и, милочка моя, ни за что не выходи за солдата!
     Долли не спросила почему, не вымолвила ни слова и, низко-низко  опустив
голову, стала завязывать отцу кушак.
     - Всякий раз, как надеваю  мундир,  вспоминается  мне  бедняга  Джо,  -
сказал добросердечный слесарь. - Он всегда был моим любимцем. Бедный  Джо!..
Душа моя, не затягивай так туго!
     Долли засмеялась, но как-то неестественно, совсем не как всегда, и  еще
ниже опустила голову.
     - Да, жаль Джо! - заключил слесарь, словно говоря сам с  собой.  -  Эх,
приди он тогда ко мне, я, может, сумел бы их помирить.  Старый  Джон  сделал
большую ошибку! Не следовало ему так обращаться с парнем....  Ну,  скоро  ты
кончишь, девочка?
     Что за несносный кушак! Он опять развязался и волочился по земле. Долли
пришлось стать на колени и начать все сначала.
     - Нашел о ком говорить, - сказала миссис Варден, нахмурив брови.  -  Ты
мог бы, я думаю, выбрать кого-нибудь более достойного внимания, чем твой Джо
Уиллет.
     Мисс Миггс громко фыркнула, чтобы поддержать хозяйку.
     - Полно, Марта, - воскликнул слесарь. - Не  будь  к  нему  так  сурова.
Может, его уже и в живых нет, так будем его хоть поминать добром.
     - Это беглого-то шалопая! - возмутилась миссис Варден, а Миггс  тем  же
фырканьем выразила ей сочувствие.
     - Беглый, но не шалопай, - возразил  слесарь  кротко.  -  Вел  он  себя
всегда примерно и был красивый, славный паренек. Напрасно  ты  его  ругаешь,
Марта.
     Миссис Варден кашлянула. То же самое немедленно сделала Миггс.
     - Если хочешь знать, Марта,  он  очень  старался  тебе  понравиться,  -
продолжал слесарь, с улыбкой потирая подбородок. - Да, да! Как сейчас  помню
- раз вечером, когда я уезжал из "Майского  Древа",  он  вышел  за  мной  на
крыльцо и стал просить, чтобы я никому  не  рассказывал,  что  с  ним  здесь
обращаются, как с мальчишкой... Не хотел, чтобы у нас дома  это  узнали.  Но
тогда я не понял... "А как поживает мисс Долли, сэр?" -  спросил  он  потом.
Бедный Джо! - с грустью вспоминал слесарь.
     - Господи помилуй! - воскликнула вдруг Миггс. - Вот тебе раз!
     - Ну, что там еще? - спросил Гейбриэл, круто обернувшись.
     - Посмотрите-ка  на  мисс  Долли,  -  ответила  служанка,  наклонясь  и
заглядывая Долли в лицо. - Ведь она плачет, разливается! Ох, мэм!  Ох,  сэр!
Верите ли, я, как увидела, так и  обомлела,  перышком  меня  теперь  сшибить
можно, - завопила эта чувствительная девица, прижав руку к груди, словно для
того, чтобы сдержать сильное биение сердца.
     Слесарь бросил на мисс Миггс взгляд, говоривший, что он был бы не прочь
иметь сейчас  в  руках  такое  перышко,  потом  удивленно  проводил  глазами
убегавшую из комнаты Долли, за  которой  тотчас  последовала  преисполненная
сочувствия Миггс, и, обращаясь к жене, пробормотал:
     - Что с Долли, не заболела ли она? Или опять я в чем-то виноват?
     - Виноват ли он! - укоризненно воскликнула  миссис  Варден.  -  Ох,  уж
лучше бы ты уходил поскорее!
     - Да что я такого сделал? - допытывался бедный Гейбриэл. - Мы  с  тобой
условились никогда не поминать про мистера Эдварда, - так я же не говорил  о
нем. Не говорил ведь?
     Миссис Варден ответила только, что он хоть кого  выведет  из  терпения,
после чего устремилась из комнаты вслед за ушедшими. А бедняга Гейбриэл  сам
завязал свой кушак, прицепил саблю, взял шапку и вышел.
     - Не такой уж я мастер военного дела, - рассуждал он про себя. - Но там
по крайней мере меньше беды наживешь, а тут, как ни ступи, - оплошал! Каждый
человек для чего-то родится на свет, и мне,  видно,  судьба  -  без  всякого
умысла заставлять всех женщин плакать. Нелегко это, видит бог.
     Но, не успев дойти до угла, он уже забыл о своем  огорчении  и  зашагал
вперед с сияющим видом, кивая по дороге соседям, и его дружеские приветствия
изливались па всех как теплый весенний дождь.

ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ

     Королевские Волонтеры  Восточного  Лондона  в  этот  день  представляли
эффектное зрелище: построившись шеренгами, каре, кругами,  треугольниками  и
всякими  другими  способами,  они  под  барабанный  бой,  с   развевающимися
знаменами проделывали множество сложных маневров, и во всех  сержант  Варден
принимал деятельное участие. Показав свою  воинскую  удаль  во  время  этого
парада, волонтеры стройными рядами  промаршировали  в  Челси  и  до  темноты
пировали  в  соседних  тавернах.  3атем,  созванные  боем  барабанов,  снова
построились и под громкие приветствия подданных его величества вернулись  на
то место, откуда пришли.
     Обратное шествие  порядком  замедлилось  из-за  неприличного  поведения
некоторых  капралов,  Эти  люди,  степенные   у   себя   дома,   но   весьма
неуравновешенные за его пределами, разбили штыками несколько окон и вынудили
своего начальника вести их дальше под усиленным конвоем, но и  с  конвойными
они дорогой то и дело имели стычки. Было  уже  девять  часов  вечера,  когда
Варден вернулся домой. У дверей стояла  наемная  карета,  и,  когда  слесарь
проходил мимо, из окна кареты его окликнул мистер Хардейл.
     - От души рад вас видеть, сэр, - сказал слесарь, подходя. -  Как  жаль,
что вы не зашли к нам, вместо того чтобы ждать здесь...
     - У вас, оказывается, никого нет дома, - пояснил мистер  Хардейл.  -  К
тому же я бы хотел, чтобы разговор с вами был как можно более секретным.
     - Гм! - Слесарь оглянулся  на  свой  дом.  -  Отправились,  конечно,  с
Саймоном Тэппертитом в этот знаменитый Союз!
     Мистер Хардейл предложил ему сесть в карету и, если он не  устал  и  не
торопится домой, прокатиться вместе - чтобы по дороге  спокойно  поговорить.
Гейбриэл охотно согласился, и кучер, взобравшись на козлы, погнал лошадь.
     - Варден, - начал мистер Хардейл,  помолчав  минуту.  -  Вы,  наверное,
будете удивлены, когда услышите, зачем я приехал. Вам  это  покажется  очень
странным.
     - Не сомневаюсь, сэр, что цель у вас разумная. Если бы в  ней  не  было
смысла, вы бы не приехали. Вы только сейчас вернулись из поездки, сэр?
     - Да, всего лишь полчаса назад.
     - Разузнали что-нибудь про Барнеби и его  мать?  -  спросил  слесарь  с
сомнением в голосе. - Нет? Эх,  сэр,  я  с  самого  начала  думал,  что  это
безнадежная затея. Ведь как только они уехали, вы пустили в ход  все,  чтобы
их найти, и ничего не вышло. Сызнова начинать поиски после того, как  прошло
столько времени, - бесполезны, сэр, совершенно бесполезно.
     - Но куда же они пропали? - с раздражением сказал мистер Хардейл. - Или
их уже нет в живых?
     - Кто знает! - отозвался слесарь. - Немало моих знакомых пять лет назад
ходили по земле, а теперь почивают в ней, и могилы их заросли  травой...  Да
если Мэри и Барнеби и живы, поверьте, сэр, напрасно будете  их  искать.  Мир
велик. Может, время или случай раскроют и эту тайну, если будет на  то  воля
божья.
     - Ах, Варден, дорогой  мой,  недаром  я  так  стремлюсь  именно  сейчас
отыскать их, у меня более серьезные причины,  чем  вы  думаете,  -  возразил
мистер Хардейл. - Это не каприз, не случайный возврат  к  прежним  попыткам,
это серьезное, очень серьезное решение. Все мои  мысли  им  заняты,  оно  не
выходит у меня из головы, я, как одержимый, не знаю покоя ни днем ни ночью.
     Голос мистера Хардейла звучал  настолько  необычно,  в  нем,  как  и  в
жестах, заметно было такое сильное  волнение,  что  пораженный  Гейбриэл  не
отвечал ни слова, Он сидел молча и в темноте пытался  рассмотреть  выражение
его лица.
     - Не спрашивайте меня ни о чем, - продолжал мистер Хардейл. - Если бы я
попробовал объяснить вам, что меня мучает, вы бы подумали, что я сошел с ума
и стал жертвой навязчивой  фантазии.  Достаточно  вам  знать,  что  я  не  в
состоянии, да, не в состоянии сидеть сложа руки, - я должен делать  то,  что
вам покажется странным.
