шила Хью и опрокинула все его расчеты. Он не сомневался, что, если бы у
нею вырвались те слова, которые были  уже  на  Языке,  когда  мистер  Честер
обернулся и так резко задал ему вопрос, этот джентльмен немедленно позвал бы
констебля, и его с украденной вещью в кармане потащили  бы  к  судье,  а  уж
тогда ему не миновать виселицы - это так же верно, как то, что он  живет  на
свете. С этой минуты власть над молодым дикарем,  которой  добивался  мистер
Честер, была достигнута, и Хью окончательно укрощен. Он теперь ужасно боялся
мистера Честера, он чувствовал, что попал в сети  и  ловкий  вельможа  одним
движением опытной руки может послать его на виселицу. Размышляя  так  и  все
еще не понимая, каким  образом  он,  пришедший  сюда  в  самом  воинственном
настроении и гордый тем, что знает  тайны  мистера  Честера,  так  быстро  и
окончательно покорен, Хью стоял съежившись и то и дело  тревожно  поглядывал
на мистера Честера, пока тот одевался. Окончив свой  туалет,  мистер  Честер
взял со стола письмо, сломал печать и, усевшись поудобней, не  спеша  прочел
послание мисс Хардейл.
     - Превосходно  написано,  клянусь  жизнью!  Настоящее  женское  письмо,
полное так называемой нежной любви, самоотверженности, мужества и все такое.
     Он свернул письмо в трубочку и, бросив  беглый  взгляд  на  Хью,  будто
хотел сказать: "Видишь?", поднес его к свечке. Когда бумага ярко  вспыхнула,
он бросил ее в камин, где она тлела, пока не обратилась в пепел.
     - Это письмо адресовано моему сыну, - сказал он, обращаясь к Хью.  -  И
вы правильно сделали, что принесли  его  сюда.  Распечатать  его  было  моей
отцовской обязанностью, и вы видели, что я с ним сделал... Вот вам за труды.
     Хью подошел, чтобы взять деньги.
     Сунув ему в руку монету, мистер Честер добавил:
     - Если вам случится найти  еще  что-нибудь  в  таком  роде  или  узнать
новость, которую вы найдете нужным мне сообщить, приходите. Придете?
     Это было сказано с улыбкой, в которой - по крайней мере так  показалось
Хью - читалась угроза: "Попробуй только отказаться - и тебе несдобровать!"
     И Хью ответил, что придет.
     - А ваша маленькая неосторожность, о которой сейчас шла речь, пусть вас
не тревожит, - сказал его собеседник самым  ласковым  и  покровительственным
тоном. Не падайте духом, дружок, и будьте уверены, что в моих руках ваша шея
в такой же безопасности, как если бы ее обвивали  руки  младенца...  Выпейте
еще стаканчик. Сейчас вы спокойнее, так что вам это не повредит.
     Хью принял стакан из рук мистера  Честера  и,  украдкой  глянув  в  его
улыбающееся лицо, молча выпил вино.
     - Что же вы... Ха-ха-ха! Что же вы больше не  провозглашаете  тоста  за
вино? - с подкупающей любезностью спросил мистер Честер.
     - Пью за вас, - хмуро отозвался Хью с неуклюжим  поклоном.  -  За  ваше
здоровье.
     - Спасибо, спасибо! А кстати, мой  друг,  как  ваша  фамилия?  Я  знаю,
конечно, что зовут вас Хью, - ну, а дальше как?
     - Никак. Фамилии у меня нет.
     - Как странно! Что вы этим хотите  сказать:  что  вы  не  знаете  своей
фамилии или вам не угодно, чтобы другие ее узнали?
     - Почему же, я бы сказал вам, если бы знал, - быстро ответил Хью. -  Но
я ничего не знаю. Меня всегда называли Хью - и все. Я  никогда  в  жизни  не
видел своего отца и не задумывался, почему это так.  Я  был  мальчишкой  лет
шести - не больно-то взрослый! - когда  мою  мать  повесили  в  Тайберне  на
глазах у нескольких тысяч зевак. Вешать  ее  было  не  за  что  -  она  была
достаточно бедна.
     - Ах, какая жалость! -  воскликнул  мистер  Честер  со  снисходительной
усмешкой. - Я уверен, что она была превосходная женщина.
     - Видите моего пса? - отрывисто спросил Хью.
     - Вижу. - Мистер Честер посмотрел на собаку в лорнет. - Должно быть, он
вам очень  предан  и  замечательно  умен.  Все  одаренные  и  добродетельные
животные - как люди, так и четвероногие, - обычно бывают безобразны на вид.
