ть в этом  доме.  В
комнате чувствовалось присутствие человеческой души, - а какая душа не  чует
незримое присутствие другой?
     Долли несомненно была девушка с душой  чуткой  и  нежной,  несмотря  на
легкий налет кокетства, - так иногда солнце встает утром  в  дымке,  немного
затемняющей его сияние. И, когда Эмма пошла ей навстречу и, поцеловав  ее  в
щеку, сказала своим тихим голосом, что  ей  тяжело,  у  Долли  глаза  тотчас
наполнились слезами и она почувствовала к Эмме жалость, которую не  выразишь
словами. Однако минуту спустя, случайно взглянув  на  себя  в  зеркало,  она
увидела в нем нечто настолько приятное, что, вздохнув, невольно улыбнулась и
неожиданно утешилась.
     - Мне уже все известно, - сказала она Эмме. И это  очень  печально.  Но
знаете, как в жизни бывает: когда думаешь, что хуже быть не может, все вдруг
меняется к лучшему.
     - А ты уверена, что хуже быть уже не может? - с улыбкой спросила Эмма.
     - Право, не знаю, что может быть хуже! Дальше, кажется,  уж  некуда,  -
ответила Долли. - И, значит , скоро наступит перемена к лучшему. Для  начала
я вам принесла кое-что.
     - От Эдварда?
     Долли улыбнулась, закивала и, для пущей важности порывшись  в  карманах
(в те времена у платьев были карманы) с таким видом, словно не  может  никак
найти то, что требуется,  наконец  достала  письмо.  Когда  Эмма,  торопливо
распечатав его, углубилась в  чтение,  глаза  Долли,  по  какой-то  странной
случайности, снова устремились в зеркало. Она невольно задумалась  над  тем,
сильно ли страдает влюбленный каретник, и от души пожалела беднягу.
     Письмо было длинное-предлинное - все четыре странички исписаны вдоль  и
поперек - но, видно, мало утешительное: читая его, Эмма то  и  дело  утирала
глаза платком. Долли эта печаль удивляла до крайности, ибо, по ее  понятиям,
любовь была самой веселой и приятной забавой в жизни. Она решила, что грусть
мисс Хардейл объясняется ее чрезмерным постоянством и если  бы  Эмма  завела
роман с каким-нибудь другим молодым человеком - роман самый невинный, только
для того, чтобы "проучить" как следует  своего  первого  дружка,  она  сразу
почувствовала бы облегчение.
     "Во всяком случае, так поступила бы я на ее месте, -  думала  Долли.  -
Хорошенько помучить своего милого - это умно и правильно, а самой  убиваться
из-за него ну, нет, это уж слишком!"
     Но высказать это вслух было бы нетактично, и  Долли  сидела  молча.  Ей
пришлось-таки запастись терпением - когда длинное послание было прочитано до
конца, Эмма стала его перечитывать. Перечла  второй  раз,  потом  -  третий.
Томясь ожиданием, Долли коротала время самым лучшим  способом,  какой  можно
придумать, - завивала на пальцах свои локоны и, глядя в  зеркало,  старалась
придать им убийственно соблазнительный вид.
     Всему бывает конец. И даже влюбленная  девушка  не  может  перечитывать
одно письмо до бесконечности. Через некоторое  время  письмо  было  сложено,
спрятано и оставалось только написать ответ.
     Но, так как и это было делом нешуточным  и  требовало  немало  времени,
Эмма объявила, что напишет письмо после обеда и что Долли непременно  должна
пообедать с нею. Долли уже заранее намеревалась остаться обедать, и Эмме  не
пришлось ее долго упрашивать. Порешив на этом, они вышли в сад погулять.
