожидал его. Товарищи кричали ему "беги!", и несколько
человек уже хотели окружить его и спасти от ареста, как вдруг в воздухе  над
их головами мелькнуло древко знамени - и солдата больше не было в седле.
     В тот же миг  Барнеби  и  Хью  бросились  бежать.  Толпа  расступалась,
пропуская их, и сразу смыкалась так быстро, что невозможно было уследить  за
беглецами.  Разгоряченные,  запыхавшись  и  изнемогая  от   усталости,   они
благополучно домчались до Темзы, поспешили сесть в лодку и  скоро  очутились
там, где им уже не грозила непосредственная опасность.
     Плывя по реке, они ясно услышали радостные крики и, вообразив,  что  их
товарищи одолели солдат, на несколько минут перестали грести, раздумывая, не
вернуться ли. Однако вскоре по Вестминстерскому мосту повалила толпа, и  они
поняли, что это расходятся по домам бунтовщики. Хью правильно рассудил,  что
донесшиеся до них крики "ура!" были ответом на обещание  олдермена  отозвать
солдат, если все немедленно разойдутся, - и, значит, ему и Барнеби лучше  не
возвращаться.  Поэтому  он  предложил  доехать  до  моста   Блекфрайерс   и,
высадившись там, сразу идти в "Сапог", где можно и весело провести  время  и
надежно укрыться.  К  тому  же  там  они  наверняка  встретятся  со  многими
товарищами.  Барнеби  был  на  все  согласен,  и  они  двинулись   к   мосту
Блекфрайерс.
     Момент был опасный, но, к счастью  для  них,  они  высадились  как  раз
вовремя. На Флит-стрит царило необычайное оживление; спросив, что случилось,
они узнали, что здесь сейчас проскакал отряд гвардейской конницы,  конвоируя
арестованных бунтовщиков, которых они для безопасности везли в Ньюгет. Хью и
Барнеби, ничуть не сожалея о том, что разминулись с гвардейцами, и не  теряя
времени на дальнейшие расспросы, двинулись к  "Сапогу"  со  всей  быстротой,
которая, по мнению Хью, была совместима с осторожностью, то  есть  не  могла
показаться странной и привлечь нежелательное внимание встречных.

ГЛАВА ПЯТИДЕСЯТАЯ

     Они добрались до таверны одни из первых, но не прошло и  получаса,  как
туда стали приходить беспорядочными группами люди,  с  которыми  они  вместе
осаждали парламент. Среди них были Саймон Тэппертит и мистер Деннис. Оба,  а
в особенности мистер Деннис, очень обрадовались Барнеби и  горячо  похвалили
его за проявленную им доблесть.
     - Здорово было сделано, черт возьми! -  сказал  Деннис.  Поставив  свою
дубинку в угол и повесив на  нее  шляпу,  он  подсел  к  их  столу.  -  Даже
вспомнить приятно... Этакий удобный случай... и все-таки  ничего  у  нас  не
вышло! Не знаю, что теперь и делать будем. Народ нынче  пошел  никудышный...
Эй, подайте чего-нибудь выпить и закусить!.. Опротивел мне весь род людской!
     -  Это  почему  же?  -  спросил  мистер  Тэппертит,   погрузивший   уже
разгоряченное лицо в кружку с пивом емкостью в полгаллона.  -  Разве  плохое
сегодня начало?
     - А кто мне поручится, что это начало, а не конец? - возразил палач.  -
Когда тот солдат слетел с седла, Лондон мог бы быть в наших руках.  Так  нет
же - мы стояли и глазели, разинув рты! А потом этот судья... жаль,  что  ему
не всадили по пуле в каждый глаз! И всадили бы,  если  бы  взялись  за  дело
по-моему... Этот судья объявляет: "Ребята, если дадите  слово  разойтись,  я
отзову солдат", - и наши начинают кричать "ура",  бросают  все  козыри,  что
были у них на руках, и удирают, поджав хвосты, как  свора  трусливых  собак.
Трусы и есть. Эх! - В тоне палача слышалось глубочайшее  отвращение.  -  Как
тут не покраснеть от стыда за людей? Лучше бы я родился быком, ей-богу!
     - Бык из вас получился бы, я думаю, такого же ангельского нрава,  какой
у вас сейчас, - бросил Саймон Тэппертит, величественно удаляясь.
     - Напрасно так думаете! - крикнул ему вдогонку палач. - Будь  я  сейчас
быком с человеческим разумом, я бы выпустил кишки всем нашим людишкам, кроме
этих двух, - он указал на Хью и Барнеби, - за их сегодняшнее поведение.