     - Вот такая же собака, такой же  породы,  как  эта,  была  единственным
живым существом, которое, кроме меня, в тот день  выло  по  моей  матери,  -
сказал Хью. Больше двух тысяч человек смотрело, как вешали мою мать, - когда
вешают женщину, народ всегда валом валит на место казни. А жалели ее  только
я да наша собака. Будь этот пес человеком, он рад был бы с  нею  расстаться,
потому что матери нечем было кормить его и он у нас отощал от голода. Но это
был пес, у него не было человечьего разума, - вот он и выл по ней.
     - Да, глупая животная привязанность!.. Все животные  глупы,  -  заметил
мистер Честер. Ничего не ответив, Хью свистнул своей собаке, и,  когда  она,
вскочив, подбежала к нему и стала весело вертеться у его ног,  он  простился
со своим новым другом, мистером Честером, пожелав ему доброй ночи. -  Доброй
ночи, - ответил тот. - Так помните - вы за мной, как за каменной  стеной.  Я
вам друг, пока вы будете этого достойны. Надеюсь, это будет всегда, и на мое
молчание вы можете твердо рассчитывать.  Но  сами-то  будьте  осторожны,  не
забывайте, какая опасность вам грозила. Ну, прощайте, храни вас бог!
     Испуганный тайным смыслом  этих  слов,  перетрусив,  как  только  может
трусить подобный человек, Хью вышел с приниженным,  покорным  видом,  совсем
непохожим на тот, с каким он вошел, а мистер  Честер,  оставшись  один,  еще
шире заулыбался.
     - А все-таки, - сказал он вслух, беря понюшку табаку, - жаль,  что  его
мать повесили. Я уверен, что она была красавица, - недаром же у  сына  такие
красивые глаза. Впрочем, она, наверно, была вульгарна... и, может, у нее был
красный нос или безобразные большие ноги. Нет, пожалуй, все к лучшему.
     Придя к такому утешительному выводу, мистер Честер надел камзол, бросил
последний взгляд  в  зеркало  и  кликнул  слугу,  который  тотчас  явился  в
сопровождении двух носильщиков с портшезом.
     - Фу! - сказал мистер Честер. - Этот кентавр положительно оставил здесь
запах тюрьмы и виселицы. Пик, обрызгайте пол духами.  Да  уберите  стул,  на
котором он сидел, и проветрите его.  Обрызгайте  и  меня  тоже  -  я  просто
задыхаюсь.
     Слуга сделал, как ему было приказано, и, после того как  комната  и  ее
хозяин избавились от чуждого запаха, мистеру Честеру оставалось только взять
шляпу и, с небрежным изяществом держа ее под мышкой, усесться в портшез. Так
он тронулся в путь, напевая модную песенку.


ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

     Стоит  ли  рассказывать,  как  этот  высокообразованный   и   прекрасно
воспитанный джентльмен провел вечер в блестящем  обществе,  как  он  чаровал
всех изяществом манер, учтивостью обхождения,  живостью  беседы  и  приятным
голосом, и в каждом углу  слышались  замечания,  что  у  Честера  счастливый
характер - его ничто не может вывести из себя, что бремя житейских  забот  и
ошибок он носит так  же  легко  и  свободно,  как  свой  костюм,  и  на  его
улыбающемся лице всегда отражается спокойствие духа? Стоит ли описывать, как
люди порядочные, инстинктивно ему  недоверявшие,  тем  не  менее  склонялись
перед ним, почтительно ловили каждое  его  слово,  всячески  добивались  его
благосклонного внимания; как люди, по-настоящему хорошие,  подражая  другим,
заискивали перед ним, льстили ему, восторгались им, втайне презирая себя  за
это, но не имея мужества плыть против течения, - словом, как в обществе  его
принимали и, что называется, носили на руках десятки людей,  которым  втайне
был глубоко противен этот всеобщий любимец, предмет восторженного почитания?
Все это  -  явления  столь  обычные,  что  вы  легко  можете  сами  их  себе
представить. О таких обычных вещах достаточно бегло упомянуть и все.
     Есть две категории человеконенавистников (помимо подражателей и  просто
дураков этого толка): одни  считают  себя  обиженными  и  не  оцененными  по
заслугам, другие, тешась лестью и поклонением окружающих,  про  себя  вполне
сознают свое ничтожество. И самые черствые мизантропы, как  правило,  всегда
принадлежат к этой второй категории.
