Тайный  Совет,  оттуда  -  в
конногвардейские казармы, а затем уже через Вестминстерский мост  и  кружным
путем через Лондонский (чтобы избежать людных улиц) повели в Тауэр под таким
сильным конвоем, под каким ни один узник не входил до тех пор в ворота  этой
крепости.
     Из сорока тысяч бунтовщиков не осталось ни единого, кто разделил  бы  с
ним его участь. Друзья, подчиненные, приверженцы - где все они были  теперь?
Его угодливый секретарь стал предателем. И лорд Гордон, чьей слабостью столь
многие злоупотребляли для своих корыстных целей, был теперь всеми покинут  и
одинок.

ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТАЯ

     Мистера Денниса арестовали поздно вечером, ночь продержали в  ближайшей
караульне, а на другой день, в субботу, повели к  судье  на  допрос.  Против
него было много тяжких улик, и, в частности,  слесарь  Варден  показал,  что
Деннис непременно хотел его повесить, так что палач был предан  суду.  Более
того - ему оказали честь, признав его одним из вожаков бунта, и  он  услышал
из уст судьи лестное заверение, что положение его очень серьезно и надо быть
готовым к самому худшему.
     Сказать, что скромность мистера Денниса  нимало  не  восставала  против
оказанного ему почета, или что он был вполне подготовлен  к  столь  лестному
вниманию, значило бы приписать ему больше философского стоицизма, чем было у
него в действительности. Стоицизм этого джентльмена  был  того  рода,  какой
встречается нередко и помогает человеку  переносить  с  примерным  мужеством
несчастья друзей и знакомых, но делает его, напротив, крайне  чувствительным
к собственным невзгодам  и  весьма  эгоистичным,  когда  дело  коснется  его
самого. Поэтому мы нисколько не умалим достоинств этого  слуги  государства,
если скажем прямо, без утайки, что он сперва страшно испугался и на все лады
выражал обуревавшие его чувства, пока рассудок не пришел к нему на помощь  и
не открыл ему более отрадные перспективы.
     По мере того  как  мистер  Деннис,  напрягая  дарованные  ему  природой
умственные способности, обдумывал все  имеющиеся  у  него  шансы  выпутаться
благополучно и с минимальным ущербом для себя, настроение его все улучшалось
и уверенность крепла. Он подумал о том, в каком почете его должность  и  как
часто - можно сказать постоянно - требуются его услуги; вспомнил,  что  свод
законов рассматривает его работу как  своего  рода  универсальное  средство,
применимое для всех мужчин, женщин и детей без различия возраста, виновных в
самых различных  преступлениях,  что  профессии  его  покровительствуют  сам
король, обе палаты парламента, Монетный двор, Английский банк  и  все  судьи
Англии; потом ему пришла в голову мысль, что,  сколько  ни  меняйся  кабинет
министров, работа палача всегда останется для них любимой панацеей  от  всех
зол, ибо,  благодаря  ей,  Англия  занимает  особое  и  видное  место  среди
цивилизованных  стран  мира.  Припомнив  все  это  и   поразмыслив,   Деннис
почувствовал твердую уверенность, что благодарная нация непременно освободит
его от наказания и, разумеется, вернет  ему  прежнее  место  в  благополучно
процветающей государственной системе Англии.
     Утешаясь этой каплей надежды  (впрочем,  то  была  не  капля,  а  целый
океан), мистер Деннис стал между ожидавшими его конвойными и с  мужественным
спокойствием отправился в тюрьму. В Ньюгете, где несколько разрушенных камер
наспех   приспособили   для   арестованных   бунтовщиков,   Денниса   горячо
приветствовали тюремщики, ибо его прибытие в  качестве  узника,  как  случай
необычный в их практике и весьма любопытный, внесло приятное разнообразие  в
их скучные обязанности. В благодарность за  это  Денниса  заковали  особенно
тщательно и повели в камеру,
     - Скажи-ка, братец, - спросил палач, когда в своей новой роли арестанта
следовал за тюремщиком по уцелевшим, так хорошо ему  знакомым  коридорам.  -
Меня поместят с кем-нибудь вместе?
     - Если бы твои приятели оставили тут больше стен, ты сидел бы  один,  -
был ответ. - Ну, а теперь из-за недостатка места придется сидеть в компании.
     - Что ж, я не против хорошей компании,  -  отозвался  Деннис.  -  Люблю
общество. Могу сказать - я создан для общества.
     - Тем хуже, не так ли? - заметил тюремщик.
     - Нет, я этого не нахожу. Почему хуже, братец?