     Дав такую мрачную оценку  людям  и  событиям,  мистер  Деннис  пробовал
искать утешения в пиве и холодной  говядине,  однако  даже  их  благотворное
действие не только не смягчило, но, кажется, еще усилило  его  недовольство:
лицо его сохраняло угрюмое и сердитое выражение.
     В другое время  обруганная  им  компания  отплатила  бы  ему  столь  же
крепкими словами, а то  и  рукоприкладством,  но  сейчас  все  были  слишком
утомлены и подавлены. Большинство с утра  ничего  не  ело,  и  всех  страшно
измучила невыносимая жара. Они накричались до  того,  что  были  совсем  без
голоса, и от всех волнений и усталости так обессилели, что еле держались  на
ногах. Притом они не знали, что делать дальше, опасались последствий  своего
бунта и понимали, что не только не достигли  цели,  но  несомненно  ухудшили
положение. Через какой-нибудь час из "Сапога" ушли многие,  и  бывшие  среди
них по-настоящему честные и искренние люди давали себе слово никогда  больше
не связываться с такими товарищами. Иные остались  здесь  только  для  того,
чтобы подкрепиться, а  затем  и  они  ушли  домой  в  таком  же  подавленном
состоянии духа. После этого дня некоторые завсегдатаи  "Сапога"  стали  даже
избегать это заведение. Пять-шесть человек, арестованных гвардейцами,  молва
размножила  уже  до  целой  полусотни,  и  унылая  весть  об  этих   арестах
окончательно отрезвила  уцелевших.  Они  настолько  пали  духом  и  утратили
энергию, что к восьми  часам  в  трактире  остались  только  Хью,  Деннис  и
Барнеби, да и те уже крепко спали, сидя за  столом,  и  разбудил  их  только
приход Гашфорда.
     - О, господи! Так вот вы где! - сказал секретарь.
     - А где же еще нам быть, мистер Гашфорд? - отозвался Деннис.
     - О, нигде, нигде, - тон секретаря был  преувеличенно  мягок.  -  Улицы
кишат синими кокардами, вот я и думал, что вы там, среди них. Очень рад, что
вы здесь.
     - Так у вас есть для нас поручение, хозяин? - спросил Хью.
     - Нет, что вы! Какие я могу  давать  поручения?  Разве  вы  у  меня  на
службе?
     - Мистер Гашфорд, но мы же служим нашему общему  делу,  не  так  ли?  -
возразил Деннис.
     - Делу? - повторил секретарь,  глядя  на  него  каким-то  отсутствующим
взглядом. - Дела больше нет. Дело проиграно.
     - Проиграно!
     - Ну, да! Разве вы не слышали? Петиция отвергнута сто  девяносто  двумя
голосами против шести. Это конец. Не стоило столько  хлопотать.  Только  это
меня огорчает да гнев милорда. Всем остальным я вполне доволен.
     Говоря это, он достал из кармана перочинный нож  и,  положив  шляпу  на
колено, стал спарывать с нее синюю кокарду, которой щеголял весь  день.  При
этом он мурлыкал себе под нос псалом, звучавший сегодня  особенно  часто  на
Сент-Джордж-Филдс, с кроткой грустью подчеркивая слова.
     Оба его  союзника  переглянулись,  затем  уставились  на  него,  словно
недоумевая, как понимать его поведение. Наконец Хью, которого мистер  Деннис
всячески поощрял, подмигивая ему  и  подталкивая  локтем,  решился  прервать
молчание и спросил у Гашфорда, почему это он снимает кокарду.
     - А потому, - подняв глаза, сказал секретарь,  не  то  сердито,  не  то
шутя, - потому, что носить ее, когда сидишь сложа  руки,  носить  ее,  когда
спишь или удираешь от опасности, - это просто насмешка. Вот и все, приятель.
     - А что же прикажете нам делать? - воскликнул Хью.
     - Ничего, - Гашфорд пожал плечами.  -  Ничего.  Когда  милорда  осыпали
упреками и грозили ему за то, что он защищает ваши интересы, я, как  человек
осторожный, не требовал, чтобы вы что-то сделали. Когда солдаты топтали  вас
лошадьми, я не ждал, что вы тут что-нибудь сделаете. Когда  один  из  солдат
был выбит из седла чьей-то дерзкой рукой и я видел смятение  и  ужас  на  их
лицах, я не требовал, чтобы вы что-нибудь  сделали,  -  и  вы  действительно
ничего не делали. Ага, вот он, этот юноша, такой неосторожный и смелый!  Как
мне жаль его!