     На другое утро, когда мистер Честер еще пил кофе в постели, вспоминая с
каким-то презрительным удовлетворением, как он блистал на вчерашнем  вечере,
как за ним ухаживали и заискивали перед ним, слуга подал ему грязный  клочок
бумаги,  старательно  запечатанный  сургучом  в  двух  местах.  На   бумажке
большущими буквами было написано: "Друг желает  поговорить.  Немедленно.  По
секрету. Когда прочтете, сожгите".
     - Клянусь Пороховым Заговором*, ну и послание!
     Где ты это подобрал? - спросил мистер Честер. Слуга объяснил,  что  ему
передал записку какой-то человек и что он ждет у дверей.
     - В плаще и с кинжалом? - спросил мистер Честер. Выяснилось, что ничего
угрожающего слуга не заметил, если не считать кожаного  фартука  и  неумытой
физиономии.
     - Ну, так впусти его.
     И  вошел...  мистер  Тэппертит.  Волосы  у  него,  как   всегда,   были
взъерошены, а в руках - большой замок, который он  положил  на  пол  посреди
комнаты: можно было подумать, что он готовится к какому-то представлению,  в
котором замок был необходимым аксессуаром.
     - Сэр, - начал он, отвесив низкий поклон.  -  Благодарю  за  милость  и
очень рад, что удалось вас повидать. Простите мне  мою  низкую  профессию  и
отнеситесь   сочувственно   к   человеку,   который,   несмотря   на    свой
непритязательный вид, по стремлениям души гораздо выше своего звания.
     Мистер Честер шире раздвинул полог кровати и оглядел посетителя, смутно
заподозрив, что это помешанный, который бежал из сумасшедшего дома, да еще к
тому же унес с собой замок. Мистер Тэппертит снова поклонился  и  стал  так,
чтобы показать свои ноги в самой выгодной позиции.
     - Вы,  верно,  слыхали,  сэр,  про  мастерскую  "Г.  Варден,  слесарные
изделия, устройство  звонков  и  всякий  ремонт  в  городе  и  окрестностях,
исполнение самое аккуратное. Лондон, Клеркенуэл"?
     - Ну, и что же? - спросил мистер Честер.
     - Так я - его подмастерье, сэр.
     - А дальше что?
     - Гм!.. - произнес мистер Тэппертит. - Вы разрешите  закрыть  дверь?  И
еще, сэр, прошу вас, дайте мне слово,  что  вы  этот  разговор  сохраните  в
строжайшей тайне.
     Мистер Честер спокойно откинулся на подушки  и,  с  самым  невозмутимым
видом глядя на странного гостя, который тем временем  успел  закрыть  дверь,
попросил, если это не очень его затруднит, высказаться как  можно  короче  и
ближе к делу.
     - Прежде всего, сэр, - начал  мистер  Тэппертит,  до  став  из  кармана
носовой платочек и встряхнув его, чтобы развернуть, - так  как  у  меня  нет
визитной  карточки  (вот  до  чего  принизила  нас  злоба  тиранов-хозяев!),
позвольте предложить вам взамен то, что возможно при таких  обстоятельствах.
Если вы возьмете в руки этот платок, сэр, и посмотрите  на  метку  в  правом
углу, - тут мистер Тэппертит грациозным  жестом  протянул  платочек  мистеру
Честеру, - то получите обо мне нужные сведения.
     - Весьма  вам  признателен,  -  поблагодарил  мистер  Честер,  принимая
платок, и в одном из его углов увидел ярко-красные  буквы:  "Четыре.  Саймон
Тэппертит. Один". - Так это и есть ваши...
     - Да, мое имя и фамилия, сэр. А номера -  это  для  прачки  и  никакого
отношения не имеют ко мне и моей фамилии...
     - А ваша фамилия, сэр, - мистер Тэппертит очень внимательно вгляделся в
ночной колпак хозяина, - Честер,  не  так  ли?  Не  снимайте  колпака,  сэр,
благодарю вас, я и отсюда вижу буквы Э. Ч., остальное ясно.
     - Скажите, пожалуйста, мистер Тэппертит, -  спросил  мистер  Честер.  -
Что, это сложное произведение слесарного искусства, которое вы соблаговолили
принести сюда, имеет какое-нибудь непосредственное отношение к  предстоящему
нам разговору?
     - Никакого, сэр. Я должен навесить его на дверь склада по Темз-стрит.
     - В таком случае, - сказал мистер Честер, - быть может, вы  будете  так
любезны вынести эту вещь  за  дверь?  Она  пахнет  смазкой  слишком  сильно,
сильнее, чем это нужно для освежения воздуха в моей спальне.