     - А с каких же пор вы в таком беспокойстве,  сэр?  -  спросил  слесарь,
помолчав.
     Мистер Хардейл ответил не сразу, - он, казалось, был в нерешимости.
     - С той ночи, как бушевала буря. С девятнадцатого марта.
     И, словно боясь, что Варден сейчас станет удивляться или  расспрашивать
его, мистер Хардейл поспешно продолжал:
     - Знаю, вы подумаете, что я в заблуждении. Может, и так. Но  во  всяком
случае мое подозрение - не плод больной  фантазии,  а  вывод  здравого  ума,
основанный на фактах. Вы знаете, что в доме миссис  Радж  все  осталось  как
было, и он, по моему распоряжению, стоит запертый со дня ее отъезда - только
раза два в неделю старуха соседка заходит, чтобы разогнать  крыс.  Я  сейчас
еду туда.
     - Зачем? - спросил слесарь.
     - Проведу там ночь, - пояснил мистер Хардейл. -  И  не  одну,  а  много
ночей. Для всех это секрет, но вам я его открыл на случай,  если  произойдет
что-нибудь непредвиденное. Приходите туда ко мне  только  в  случае  крайней
необходимости, я буду там с сумерек до утра. Эмма,  Долли  и  все  остальные
уверены, что меня нет в Лондоне - я действительно вернулся только час назад.
Не говорите им ничего! Вот за этим я и  приехал.  Знаю,  что  на  вас  можно
положиться, я прошу вас - ни о чем пока меня не спрашивайте.
     И, вероятно, для того,  чтобы  переменить  тему,  мистер  Хардейл  стал
расспрашивать ошеломленного слесаря о  его  столкновении  с  разбойником  на
дороге, о нападения в ту же ночь  на  Эдварда  Честера,  о  встрече  с  этим
разбойником в доме миссис Радж и всех последующих необычайных происшествиях.
Он даже - как бы между прочим - осведомился, какого роста  и  сложения  этот
человек; какая у него наружность и не показался ли он ему, Вардену,  похожим
на кого-нибудь... - ну, например, на Хью или другого  знакомого.  Много  еще
подобных вопросов задавал Вардену мистер Хардейл, а  тот,  считая,  что  это
делается лишь для того, чтобы отвлечь его внимание, отвечал на все рассеянно
- первое, что приходило в голову.
     Они доехали, наконец, до той улицы, где стоял дом миссис Радж, и  здесь
мистер Хардейл, сойдя на углу, отпустил кэб.
     - Если хотите сами убедиться, что я здесь хорошо устроюсь,  войдемте  в
дом! - с грустной усмешкой сказал он Вардену.
     Гейбриэл, которому  все  прежние  неожиданности  казались  пустяком  по
сравнению с этой новой, молча пошел за ним  по  узкому  тротуару.  Дойдя  до
входной двери, мистер Хардейл бесшумно отпер ее принесенным с собой  ключом,
вошел, пропустив вперед Вардена, и запер ее изнутри.
     Они очутились в полной темноте и ощупью добрались до комнаты  в  нижнем
этаже. Здесь мистер Хардейл зажег свечу, которую предусмотрительно  захватил
с собой. Только сейчас, когда огонек осветил его лицо, слесарь заметил,  как
оно побледнело и осунулось, как сильно исхудал и переменился мистер Хардейл.
Видно было, что он действительно в  таком  тяжелом  состоянии,  как  говорил
дорогой. После всего услышанного Гейбриэл с  вполне  естественным  интересом
всмотрелся ему в  лицо.  Выражение  этого  лица  было  настолько  разумно  и
серьезно, что Варден даже устыдился своего минутного подозрения и,  встретив
взгляд мистера Хардейла, отвел глаза, словно боясь выдать свои мысли.
     - Хотите обойти дом? - предложил мистер Хардейл и, покосившись на окно,
закрытое ветхими ставнями, добавил: - Только говорите потише.
     Предупреждение было  излишне  -  эти  комнаты  будили  какое-то  жуткое
чувство, заставлявшее невольно понижать голос. Гейбриэл  шепнул  "хорошо"  и
пошел за мистером Хардейлом наверх.
     Там все имело такой же вид, как и  тогда,  когда  он  приходил  сюда  в
последний раз. Но было душно,  царила  гнетущая  тишина,  словно  самый  дом
загрустил от долгого одиночества. Занавески на окнах  и  у  кровати,  прежде
такие чистенькие и веселые, уныло повисли, и  в  складках  их  густым  слоем
залегла пыль; на потолке, стенах и полу пятнами проступала сырость. Половицы
скрипели  под  ногами  вошедших,  словно   протестуя   против   неожиданного
вторжения, а проворные пауки, ослепленные  светом,  замерли  па  стенах  или
падали на пол, как  мертвые.  Тикал  где-то  жук-точильщик,  которого  народ
называет "часы смерти", и за панелями  шумели  поспешно  убегавшие  крысы  и
мыши.