     - Жаль, хозяин? - воскликнул Хью.
     - Жаль, мистер Гашфорд? - сказал и Деннис.
     - Если завтра будет  вывешено  объявление,  в  котором  за  поимку  его
обещают пятьсот фунтов иди другую пустячную сумму, если в этом объявлении то
же самое будет сказано о другом человеке, том,  что  прыгнул  с  лестницы  в
нижний коридор, -  вы  по-прежнему  не  делайте  ничего,  -  сказал  Гашфорд
холодно.
     - Черт  возьми,  хозяин!  -  Хью  вскочил.  -  Почему  вы  так  с  нами
разговариваете? Что мы сделали?
     - Ничего, - ответил Гашфорд с иронией. - Если вас посадят  за  решетку,
если этого молодца, -  он  пристально  взглянул  на  внимательно  слушавшего
Барнеби, - оторвут от нас, его друзей, и от родных, тех,  кого  он  любит  и
кого, быть может, убьет его смерть, если его будут гноить в тюрьме, а  потом
повесят у них на глазах, -  все  равно,  не  делайте  ничего.  Вы,  конечно,
сочтете такое поведение самым правильным.
     - Идемте! - крикнул Хью и шагнул к двери. - Деннис, Барнеби, идем!
     - Куда? Зачем? - спросил Гашфорд, опередив его и загородив собой дверь.
     - Куда-нибудь, все равно! Посторонитесь, мистер Гашфорд, иначе выскочим
в окно. Пустите!
     - Хаха-ха! Ишь какой... горячий! - промолвил Гашфорд, сразу  меняя  тон
на самый добродушный и приятельски-шутливый. -  Настоящий  порох!  Но  перед
уходом вы не откажетесь выпить со мной?
     - Ну, конечно! - прогудел Деннис, отирая рукавом свой  всегда  жаждущий
рот. - Не сердись, брат Хью! Выпьем с мистером Гашфордом.
     Хью утер вспотевший лоб и  облегченно  улыбнулся.  А  ловкач  секретарь
громко расхохотался.
     - Подайте чего-нибудь, да  живее,  не  то  этот  отчаянный  убежит,  не
дождавшись! - сказал Гашфорд, а мистер Деннис поддержал его, усиленно  кивая
и бормоча ругательства. - Когда его расшевелишь, ему удержу нет!
     Хью со всего размаха треснул Барнеби по спине своей здоровенной  лапой,
заверяя его, что ему нечего бояться. Они пожали друг  другу  руки  -  бедный
Барнеби был совершенно уверен,  что  он  находится  среди  благороднейших  и
бескорыстнейших  людей  в  мире,  настоящих  героев,  -  а   Гашфорд   снова
рассмеялся.
     - Слыхал я, - промолвил он вкрадчиво, стоя среди них с большой  бутылью
в руках и наполняя стаканы так же быстро и часто, как их ему протягивали.  -
Слыхал, но не знаю, правда ли это, будто народ, что шатается сегодня вечером
по улицам, не прочь разнести две-три  католические  церкви  и  только  ждет,
чтобы кто-нибудь повел его. Мне даже называли эти церкви - на Дьюк-стрит,  в
Линкольнс-Инн-Филдс, на Уорвик-стрит, на Голденсквер. Но слухам, вы  знаете,
не всегда можно верить... Вы ведь не собираетесь туда идти?
     - Значит, советуете нам ничего не делать. Так, хозяин? - гаркнул Хью. -
Ну, нет, мы с Барнеби не желаем идти ни в тюрьму, ни на  виселицу.  Надо  их
так пугнуть, чтобы у них пропала охота связываться с нами. Вожаки, говорите,
нужны? Идем, ребята!
     -  Ох,  буйная  головушка!  -воскликнул  секретарь.  -  Ха-ха!  Что  за
бесстрашный, неистовый, горячий парень! Такой человек...
     Фразу кончать не стоило, потому что они уже выбежали из трактира  и  не
могли ее слышать. Гашфорд сразу перестал  смеяться,  прислушался...  Натянув
перчатки и заложив руки за спину, он  долго  еще  ходил  взад  и  вперед  по
опустевшей комнате, потом отправился бродить по шумным улицам.
     Улицы были полны народа, так как события этого дня наделали много шуму.