     Они ходили по дорожкам, с увлечением разговаривая  -  Долли  во  всяком
случае болтала без умолку, и своим присутствием очень оживляли и красили это
мрачное, полное меланхолии место. Не потому, что  они  говорили  громко  или
много смеялись, - нет, но обе были так хороши, а день  -  такой  свежий,  их
светлые платья и темные кудри так свободно и весело развевал  ветерок,  Эмма
была так прекрасна, Долли - такая розовая  и  юная.  Эмма  так  грациозна  и
стройна, а Долли - такая пухленькая! Словом, что бы там ни  говорили  ученые
садоводы, - таких цветов не найти было  ни  в  одном  саду,  и  дом  и  парк
Уоррена, как будто понимая это, сразу повеселели.
     Настало время обеда, а после обеда Эмма писала письмо.  Потом  они  еще
немного поболтали, причем мисс Хардейл, пользуясь случаем,  побранила  Долли
за легкомысленное кокетство и непостоянство, а  Долли,  кажется,  восприняла
эти обвинения как нечто  весьма  лестное  и  очень  развеселилась.  В  конце
концов,  видя,  что  она  неисправима,  Эмма  перестала  выговаривать  ей  и
отпустила, доверив ей бесценную вещь, которую следовало  беречь  как  зеницу
ока, - ответное  письмо  Эдварду,  -  и  подарив  на  память  прехорошенький
браслетик. Надев ей на руку этот подарок  и  еще  раз  полушутя-полусерьезно
посоветовав не быть такой ветреной и коварной (ибо Эмма узнала, что Долли  в
душе любит Джо, хотя Долли это стойко отрицала, высокомерно твердя,  что  уж
во всяком случае может  рассчитывать  на  жениха  получше  "экое  сокровище,
подумаешь!"), Эмма простилась с нею.
     Затем она еще вернула ее с дороги, чтобы устно  добавить  для  передачи
Эдварду такое множество наказов, какое вряд ли мог бы запомнить даже человек
в десять раз серьезнее Долли Варден, и, наконец, отпустила  ее.  Простясь  с
Эммой, Долли легко и быстро сбежала вниз по лестнице и очутилась у  опасного
пункта двери в библиотеку. Она хотела уже на цыпочках  пройти  мимо,  но  не
тут-то было! Дверь отворилась, и на пороге появился мистер Хардейл.
     Долли с  самого  детства  побаивалась  этого  человека,  в  котором  ей
чудилось что-то мрачное и непонятное, к тому же  еще  в  эту  минуту  у  нее
совесть была нечиста, - и при виде мистера Хардейла она от сильного волнения
не смогла ни поздороваться, ни убежать. Она стояла перед ним, вся дрожа и не
поднимая глаз.
     - Войди-ка сюда, девочка, - сказал мистер Хардейл, беря ее за  руку.  -
Мне надо с тобой поговорить.
     - Извините, сэр, я тороплюсь, - запинаясь, пролепетала Долли.  -  Вы...
вы вышли так неожиданно, что я испугалась... отпустите меня, пожалуйста, мне
пора идти.
     - Сейчас, - мистер Хардейл успел  между  тем  ввести  ее  в  комнату  и
закрыть дверь. - Сейчас отпущу. Ты была у Эммы?
     - Да, сэр, я только  что  от  нее...  Отец  меня  дожидается,  так  что
сделайте милость, сэр...
     - Хорошо, хорошо, - сказал мистер Хардейл, - но сначала ответь  мне  на
один вопрос. Для чего ты сегодня приходила к нам?
     - Для чего приходила, сэр?.. - Долли замялась. - Ты скажешь  правду,  я
уверен. Что  ты  принесла?  Долли  с  минуту  была  в  нерешительности,  но,
ободренная его тоном, ответила, наконец:
     - Ну, хорошо, сэр, скажу: я принесла письмо.
     - Разумеется, от мистера Эдварда Честера? И несешь ему ответ?
     Этот вопрос опять застиг Долли врасплох, и, не зная, на  что  решиться,
она расплакалась.