     При виде обветшавшей мебели Гейбриэлу и мистеру Хардейлу с удивительной
живостью вспомнились те, кто раньше владел ею, сжился с нею. Казалось,  Грип
снова восседает на высокой спинке  стула,  Барнеби  лежит  в  своем  любимом
уголке у камина, а его мать сидит на обычном месте  и,  как  бывало,  издали
наблюдает за сыном. И даже когда обоим посетителям  удавалось  отогнать  эти
призраки, возникшие в их воображении, те, казалось, все  же  незримо  витали
вокруг, таились за дверьми, в чуланах, готовые вновь  появиться  и  внезапно
заговорить хорошо знакомыми голосами.
     Мистер Хардейл и Варден вернулись в комнату на  первом  этаже.  Хардейл
снял шпагу и положил ее на стол вместе с парой карманных  пистолетов,  затем
вышел со свечой в переднюю проводить слесаря.
     - Тоскливо вам будет тут одному,  сэр,  -  заметил  Гейбриэл.  -  Разве
нельзя кому-нибудь побыть с вами?
     Мистер Хардейл молча  покачал  головой,  так  ясно  выразив  этим  свое
желание остаться в одиночестве, что слесарь  не  решился  настаивать.  Через
минуту он был  уже  на  улице  и  видел,  как  в  доме  огонек  свечи  снова
перекочевал наверх,  затем  вернулся  в  комнату  на  первом  этаже  и  ярко
засветился сквозь щели в ставнях.
     Кто  пожелал  бы  увидеть  человека  в  тяжком   смятения   и   крайней
растерянности, тому стоило в этот вечер  посмотреть  на  Гейбриэла  Вардена.
Даже когда он уютно устроился у  камина  напротив  миссис  Варден  в  ночном
чепчике и ночной кофте, а рядом с ним села Долли  (в  самом  соблазнительном
дезабилье), и, завивая свои локоны, улыбалась так весело, будто она  никогда
в жизни не плакала и не умела плакать, а Миггс (впрочем это уж не так важно)
клевала носом в глубине комнаты, - даже тогда, с Тоби под рукой и трубкой  в
зубах, Варден не мог отделаться от мучившего его  беспокойства.  У  него  из
головы не выходила мысль о мистере Хардейле, угрюмом,  измученном  заботами,
ловившим  в  пустом  доме  каждый  звук,  пока  утренняя  заря  не  заставит
померкнуть огонек свечи и не положит конец его одинокому ночному бдению.

ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ

     Утро не принесло слесарю успокоения, в тревоге прошли второй, третий  и
ряд следующих дней. С наступлением темноты он  часто  ходил  на  улицу,  где
стоял так хорошо ему знакомый дом; там сквозь щели ставень неизменно  мерцал
огонек одинокой свечи, но внутри не слышно было ни звука,  -  унылая  тишина
могилы! Боясь рассердить мистера Хардейла, если нарушит его строгий  приказ,
Варден ни разу не решился постучать в дверь или другим способом дать знать о
своем присутствии. Но любопытство  и  горячее  сочувствие  мистеру  Хардейлу
приводили его сюда довольно часто, и, когда он ни  приходил,  сквозь  ставни
по-прежнему мерцал свет.
     Если бы Варден и мог видеть, что происходит в доме, это  все  равно  не
помогло бы ему разгадать причину таинственных ночных бдений. Мистер  Хардейл
в сумерки запирался в доме, а на рассвете покидал его. Он  не  пропускал  ни
одной ночи, приходил и уходил всегда один и никогда  ни  на  йоту  не  менял
этого порядка.
     Что же он делал в этом доме? С наступлением вечера входил, как тогда  с
Гейбриэлом, зажигал  свечу  и,  обходя  комнаты,  тщательно  осматривал  все
уголки. Затем возвращался в нижнюю  комнату  и,  положив  на  стол  шпагу  и
пистолеты, просиживал там до утра.
     Он обычно приносил с собой книгу и пытался читать, но и на  пять  минут
не мог сосредоточиться. Глаза его то и  дело  отрывались  от  страницы,  ухо
настороженно ловило малейший шорох снаружи, и  при  каждом  звуке  шагов  на
тротуаре у него екало сердце.