Те, кому не хотелось выходить из дому, стояли у дверей  или  окон,  и  везде
разговор шел о том же. Одни уверяли, что мятеж окончательно подавлен, другие
- что он опять вспыхнул. Рассказывали, что лорд Джордж Гордон под  усиленным
конвоем отправлен в Тауэр, что было покушение на  жизнь  короля,  что  снова
вызваны войска и откуда-то с  окраин  города  какой-нибудь  час  назад  ясно
слышалась пальба. С наступлением темноты все эти слухи  стали  казаться  еще
страшнее и таинственнее. Стоило пробегавшему  мимо  перепуганному  обывателю
крикнуть, что бунтовщики идут сюда,  что  они  уже  близко,  как  все  двери
моментально  захлопывались  и  запирались  изнутри,  окна  в  нижних  этажах
закрывались ставнями, начиналась такая паника, как будто  в  город  вступила
вражеская армия.
     Гашфорд  крадучись  бродил  в  толпе,  ко  всему  прислушивался  и  где
опровергал, а где подтверждал услышанный ложный слух, смотря  по  тому,  что
ему было на руку. Весь поглощенный этим занятием, он  уже  в  двадцатый  раз
направился было к Холборну, как вдруг  увидел  бегущих  навстречу  женщин  и
детей. Они все сильно запыхались, на бегу часто оглядывались назад, и в  уши
секретарю хлынул слитный гул множества голосов, доносившийся издали. По этим
признакам и красному зареву, осветившему дома по обе стороны улицы,  Гашфорд
понял, что и в  самом  деле  приближаются  его  союзники;  юркнув  в  первую
приоткрытую дверь, он попросил приюта на несколько минут и вместе с  другими
побежал наверх, к окнам, чтобы увидеть надвигавшуюся толпу.
     У многих в руках были факелы, и при свете их  хорошо  видны  были  лица
бежавших впереди вожаков. Легко  было  угадать,  что  эти  люди  только  что
громили католический храм; об этом  свидетельствовали  трофеи,  награбленная
добыча, которую они несли: облачения священников и дорогая церковная утварь.
Впереди, как бешеные, неслись Барнеби, Хью и Деннис. Вид их был ужасен  -  с
головы до ног  они  были  в  саже,  в  грязи,  в  известке  и  пыли,  одежда
превратилась в лохмотья, волосы были всклокочены,  руки  и  лица  исцарапаны
ржавыми гвоздями, покрыты кровоточащими ранами. 3я ними, теснясь и толкаясь,
валила  густая  толпа.  Горланили  песни,  оглашали  воздух   торжествующими
криками, перебранивались и на бегу грозили зрителям... Те, кто нес  какие-то
деревянные обломки, изливали на них свою  ярость,  как  на  живые  существа:
ломали их на мелкие куски и подбрасывали высоко в воздух. Некоторые в  диком
опьянении, казалось, и не замечали ран  и  ушибов,  полученных  при  падении
кирпичей, балок, камней. Среди толпы несли кого-то на  сорванной  ставне,  -
страшную своей неподвижностью ношу, прикрытую грязной холстиной... Все это -
ряды сатанински свирепых  лиц,  освещенных  кое-где  дымным  огнем  факелов,
безумные  глаза,  качавшийся  в  воздухе  лес  палок  и  железных   прутьев,
ошеломляющий  кошмар,  открывавший  взору  так  много  и  вместе  так  мало,
казавшийся таким  длительным,  что  промелькнувший  в  один  миг,  множество
фантастических видений, которые врезались в память на всю жизнь, и вместе  с
тем множество подробностей, которые невозможно было охватить  за  один  этот
страшный миг, - все пронеслось мимо и скрылось.
     А когда промчалась толпа, сеявшая на своем пути ярость и разрушение, на
улице раздался вдруг  душераздирающий  вопль.  Несколько  человек  бросились
туда, откуда он донесся, а с ними и Гашфорд, только что вышедший  на  улицу.
За спинами других ему было не видно и  не  слышно,  что  там  случилось,  но
кто-то, опередивший его, рассказал, что кричала женщина, вдова, увидевшая  в
толпе бунтовщиков своего сына.
     - Только-то? - сказал секретарь,  уходя  домой.  -  Ну,  кажется,  наши
молодцы на этот раз принялись за дело как следует!

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ

     Однако неистовства черни, которые Гашфорд называл "настоящим  делом"  и
на которые возлагал большие надежды, в ту ночь дальше не пошли.  Снова  были
вызваны солдаты,  снова  они  арестовали  человек  пять-шесть,  а  остальные
разбежались после короткой и бескровной схватки. Как ни были они пьяны,  как
ни разыгрались в них страсти, - они еще не  решались  перейти  все  границы,
презреть законы и  бросить  вызов  правительству.  Их  еще  сдерживала  доля
привычного уважения к  власти,  установленной  обществом  для  защиты  своих
интересов, и если бы эта власть вовремя отстояла свой  авторитет,  секретарю
лорда Гордона пришлось бы пережить горькое разочарование.