     - Ну, не знаю, право, - сказал тюремщик  небрежно.  -  Я  подумал,  что
человеку, который любит общество, расстаться с жизнью в  цвете  лет  -  это,
знаешь ли...
     - Постой, постой, - встрепенувшись, перебил его  Деннис.  -  О  чем  ты
толкуешь? Брось! Кто это, по-твоему, расстанется с жизнью в цвете лет?
     - Мало ли кто... Может, и ты, - сказал тюремщик.
     Мистер Деннис утер вспотевшее лицо - ему вдруг стало очень жарко, -  и,
дрожащим голосом заметив своему  провожатому,  что  он  всегда  был  большой
шутник, до самой двери камеры шел уже молча.
     - Это и есть  моя  квартира?  -  спросил  он  шутливо,  когда  тюремщик
остановился.
     - Так точно, ваш кабинет, сэр, - отвечал тот.
     Деннис (нельзя сказать, чтобы очень охотно) перешагнул порог камеры, но
вдруг остановился и отскочил назад.
     - Что такое? - спросил тюремщик. - Какой же ты, однако, стал нервный!
     - Нервный! Небось будешь нервный! - в ужасе  шепнул  Деннис.  -  Закрой
дверь.
     - Запру, когда войдешь.
     - Не могу я войти туда, - все так же шепотом возразил Деннис. -  Нельзя
меня запирать с этим человеком. Уж не хочешь ли ты, чтобы он меня придушил?
     Тюремщик, по-видимому, не задумывался, желательно ему это или  нет.  Он
лаконично ответил, что делает, как ему приказано, втолкнул Денниса в камеру,
запер дверь и ушел.
     Деннис, весь дрожа, стоял спиной к  двери,  подняв  инстинктивно  руку,
словно обороняясь,  и  смотрел  на  обитателя  камеры,  который  спал,  лежа
врастяжку на каменной  скамье.  В  эту  минуту  спящий,  словно  просыпаясь,
перестал дышать глубоко  и  ровно,  но  только  повернулся  на  другой  бок,
бессильно свесив руку, глубоко  вздохнул  и,  что-то  невнятно  пробормотав,
снова крепко уснул.
     Палач  с  некоторым  облегчением  на  миг  отвел  глаза  от  спящего  и
осмотрелся, ища удобной позиции или орудия защиты. Но в камере  были  только
два  подвижных  предмета  -  громоздкий  стол,   который   невозможно   было
передвинуть без шума, и тяжелый  стул.  Подкравшись  на  цыпочках  к  стулу,
Деннис унес его в самый дальний угол  и,  забаррикадировавшись  им,  стал  с
напряженным вниманием следить за своим врагом.
     Этот спящий враг был Хью, и не удивительно, что Деннис чувствовал  себя
прескверно и  всей  душой  желал,  чтобы  он  никогда  не  проснулся.  Через
некоторое время, устав стоять, он забрался  подальше  в  угол  и  прилег  на
холодном полу. Ровное дыхание Хью показывало, что он спит крепко, но  Деннис
все-таки ни на миг  не  решался  отвести  от  него  взгляд;  он  так  боялся
внезапного нападения, что, не довольствуясь наблюдением из-за спинки  стула,
время от времени осторожно вставал и, вытянув  шею,  следил  за  лицом  Хью,
желая убедиться, в самом ли деле он спит  или  только  притворяется,  чтобы,
улучив момент, броситься на него.
     Хью спал долго и крепко, и мистер  Деннис  начинал  надеяться,  что  он
проспит так до прихода тюремщика. Он уже мысленно поздравлял  себя  с  такой
утешительной перспективой и горячо благодарил свою  счастливую  звезду,  как
вдруг заметил некоторые тревожные симптомы: спящий  опять  пошевелил  рукой,
вздохнул, беспокойно откинул голову. Затем - как раз  тогда,  когда  Деннису
показалось, что он сейчас свалится на пол со своего узкого ложа, Хью  открыл
глаза.
     Несколько секунд он сонно  смотрел  на  Денниса,  не  выражая  никакого
удивления и, видимо, не узнавая его. Затем внезапно вскочил  и  со  страшным
проклятием выкрикнул его имя.
     - Не подходи! Не подходи! - завопил Деннис, прячась за стул. - Не тронь
меня, брат, я такой же арестант, как и ты. Видишь, руки у меня скованы, и  я
старик, дряхлый старик. Не тронь меня!
     Последние три слова он прокричал так  жалобно,  что  Хью,  который  уже
вырвал у него стул и замахнулся им, удержал руку и велел Деннису встать.