     - Напрасно ты так волнуешься, глупенькая, - сказал  мистер  Хардейл.  -
Можешь спокойно ответить мне - ведь ты  же  знаешь,  что  мне  стоит  только
спросить Эмму, и я тотчас узнаю правду. Письмо к Честеру при тебе?
     Долли была, что называется, не робкого  десятка.  Она  видела,  что  ее
окончательно приперли к стене, однако не сдалась.
     - Да, сэр, - ответила она, дрожа от волнения и страха. - Оно  при  мне,
но я его не отдам. Вы можете меня  убить,  сэр,  но  я  его  вам  не  отдам.
Простите, сэр, не могу я этого сделать.
     - Мне нравится твоя стойкость и прямота, -  сказал  мистер  Хардейл.  -
Поверь, я не собираюсь ни убивать тебя, ни отнять у тебя письмо. Ты  славная
девушка, и твои друзья, я вижу, могут на тебя положиться.
     Подозревая все-таки (как она потом рассказывала),  что  мистер  Хардейл
этими похвалами просто хочет ее "обойти", Долли старалась держаться от  него
подальше, и все плакала, полная решимости защищать до последней капли  крови
свой карман, где лежало письмо.
     А мистер Хардейл минуту-другую молча смотрел на нее, и улыбка  осветила
его всегда хмурое и печальное лицо, когда он заговорил снова:
     - Знаешь, что: у меня есть план. Я решил взять  для  Эммы  компаньонку,
чтобы она не была так одинока. Не хочешь ли ты занять это место? Ты ведь  ее
подруга детства и больше всех имеешь на это право.
     - Не знаю, сэр, - сказала Долли, опасаясь, не  подшучивает  ли  он  над
ней. - Не знаю, что дома на это скажут. Я сама не могу ничего решить, сэр.
     - А если твои родные не будут против, неужели ты откажешься? - возразил
мистер Хардейл. - Ну, смелее! Вопрос простой и ответить на него нетрудно.
     - Конечно, нетрудно, - промолвила Долли. - Я люблю  мисс  Эмму  и  рада
всегда быть при ней.
     - Ну, вот и отлично. Только это  я  и  хотел  знать,  -  сказал  мистер
Хардейл. - Тебе, видно, не терпится уйти? Так я тебя больше не задерживаю.
     Долли не стала дожидаться, пока он  передумает;  не  успели  эти  слова
слететь с его губ, как она была уже за порогом и, выбежав из дома, помчалась
в поле.
     Немного придя в себя и вспоминая пережитой испуг, она  конечно,  первым
делом опять поплакала, а затем, при мысли о том, как удачно  все  кончилось,
весело засмеялась. Слезы высохли, их сменила улыбка, и Долли в конце  концов
расхохоталась так, что вынуждена была прислониться к дереву, пока не пройдет
этот приступ веселости. Совсем обессилев от смеха, она  поправила  прическу,
вытерла глаза, победоносно оглянулась на  трубы  Уоррена,  уже  едва  видные
отсюда, и пошла дальше.
     Наступили сумерки и быстро темнело, но тропинка, во которой Долли часто
ходила, была ей настолько знакома, что она вряд ли замечала сгущающийся мрак
и ни чуть не боялась идти  одна.  Притом  она  была  занята  рассматриванием
нового браслета; надо же было и протереть его как следует, чтобы он  чудесно
засверкал на вытянутой руке, и полюбоваться на него с разных  сторон,  вертя
руку и так и этак, - все это целиком поглощало Долли. Потом - письмо Эммы; у
него был такой загадочный и многозначительный вид, и Долли  знала,  что  оно
содержит в себе много важного, - как было  не  вынуть  его  из  кармана,  не
осмотреть внимательно раз, другой и третий, гадая, с  чего  оно  начинается,
какими словами кончается и что вообще в нем написано? Это тоже отняло  много
времени. Браслет и письмо занимали все внимание Долли  -  где  же  тут  было
думать еще о чем-то! И, любуясь то  одним,  то  другим,  она  весело  шла  к
"Майскому Древу".