     К полуночи улицы были уже тихи и безлюдны,  все  приняло  свой  обычный
вид, и только в двух частях города, на тех местах, где солнце в  час  заката
освещало еще красивые и  богато  украшенные  здания,  сейчас  остались  одни
расшатанные стены да груды обломков и мусора. Даже католики,  которых  много
было среди дворян и купцов в Лондоне и его предместьях, не боялись больше за
свою жизнь  и  имущество  и  не  очень  возмущались  тем,  что  разрушены  и
разграблены их церкви. Они верили в правительство, под защитой которого жили
много лет, они с полным основанием рассчитывали на добрые чувства  к  ним  и
справедливость большей части  населения,  людей,  с  которыми,  несмотря  на
разницу вероисповеданий, всегда сохраняли близкие и дружеские отношения, - и
это их  поддерживало  при  всех  издевательствах  и  насилиях,  которым  они
подверглись. Они были убеждены, что все честные протестанты так же невиновны
в недавних позорных событиях, как невиновны были они, католики, в пытках  на
дыбе, сожжении на  кострах,  казнях  на  плахе  и  виселице  в  царствование
жестокой королевы Марии.
     Был уже час ночи, а Гейбриэл Варден, его супруга и мисс Миггс  все  еще
не ложились и ожидали чего-то в маленькой гостиной. Их присутствие  здесь  в
столь поздний час, и нагар на фитилях тускло горевших свечей, и  царившее  в
комнате безмолвие, а более всего - ночные  чепчики  служанки  и  ее  госпожи
свидетельствовали, что какая-то уважительная причина помешала им лечь  спать
в обычный час и вынудила засидеться допоздна.
     Если требовалось еще более убедительное доказательство,  то  им  вполне
могло служить поведение мисс Миггс: дойдя до того  беспокойного  я  нервного
состояния,  которое  всегда  вызывается  долгим  бдением,  она  беспрестанно
потирала и пощипывала нос, вертелась и ерзала на стуле, как будто сидела  на
иголках, почесывала брови, кашляла, издыхала или даже тихо стонала,  шмыгала
носом, шумно сопела  или  судорожно  вздрагивала  -  и  всем  этим  до  того
раздражала слесаря, что у него, наконец, лопнуло терпение: молча  понаблюдав
за нею некоторое время, он не выдержал и сказал:
     - Миггс, голубушка, ступай-ка ты  спать!  Иди,  иди,  а  то  ты  можешь
надоесть хуже, чем сто бочек дождевых капель, которые  стучат  в  окно,  или
сотня мышей, когда они  скребутся  за  панелью.  Это,  ей-богу,  невыносимо!
Сделай милость, иди спать!
     - Вам легко говорить, сэр, - возразила мисс Миггс, - ведь вас раздевать
и расстегивать не нужно, а хозяйку - нужно. И пока  вы  не  ляжете,  мэм,  -
обратилась она к миссис Варден,- до тех пор и я не смогу уснуть со спокойной
совестью, - нет, ни за что, хотя бы мне сию же минуту вылили за  шиворот  не
сто бочек, а в двадцать раз больше холодной воды!
     Объявив это, мисс Миггс стала  всячески  извиваться,  пытаясь  почесать
плечи в недоступном месте, и при этом содрогалась вся с головы до  ног,  как
бы давая зрителям понять, что воображаемый холодный душ действует уже вовсю,
но сознание долга придает ей мужество и заставляет  ее  терпеть  это  и  все
другие мучения.
     Миссис Варден так клонило ко сну, что  она  не  стала  вмешиваться,  и,
когда Миггс высказалась, слесарю оставалось только вздохнуть  и  вооружиться
терпением.
     Однако сидеть спокойно,  имея  перед  глазами  такого  василиска,  было
невозможно. Гейбриэл старался смотреть в  другую  сторону,  но  представлять
себе, как она трет щеку, или дергает себя за ухо, или моргает  глазами,  или
проделывает бог знает что со своим носом, было еще мучительнее,  чем  видеть
все это. Если она на миг прекращала подобные упражнения, то  только  потому,
что у нее немела ступня, или сводило руку или ногу, или ее  всю  корчило  от
какого-нибудь другого не