     - Да, да, я встану, братец, - воскликнул Деннис, спеша умилостивить его
всем, чем только мог. - Все сделаю, что прикажешь! Ну, вот, видишь, я встал.
Чего ты хочешь? Скажи только слово, и я все сделаю для тебя.
     - Сделаешь для меня? -  крикнул  Хью,  схватив  его  обеими  руками  за
шиворот и тряся так, словно хотел из него дух  вышибить.  -  А  что  ты  уже
сделал для меня?
     - Самое лучшее, что можно было сделать, - отвечал палач.
     Хью ничего не ответил, только встряхнул его своими сильными руками так,
что у него защелкали зубы, и швырнул на пол, а сам улегся на скамью.
     - Одно утешение, что и ты попал сюда, не то я бы тебе  раскроил  башку,
не сомневайся, - проворчал он свирепо.
     Некоторое время Деннис не мог выговорить ни слова. Но едва перевел дух,
снова принялся задабривать Хью.
     - Я сделал все, что мог, братец, - хныкал он. - Ну, поверь ты  мне!  На
меня наставили с двух сторон штыки и черт  знает  сколько  ружей,  -  ну,  и
пришлось указать им тебя. Но если бы тебя не взяли  живьем,  так  застрелили
бы. Подумать только, - застрелить такого молодца!
     - А сейчас мне лучше, по-твоему? - спросил Хью, подняв голову, с  такой
свирепой миной, что палач не сразу решился ответить.
     - Гораздо лучше, - примирительно сказал он, помолчав. -  Во-первых,  на
суде всякое случается, есть тысяча шансов выпутаться. Может, мы  еще  выйдем
целехоньки. То ли бывает! А если даже счастье нам изменит, - что  ж,  вешают
человека только раз. И, когда  это  делается  чисто,  ловко  -  словом,  как
следует, это так красиво, ты представить себе не  можешь!  Выдумали  убивать
людей из мушкетов! Тьфу!
     Одна только мысль об этом так возмутила Денниса, что он с  ожесточением
плюнул на пол.
     Человеку, незнакомому с его склонностями и  повадками,  эта  горячность
могла показаться мужеством, а так как он, хитро  умалчивая  о  своих  тайных
надеждах, напирал на то, что они с Хью в одинаковом положении, это  смягчило
молодого дикаря гораздо больше, чем могли  бы  смягчить  самые  убедительные
доводы или самая  униженная  покорность.  Хью  уперся  руками  в  колени  и,
нагнувшись вперед, смотрел на Денниса из-под свисавшей на лоб  всклокоченной
гривы уже с каким-то подобием улыбки.
     - Видишь ли, брат, - начал палач уже гораздо  увереннее.  -  Все  вышло
из-за того, что ты попал в дурную компанию. Солдаты  искали  того  человека,
который был с тобой, он им нужен был гораздо больше, чем ты. Метили в  него,
а заодно взяли и тебя. Сам видишь - что я  этим  выиграл?  Мы  с  тобой  оба
здесь, оба в одинаковом положении.
     - Слушай ты, мерзавец,- хмуря брови, возразил Хью, - не так уж я  прост
и отлично понимаю, что у тебя тут был свой расчет, для того ты нас и  выдал.
Но сделанного не воротишь. Ты тоже здесь, и нам обоим скоро конец. Да и  мне
все равно, жить или умереть. Так стоит ли о тебя руки марать? Есть,  пить  и
спать, пока я еще здесь, - больше мне  ничего  не  надо.  Жаль,  что  в  это
проклятое место редко заглядывает солнце. Было бы его побольше, так я  лежал
бы и грелся целый день, с места не вставал бы. И ничего больше не хочу.  Так
что мне за дело до тебя?
     Закончив эту речь зевком, напоминавшим  рык  дикого  зверя,  Хью  снова
растянулся на скамье и закрыл глаза.
     Деннис, значительно ободренный его миролюбием,  несколько  минут  молча
наблюдал за ним, потом придвинул свой стул  поближе  к  жесткому  ложу  Хью,
оставаясь, однако, из благоразумной осторожности на приличном расстоянии  от
его сильной руки.
     - Хорошо сказано, братец, лучше не скажешь! - воскликнул он, осмелев. -
Будем пить, есть, отсыпаться и не вешать  носа.  Можно  и  поесть  и  попить
всласть, - за деньги все достанем. Разгуляемся напоследок!
     - Деньги? - сказал Хью, укладываясь поудобнее. - А где их взять?
     - У меня все отобрали в караулке, - отозвался Деннис. - Но тут - особый
случай...