     Чтобы подкрепиться во время долгих часов  одиночества,  он  приносил  с
собой в кармане сандвичи с мясом и вино в маленькой  фляжке.  Вино  разводил
большой порцией воды, выпивал его с лихорадочной жадностью, как будто у пего
постоянно сохло в горле, но еды в рот не брал - за всю  долгую  ночь  пожует
разве иногда кусочек хлеба.
     Быть может  (как  после  некоторого  размышления  предположил  Варден),
мистер Хардейл добровольно лишал себя  сна  и  покоя,  потому  что  суеверно
ожидал, что сбудется какая-то мечта или предчувствие, связанные с  событием,
которое столько лет камнем лежало у него на сердце; а быть  может,  он  ждал
появления какого-то призрака, который бродит по  ночам,  когда  добрые  люди
спокойно спят в своих постелях. Как бы то ни было, в  нем  не  заметно  было
никакого страха или сомнений. В чертах его сурового лица, сдвинутых бровях и
складке крепко сжатого рта читалась непреклонная воля и  твердая  решимость.
Если он и вздрагивал при каждом звуке, это была не  дрожь  страха,  а  дрожь
надежды, он хватался за шпагу, как  человек,  дождавшийся,  наконец,  своего
часа, крепко сжимал ее в руке и с выражением жадного нетерпения в сверкающих
глазах прислушивался, пока шум не утихал.
     Такие разочарования бывали часто, их вызывал чуть ее каждый шорох, но и
это не могло поколебать решимости мистера Хардейла.  Каждая  ночь  заставала
его  на  посту,  как  бодрствующего  бессменно  часового.  Ночь   проходила,
наступало утро, а там - снова в карауле.
     Так шли недели. Он снял себе  квартиру  в  Воксхолле*,  здесь  проводил
дневные часы и отдыхал, отсюда,  пользуясь  приливом,  доезжал  в  лодке  от
Вестминстера к Лондонскому мосту, избегая людных улиц.
     Как-то раз к вечеру, незадолго до сумерек, он шел  обычной  дорогой  по
набережной Темзы, намереваясь пройти через Вестминстер-Холл* на  Пелес-Ярд*,
а оттуда,  как  всегда,  доехать  лодкой  до  Лондонского  моста.  У  здания
парламента толпилось множество людей, они глазели на входивших и  выходивших
членов палаты и громогласно выражали им  свое  одобрение  или  недовольство.
смотря по их политическим убеждениям. Пробираясь через толпу, мистер Хардейл
слышал раз-другой выкрики "Долой папистов!",  становившиеся  уже  привычными
для ушей лондонцев. Мистеру Хардейлу "антипаписты" внушали мало почтения,  к
тому же он заметил, что здесь  собрался  всякий  сброд,  и,  не  обращая  на
выкрики никакого внимания, равнодушно шел своей дорогой.
     В Вестминстер-Холле люди стояли маленькими группами. Некоторые смотрели
вверх, любуясь великолепными сводами в блеске заходившего солнца - его косые
лучи вливались сквозь узкие окна и постепенно меркли,  поглощенные  царившим
внизу мраком. Шумными компаниями проходили ремесленники,  торопясь  домой  с
работы, своими голосами они будили в зале гулкое эхо и то и  дело  заслоняли
пролет низенькой двери в глубине, теснясь к выходу на улицу.  Иные  медленно
прохаживались взад и вперед, оживленно толкуя о  политике,  о  своих  делах,
пли, не поднимая глаз,  с  усиленным  вниманием  слушали  собеседников.  Тут
десяток мальчишек дрались, поднимая адский шум, там - одиноко ходил какой-то
мужчина, не то клерк, не то нищий, в лице и даже походке  его  чувствовалась
угнетенность    изголодавшегося     человека;     мимо     него     пробежал
мальчишка-посыльный, размахивая во все  стороны  корзинкой  и  пронзительным
свистом рассекая, кажется, не только воздух, но даже  балки  на  потолке,  а
неподалеку какой-то школьник посмирнее прятал на ходу в карман мяч,  завидев
издали шедшего ему навстречу  сторожа.  Была  та  предвечерняя  пора,  когда
человеку, если он закроет глаза и тотчас их откроет,  кажется,  что  темнота
наступила сразу в одну секунду, а вовсе не сгущалась  постепенно  в  течение
последнего часа. Отшлифованные ногами прохожих  пыльные  плиты  пола  словно
взывали к высоким стенам, беспрерывно отражая шарканье и  топот  ног,  и  по
временам стук одной  из  массивных  дверей,  раскатившись  громом  по  всему
зданию, заглушал все другие звуки.
     Мистер Хардейл мимоходом поглядывал на ближайшие к нему группы, да и то
рас