     Когда она проходила по узкой  тропке  между  живыми  изгородями,  среди
которых кое-где  росли  и  деревья,  ей  послышался  рядом  какой-то  шорох,
приковавший ее к месту. Она прислушалась. Вокруг  все  было  тихо,  и  Долли
пошла дальше. Хоть и не очень испугавшись, она все же немного ускорила шаг и
была уже не так беззаботно весела, как до сих пор, -  все-таки  боязно  было
одной в темноте.
     Как только она двинулась дальше, она  услышала  тот  же  легкий  шум  -
казалось, кто-то крался за нею  среди  зарослей.  Вглядываясь  в  то  место,
откуда доносились звуки, Долли как  будто  различила  согнутую  фигуру.  Она
опять остановилась, но вокруг все было спокойно, как и прежде. Она  зашагала
вперед уже значительно быстрее и даже попробовала мурлыкать песенку,  уверяя
себя, что, наверное, это ветер шелестел в кустах.
     Но почему же ветер шумит, пока она идет,  и  утихает,  как  только  она
останавливается? При этой мысли Долли невольно  остановилась  -  и  шорох  в
кустах тотчас затих. Тут она уже не на шутку перетрусила. И в то время,  как
она стояла в нерешимости, кусты впереди затрещали, раздвинулись, и из них на
тропинку выскочил какой-то мужчина.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

     В первый момент Долли почувствовала  невыразимое  облегчение,  узнав  в
человеке, который так внезапно выскочил из кустов  и  загородил  ей  дорогу,
Хью, конюха из "Майского Древа". Она окликнула его с искренней  радостью.  -
Ах, это вы? - сказала она. - Слава  богу!  Зачем  вам  вздумалось  так  меня
пугать?
     Хью ничего не ответил - стоял неподвижно и смотрел на нее.
     - Вы вышли ко мне навстречу? - спросила Долли.
     Хью утвердительно кивнул и буркнул что-то невнятное - вроде  того,  что
он ее дожидается давно, а она почему-то долго не шла.
     - Я так и думала, что кого-нибудь пошлют меня встречать,  -  продолжала
Долли, уже совсем успокоенная.
     - Никто меня не посылал, - угрюмо отрезал Хью, я пришел сам от себя.
     Грубость этого парня, его неряшливый и дикий вид  часто  внушали  Долли
смутное беспокойство даже и тогда, когда вокруг были люди. А встреча с  этим
непрошенным провожатым в таком  уединенном  месте  и  в  быстро  сгущавшейся
темноте еще усилила ее тревогу.
     Если бы физиономия Хью выражала сейчас, как обычно, только упрямство  и
угрюмую свирепость, он казался бы Долли не более антипатичным, чем всегда, и
она, пожалуй, даже была бы довольна, что пойдет дальше не  одна.  Но  в  его
глазах сейчас заметно было что-то вроде дерзкого восхищения,  и  это  сильно
пугало девушку. Она боязливо покосилась на него, не зная, как быть,  -  идти
дальше или отступить, а Хью все стоял, похожий на красивого сатира, и в упор
смотрел на нее. Так дрошло несколько минут, и никто из них  не  шевельнулся,
не прервал молчания. Наконец Долли, собравшись с духом, стрелой  прошмыгнула
мимо Хью и побежала вперед.
     - Зачем это вы так бежите от меня? - сказал Хью,  догнав  ее,  и  пошел
рядом, соразмеряя свой шаг с шагом Долли.
     - Мне надо вернуться как можно скорее.  А  вы  мне  мешаете.  Вы  идете
слишком близко, - сказала Долли.