     - Разве? У меня тоже все отняли.
     - Тогда вот что, братец, - дай знать своим друзьям и...
     - Моим друзьям? - воскликнул Хью, приподнявшись на локтях. -  А  где  у
меня друзья?
     - Ну, так родственникам.
     - Ха-ха-ха! - Хью рассмеялся и махнул  рукой.  -  Какие  там  друзья  и
родня, когда у меня мать умерла той же смертью, что ждет ее сына, и оставила
голодного мальчишку одного, без единой близкой души на свете. Он  еще  будет
мне толковать о родне!
     - Постой-ка, - палач внезапно переменился в лице. - Уж не хочешь ли  ты
сказать...
     - Я хочу сказать, - перебил Хью, - что ее повесили  в  Тайберне.  Пусть
теперь вешают меня - одна у нас с ней судьба! Пусть вешают хоть завтра - чем
скорее, тем лучше. Ну, довольно болтать. Я спать хочу.
     - Нет, погоди, мне надо с  тобой  поговорить...  выяснить...  -  сказал
Деннис, то бледнея, то краснея.
     - Эй, придержи язык, если ты не вовсе дурак,  -  прорычал  Хью,  подняв
голову и бросив на него сердитый взгляд. - Сказано тебе - не мешай спать!
     Деннис даже после этого предостережения попытался  сказать  что-то,  но
рассерженный Хью изо всей силы замахнулся на него, а не попав,  выругался  и
снова лег, повернувшись  лицом  к  стене.  Несмотря  на  его  столь  грозное
настроение, у мистера Денниса хватило еще смелости дернуть его раз-другой за
рукав, - видно, из  каких-то  тайных  соображений  палач  жаждал  продолжать
разговор.
     Но, так как и это не помогло, ему оставалось  только  терпеливо  ждать,
пока Хью соизволит выслушать его.

ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ПЯТАЯ

     Прошел месяц. Мы в спальне сэра Джона Честера.  За  полуоткрытым  окном
радует глаза нежная зелень садов Тэмпла, блестит вдали мирная река,  на  ней
весело теснятся лодки, баржи, десятки весел покрывают ее рябью. Ярко  синеет
небо, и легкий ветерок, влетая в окно, наполняет комнату благоуханием  лета.
Даже самый город, этот закоптелый город, будто излучает сияние. Его  высокие
крыши и шпили колоколен, всегда такие  темные  и  мрачные,  сегодня  приняли
веселую  светло-серую  окраску   и   словно   улыбаются.   Каждый   когда-то
позолоченный флюгер, шар, крест сверкает,  как  новенький,  в  лучах  яркого
утреннего солнца. И высоко над всем пылает червонным золотом  величественный
купол собора св. Павла.
     Сэр Джон завтракает в постели. На маленьком столике подле него -  чашка
шоколада и гренки, на одеяле, под рукой, - книги, газеты.  И,  со  спокойным
удовлетворением время от времени оглядывая тщательно  убранную  комнату  или
рассеянно засматриваясь на летнее небо, сэр Джон с наслаждением  ест,  пьет,
почитывает новости.
     Радостное летнее утро действует, должно быть, и на  его  уравновешенную
натуру. Сэр Джон сегодня необычайно оживлен, улыбается еще мягче и приятнее,
чем всегда, и голос его звучит  громче,  веселее.  Вот  он  отложил  газету,
откинулся  на  подушки  с  видом  человека,  который   предается   блаженным
воспоминаниям, и через некоторое время заговорил вслух сам с собой:
     - Итак, мой приятель-кентавр пошел по стопам своей  матушки!  Это  меня
ничуть не удивляет. И его таинственный друг, мистер Деннис, тоже... Что ж, и
в этом нет ничего удивительного... И тот необыкновенно развязный юный идиот,
который в Чигуэлле был моим посыльным... Туда ему и дорога... Признаться,  я
очень доволен... лучшего выхода и придумать нельзя.
     Высказавшись таким  образом,  сэр  Джон  снова  погрузился  в  отрадные
размышления, от  которых  оторвался  через  некоторое  время,  чтобы  допить
начинавший уже стынуть шоколад и позвонить слуге.
     Слуга принес вторую  чашку.  Сэр  Джон,  взяв  ее  у  него  из  рук,  с
очаровательной любезностью сказал: "Благодарю, Пик", и отпустил его.