     - С удовольствием,  сэр,  -  согласился  мистер  Тэппертит,  немедленно
перейдя от слов к действию.
     - Вы, надеюсь, меня извините?
     -  Ну,  конечно.  Пожалуйста,  не  извиняйтесь,  сэр.  А  теперь,  если
позволите, - к делу.
     Во  время  всего  этого   диалога   мистер   Честер   стойко   сохранял
безоблачно-ясное и любезное выражение лица.  А  Сим  Тэппертит  был  о  себе
слишком высокого мнения, чтобы заподозрить, что над ним могут потешаться,  и
поэтому, решив, что ему  оказывают,  наконец,  должное  уважение,  сравнивал
мысленно учтивость мистера Честера с обхождением своего хозяина, и сравнение
это было никак не в пользу почтенного слесаря.
     - Сэр, из того, что говорится у нас в доме, я понял, что ваш сын против
вашей воли встречается с одной молодой леди... Сэр, ваш сын дурно  обходился
со мной!
     - Мистер Тэппертит, я и сказать вам не могу, как это меня огорчает!
     - Благодарю вас, сэр, - отвечал подмастерье. Очень рад это слышать. Ваш
сын - гордец. Да, да, слишком уж он зазнается.
     - Боюсь, что вы правы, - согласился мистер Честер, - меня,  знаете  ли,
давно тревожили такие опасения, а теперь вы их подтверждаете.
     - Если бы вы знали, сэр, сколько раз мне приходилось  оказывать  вашему
сыну унизительные услуги, услуги, которые вовсе не входят в мои  обязанности
подмастерья, - сказал Тэппертит. - Сколько раз я бывал вынужден подавать ему
стул, нанимать для него экипаж да если все записать, не хватит места даже  в
семейной библии! Кроме того, сэр, он еще молод, и я  нахожу,  что  "спасибо,
Сим", - недостаточно приличная форма обращения ко мне в этих случаях.
     - Мистер Тэппертит, такая мудрость в ваши годы  редкость.  Продолжайте,
прошу вас!
     - Спасибо за доброе мнение обо мне, сэр, - сказал очень довольный  Сим.
- Итак, продолжаю. По той причине, о которой вы уже слышали (а может быть, и
по некоторым другим, но о них говорить не буду) я  -  на  вашей  стороне.  И
должен вас предупредить: пока Вардены будут колесить взад и  вперед,  в  это
прекрасное "Майское Древо" и обратно, передавать письма и устные  поручения,
вы не сможете помешать вашему сыну  ухаживать  за  той  молодой  леди  через
посредников, - нет, не сможете, хотя бы его днем и ночью стерегла вся конная
гвардия в полном составе и вооружении.
     Мистер Тэппертит перевел дух и снова заговорил:
     - Перехожу к главному, сэр. Вы меня, конечно,  спросите:  как  положить
этому конец? И я вам  подскажу,  что  делать:  если  бы  такой  благородный,
вежливый и любезный джентльмен, как вы...
     - Мистер Тэппертит, право, я...
     - Нет, нет, я говорю совершенно  серьезно,  честное  слово,  -  перебил
подмастерье. - Если бы такой благородный, вежливый, приятный джентльмен, как
вы, минут десять побеседовал с нашей старухой, то есть с  миссис  Варден,  и
полюбезничал бы с ней немножко, - вы легко переманили бы ее на нашу сторону.
А тогда дело было бы в шляпе, то есть ее дочери Долли (тут мистер  Тэппертит
невольно покраснел) раз навсегда  запретили  бы  служить  посредницей  между
влюбленными. Пока вы этого не добьетесь, ничто на свете не  сможет  помешать
Долли... Имейте это в виду.
     - Как хорошо вы знаете людей, мистер Тэппертит!..
     - Погодите минутку, - остановил его Сим, с жутким спокойствием скрестив
на груди руки. - Есть еще один пункт, самый главный. Сэр,  в  этом  "Майском
Древе" живет один  негодяй,  чудовище  в  человеческом  образе,  отъявленный
мерзавец, и если вы не избавитесь от него ну, хотя бы схватите и увезите его
куда-нибудь подальше, это самое меньшее, что необходимо сделать, - он  женит
вашего сына на этой девушке так же легко, как если бы он был сам архиепископ
Кентерберийский*. Да, да, сэр, он это сделает из ненависти и злобы к вам, не
говоря уже о том,  что  для  него  учинить  какую-нибудь  пакость  первейшее
удовольствие. Знали бы вы, как часто этот Джозеф Уиллет - так  его  зовут  -
таскается к нам в дом, постоянно на вас клевещет, поносит вас, угрожает  вам
я весь дрожу, когда это слышу! - вы бы его возненавидели еще сильнее, чем я.