     - Слишком близко? - Хью наклонился к ней, и  она  ощутила  на  лбу  его
дыхание. - Почему слишком? Вы всегда задираете нос, когда разговариваете  со
мной, мисс гордячка. - Вы ошибаетесь, я не гордячка, -  возразила  Долли.  -
Отодвиньтесь, пожалуйста, или ступайте вперед.
     - Нет, мисс, - Хью, изловчившись, взял Долли под ,руку. - Я пойду рядом
с вами.
     Она вырвалась и, сжав маленькую ручку в кулак, изо  всей  силы  ударила
его. В ответ Хью разразился громким хохотом и, обхватив ее одной рукой, сжал
в своих могучих объятиях с такой же легкостью, как мальчик сжимает в  кулаке
птичку.
     - Ха-ха-ха! Здорово, мисс! Ну-ка, ударьте еще раз! Можете бить меня  по
щекам, и вцепиться в волосы, и вырвать с корнем мою бороду,  я  все  стерплю
ради ваших прекрасных глазок. Бейте, мисс! Ха-ха-ха! Мне это приятно.
     - Пустите! - крикнула Долли, обеими руками пытаясь  оттолкнуть  его.  -
Сию минуту пустите!
     - Вам следовало бы быть ко мне добрее, милашка, сказал  Хью.  -  Право,
следовало бы! Скажите на милость, чем это вы так гордитесь?  Впрочем,  я  на
вас не в обиде. Мне нравится, что вы такая гордячка. Ха-ха-ха!  Красы  своей
вы все равно не спрячете, ею может любоваться даже такой бедняк,  как  я.  И
это хорошо.
     Долли,  не  отвечая,  продолжала  идти,  благо  Хью  пока  не   пытался
остановить ее. Но быстрая ходьба, страх и крепкие объятия Хью, наконец,  так
ее обессилили, что она не могла больше и шагу сделать.
     - Хью, - взмолилась она, задыхаясь. - Хью, голубчик, пусти меня, я тебе
заплачу. Отдам все, что у меня есть, и не расскажу про тебя ничего ни  одной
живой душе.
     - Да, рассказывать не советую, - отозвался Хью. Слышишь,  моя  кошечка,
не советую. Здесь все кругом меня знают и знают, что я  способен  натворить,
если захочу. Так что, когда  тебе  вздумается  болтать,  удержись,  вспомни,
какую беду ты накличешь на ни в чем не  повинных  людей,  -  а  ведь  ты  не
хочешь, чтобы хоть один волос упал с их голов? Насолишь мне,  так  я  насолю
тем, кто тебе дорог, и не только насолю, а еще что похуже сделаю.  Мне  люди
не дороже собак - за что мне их любить? Я скорее человека убью, чем  собаку.
Я ни разу в жизни не жалел,  когда  умирали  люди,  а  по  издохшим  собакам
горевал.
     В тоне этих слов, во взгляде и  жестах,  которыми  они  сопровождались,
было что-то настолько дикое и жестокое, что ужас перед этим человеком придал
Долли сил, и  она,  неожиданным  движением  вырвавшись  от  него,  помчалась
вперед. Тщетное усилие!  Во  всей  Англии  не  найти  было  такого  ловкого,
сильного и быстрого парня, как Хью, и он догнал и обнял ее раньше,  чем  она
успела пробежать сотню ярдов.
     - Потише, моя красотка, потише!  Неужто  ты  хочешь  убежать  от  меня?
Право, неотесанный Хью  любит  тебя  не  меньше,  чем  какой-нибудь  знатный
щеголь!
     - Все равно убегу! - крикнула Долли, вырываясь. Помогите!
     - За крики - штраф! - объявил Хью. - Ха-ха-ха! Приятный штраф  с  твоих
губок. Я его сам возьму, ха-ха-ха!
     - Спасите! Спасите! - завопила Долли из последних сил - и вдруг  издали
донесся ответный крик, потом другой, третий.
     - Слава богу! - радостно  воскликнула  Долли.  Джо,  милый  Джо,  сюда!