     - А любопытно, что этот полоумный чуть было не  выпутался  на  суде,  -
продолжал он свои размышления вслух, небрежно играя чайной ложечкой.  -  Но,
по  счастливому  стечению  обстоятельств  (или,   как   говорят,   по   воле
Провидения), на суде был брат лорд-мэра и другие судьи из провинции -  в  их
тупых башках этот процесс почему-то пробудил некоторый интерес. Правда, брат
лорд-мэра безусловно ошибался и только доказал свое близкое родство  с  этим
забавным субъектом, утверждая, что дурачок Барнеби в здравом уме и,  шатаясь
повсюду   со    своей    бродягой-матерью,    проповедовал    революционные,
бунтовщические идеи. Тем не менее я ему очень благодарен за его добровольное
показание. Эти помешанные говорят иногда такие опасные нелепости,  что  ради
общественного спокойствия, право, следовало бы всех их перевешать.
     Действительно, мировой судья из  провинции  своим  показанием  заставил
опуститься колебавшуюся чашу весов правосудия,  и  дело  было  решено  не  в
пользу Барнеби. Грин и не подозревал, как сильно он виноват в этом!
     - Да, оригинальная будет  компания,  -  рассуждал  сэр  Джон,  опершись
головой на руку и прихлебывая шоколад. - Весьма оригинальная. Палач, кентавр
и сумасшедший. А ведь труп этого кентавра был бы превосходным  приобретением
для анатомического театра и обогатил бы науку! Надеюсь, об  этом  кто-нибудь
позаботится... Имейте в виду, Пик, -  меня  нет  дома  ни  для  кого,  кроме
парикмахера.
     Последнее замечание сэра Джона вызвано было раздавшимся внизу стуком  в
наружную дверь,  которую  слуга  бросился  отворять.  После  продолжительных
переговоров вполголоса он вернулся в  спальню,  и  когда,  войдя,  осторожно
закрыл за собой дверь, из коридора донеслось чье-то покашливание.
     -  Нет,  нет,  Пик,  слышать  ничего  не  хочу,  -  сказал  сэр   Джон,
отмахиваясь, когда слуга открыл было рот, чтобы доложить о посетителе.  -  Я
вам уже сказал, что меня нет дома, и мое слово для вас  должно  быть  свято.
Почему вы никогда не выполняете приказаний?
     Не имея что  возразить  на  этот  упрек,  слуга  хотел  выйти,  но  тут
посетитель, которому, видно, надоело  ждать,  постучал  в  дверь  спальни  и
крикнул, что он пришел по делу очень важному и совершенно неотложному.
     - Ладно, пусть  войдет,  -  сказал  сэр  Джон  слуге.  И,  когда  дверь
отворилась, прибавил, обращаясь к невидимому еще посетителю:
     - Послушайте, милейший, ну, можно ли так бесцеремонно врываться в дом к
джентльмену? Только человек, лишенный всякого самоуважения,  может  проявить
такую поразительную невоспитанность!
     - Извините, сэр Джон, что я пробрался к вам таким способом. Но  дело  у
меня очень срочное, поверьте.
     - Посмотрим, посмотрим, - отозвался сэр Джон. Когда он увидел, кто этот
посетитель,  лицо  его  прояснилось,  на  нем  снова  появилась   всегдашняя
подкупающая улыбка. - По-моему, мы с вами уже где-то встречались, -  добавил
он любезным тоном. - Но, право, не припомню вашей фамилии.
     - Меня зовут Гейбриэл Варден, сэр.
     - Ах, да, да, Варден. Боже, как у  меня  слабеет  память!  -  Сэр  Джон
хлопнул себя по лбу. - Ну, конечно, мистер Варден, слесарь. У  вас  премилая
жена, мистер Варден, а дочь - настоящая красавица.  Надеюсь,  они  в  добром
здравии?
     Слесарь поблагодарил и сказал, что обе здоровы.
     - Рад это слышать. Кланяйтесь им от меня и  скажите,  что  я  желал  бы
иметь счастье сам их приветствовать вместо  того,  чтобы  передавать  привет
через вас.
     Помолчав минутку, сэр Джон с усиленной любезностью добавил:
     - Располагайте мною. Чем могу служить?
     - Благодарю вас, сэр Джон, - ответил Варден несколько  сдержанно.  -  Я
пришел не об одолжении просить, а по чужому делу...  Секретному,  -  добавил
он, покосившись на стоявшего в ожидании слугу. - И очень спешному.
     - Не скажу, чтобы ваше посещение  мне  было  приятнее  оттого,  что  вы
ничего не просите, - благосклонно промолвил сэр Джон. - Напротив, я  был  бы
счастлив оказать вам какую-нибудь услугу. Ну, да так или  иначе  -  рад  вас
видеть. Пик, будьте добры,