- Говоря это, мистер Тэппертит яростно взъерошил волосы и скрипнул зубами. -
Да, сэр, сильнее, чем я, если можно ненавидеть сильнее!
     - У вас с ним, как видно, личные счеты? Маленькая месть,  -  а,  мистер
Тэппертит?
     - Личные ли счеты, сэр, или общественные  интересы,  или  то  и  другое
вместе - все равно вы должны его уничтожить! - сказал мистер Тэппертит. - То
же самое говорит Миггс. Миггс и я - мы оба такого мнения. Нам  не  по  нутру
все эти интриги и заговоры. Они нам глубоко противны. Барнеби и миссис  Радж
тоже в них участвуют, но всему зачинщик - этот негодяй, Джозеф Уиллет. Нам с
Миггс известны все их планы  и  замыслы  если  захотите  что-нибудь  узнать,
обращайтесь к нам. И прежде всего избавьте  нас  от  Джозефа  Уиллета,  сэр.
Уничтожьте его! Сотрите с лица земли! Желаю сам удачи!
     С этими словами мистер Тэппертит, не дожидаясь ответа, так как, видимо,
не сомневался,  что  его  красноречие  совершенно  ошеломило,  потрясло  его
собеседника и замкнуло ему уста, скрестил руки  таким  образом,  что  ладони
легли на плечи, и скрылся внезапно, на манер тек таинственных  вестников,  о
которых он читал в романах.
     - Этот малый, - сказал себе мистер Честер (убедившись, что  гость  ушел
окончательно, он перестал улыбаться, чтобы дать  передышку  мускулам  лица),
-этот малый заставил меня таки  поупражняться  в  выдержке.  Оказывается,  я
отлично умею управлять своим  лицом...  Однако  он  мне  будет  полезен.  Он
полностью подтвердил мои подозрения. И тупые орудия иной раз годятся в  дело
там, где не помогают острые. Боюсь, не пришлось бы  мне  сильно  потревожить
этих почтенных людей. Как это не приятно! Мне их от души жаль.
     И мистер Честер снова погрузился в сладкую  дремоту,  безмятежную,  как
сон младенца.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

     Оставим этого любимца высшего  света,  избалованного  лестью  человека,
который никогда не компрометировал себя ни одним не джентльменским поступком
и не имел на совести ни единого  просто  человечного  поступка.  Пусть  себе
спит, улыбаясь во сне (ибо даже сон почти не срывал маски с его  липа  и  не
изобличал его холодного расчетливого лицемерия), а мы тем временем последуем
за двумя людьми, медленно бредущими но дороге в Чигуэлл.
     Это Барнеби и его мать, а с ними, конечно, и Грип.
     Вдове каждая с трудом пройденная миля казалась  длиннее  предыдущей,  и
она  еле  шла;  зато  Барнеби  носился  взад  и  вперед,  подчиняясь  всякой
мимолетной прихоти, и то далеко обгонял мать, то задерживался  где-нибудь  и
сильно отставал, то убегал на боковую тропинку или проселок,  и  тогда  мать
шла дальше одна, пока он не появлялся откуда-то и не кидался к ней с  криком
в одном  из  тех  бурных  порывов  веселья,  которые  свойственны  были  его
неуравновешенной и своенравной натуре. Он то вдруг окликал мать  с  верхушки
росшего у дороги высокого дерева, то, пользуясь своей  длинной  палкой,  так
шестом,  перелетал  через  канавы,  плетни  и  даже  высокие  ворота,  то  с
поразительной быстротой бежал вперед по дороге милю-другую и, остановившись,
играл на траве с Трипом, поджидая мать. Так  он  развлекался.  И  терпеливая
мать, слыша его веселый голос, глядя на разрумянившееся,  дышащее  здоровьем
лицо, никогда не умеряла его восторгов грустным взглядом  или  словом,  хотя
эти потехи были для нее источником страдания в такой же мере,  в  какой  для
Барнеби - источником радости.
     Все же отрадно видеть свободное, непринужденное веселье  и  наслаждение
природой, хотя бы это было веселье помешанного. Утешительно  сознавать,  что
господь и такое существо не лишил способности радоваться, и как бы  люди  ни
старались угашать эту радость в душах своих ближних, творец вселенной дарует
ее каждому, самому обездоленному и жалкому из  своих  созданий.  Кто