Помогите! Хью на миг растерялся и стоял в нерешимости,  но  крики  слышались
все ближе и вынудили его  действовать  быстро.  Он  отпустил  Долли,  шепнул
угрожающе: "Только пикни ему - так увидишь,  что  будет!"  -  и,  прыгнув  в
кусты, исчез. А Долли побежала вперед и попала прямо в раскрытые объятия Джо
Уиллета.
     - Что случилось?! На вас напали? Кто? Где он? Каков  из  себя?  -  были
первые слова Джо. Затем на Долли  посыпалось  множество  других  вопросов  и
ободряющих, успокоительных заверений,  что  теперь  ей  нечего  бояться.  Но
бедняжка Долли была так напугана и так запыхалась, что  некоторое  время  не
могла выговорить ни слова в ответ, и только цеплялась за  своего  спасителя,
плача так, словно сердце у нее разрывалось на части.
     Джо решительно ничего не имел против того,  что  Долли  припала  к  его
плечу, хотя вишневые ленты от этого сильно смялись и  шляпка  утратила  свой
нарядный вид. Но на слезы Долли он не  мог  смотреть  спокойно,  они  камнем
ложились ему на душу. Он старался утешить ее, шептал ей  что-то,  наклонясь,
и, говорят, даже целовал, но это басни. Во всяком  случае,  он  говорил  все
нежные и ласковые слова, какие мог придумать, а Долли их слушала, ни разу не
оттолкнув его, и прошло добрых десять минут, прежде чем она подняла голову с
его плеча и поблагодарила его.
     - Что вас так испугало? - спросил Джо.
     Она сказала, что за ней гнался  какой-то  неизвестный,  что  он  сперва
попросил милостыню, потом перешел к угрозам, хотел ее ограбить и  сделал  бы
это, если бы не подоспел Джо. Объясняла она все довольно бессвязно, в  явном
смущении, но Джо приписал это  пережитому  ею  испугу  и  ни  на  минуту  не
заподозрил правды.
     "Только пикни, и увидишь, что будет!"  Сто  раз  в  этот  вечер,  да  и
позднее очень часто, когда у  Долли  уже  была  на  языке  изобличающая  Хью
правда, она вспоминала  эту  угрозу  и  подавляла  желание  рассказать  все.
Глубоко укоренившийся страх  перед  этим  человеком,  уверенность,  что  он,
разозлившись, ни перед чем не остановится,  и  боязнь,  что,  если  она  его
изобличит, гнев его и месть обрушатся на Джо, который спас  ее,  -  вот  что
заставляло ее молчать.
     А Джо  был  слишком  счастлив,  чтобы  интересоваться  подробностями  и
расспрашивать ее о случившемся. Так как  Долли  все  еще  не  оправилась  от
потрясения и не могла идти без чужой помощи, они, к удовольствию Джо,  брели
очень медленно. Вдруг, когда огни "Майского Древа" были уже совсем близко  и
приветливо мигали им, Долли остановилась и вскрикнула:
     - А письмо?
     - Какое письмо? - спросил Джо.
     - То, что я несла... Я его держала в руке... И мой браслет! - Она сжала
свою руку у кисти. - Я потеряла их.
     - Вы думаете, что потеряли только сейчас, на дороге?
     - Да, я их обронила. Или у меня их  украли,  -  сказала  Долли,  тщетно
обследовав свой карман. - Нет их нигде... пропали! Боже, какая я несчастная!
     И бедняжка Долли - к чести ее надо сказать, что потеря письма  огорчила
ее не меньше, чем потеря браслета, - снова разразилась слезами и жалобами на
свою судьбу, глубоко трогавшими Джо.
     Он пытался утешить ее, говоря, что как только доставит ее  благополучно
в "Майское Древо", вернется сюда с фонарем (было уже совсем темно)  и  будет
везде искать пр