омощи котла собраться с мыслями, и долго еще сидел у огня,
прислушиваясь к плеску дождя и вою ветра, ярость которого ничуть не утихала.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

     Старый Джон не просидел и двадцати минут, глядя на котел, как  ему  уже
удалось привести свои мысли в порядок  и  сосредоточить  их  на  приключении
Соломона  Дэйзи.  Чем  дольше  он  думал  об  этом,  тем  больше  восхищался
собственной мудростью  и  тем  сильнее  хотелось  ему  поразить  ею  мистера
Хардейла. Наконец, желая  сыграть  во  всем  этом  главную  роль,  опередить
Соломона и других приятелей, усилиями которых, как он знал,  вся  история  в
сильно приукрашенном виде завтра же утром станет известна  по  меньшей  мере
двум десяткам людей, а по всей вероятности и самому мистеру  Хардейлу,  Джон
решил сейчас же, до того как лечь спать, сходить в Уоррен.
     "Я же его арендатор, - рассуждал Джон, ставя  свечу  в  угол,  куда  не
достигал ветер, и  открывая  окно,  выходившее  на  двор  к  конюшням.  -  В
последние годы мы виделись не так часто, как прежде, из-за всяких перемен  в
их доме... а мне желательно сохранить с ним самые  лучшие  отношения...  Это
мне придаст весу...  Если  люди  начнут  шушукаться  насчет  привидения,  он
здорово разгневается. А человека с таким характером не мешает расположить  к
себе, заслужить его доверие".
     - Эй, Хью! Эй!
     Лишь после того как он прокричал это раз десять, разбудив и переполошив
всех голубей, в одном из полуразрушенных надворных строений открылась дверь,
и грубый голос спросил, что случилось и почему даже ночью человеку  не  дают
спокойно поспать.
     - Вот как! Значит, тебя нельзя поднять, если это нужно, в  кои-то  веки
раз? Мало ты еще дрыхнешь, грубиян? - сказал Джон.
     - Мало. Я и наполовину не выспался, - отвечал Хью, зевая и потягиваясь.
     - Я вообще не понимаю, как ты можешь спать, когда ветер воет над ухом и
черепицы летят, как щепки, - сказал Джон. - Ну, да все равно. Накинь на себя
что-нибудь и ступай сюда. Пойдешь со мной в Уоррен. Да живее пошевеливайся!
     Ворча что-то себе под нос, Хью  ушел  в  свою  берлогу  и  затем  снова
появился с фонарем и дубинкой, укутанный с головы до ног в грязную и  ветхую
попону. Мистер  Уиллет  впустил  его  с  черного  хода,  затем  облачился  в
несколько теплых кафтанов и плащей и так замотал лицо  платками  и  шарфами,
что было непонятно, как он еще мог дышать.
     - Хозяин, вы же не потащите человека из дому в такую погоду, да  еще  в
полночь, не дав ему подкрепиться? - сказал Хью.
     - Потащу, - возразил мистер  Уиллет.  -  А  подкрепиться,  как  ты  это
называешь, я дам тебе, когда ты благополучно доставишь меня  обратно  домой.
Тогда будет уже не так важно, крепко ты держишься на ногах  или  нет.  Держи
фонарь повыше и ступай вперед, освещай мне дорогу.
     Хью вышел довольно неохотно, с вожделением посмотрев на бутылки. А Джон
строго наказал кухарке запереть дверь и никого  не  пускать  в  дом  до  его
прихода, если она не хочет потерять место, и последовал за Хью во мрак,  где
бесновался ветер.
     Ночь была так темна, а дорогу так  размыло,  что,  не  будь  у  мистера
Уиллета провожатого, он непременно угодил бы в глубокий прудок в  нескольких
стах  ярдов  от  дома  и  таким  жалким  образом  закончил  бы  свое  земное
существование. Но у Хью глаза были зоркие, как у ястреба, и к тому же он так
знал все дороги на десять миль вокруг, что мог пройти повсюду с  завязанными
глазами. Он взял хозяина на буксир и вел его вперед по своему усмотрению, не
обращая никакого внимания на его протесты. Они шли,  борясь  с  ветром,  как
могли; Хью тяжелыми сапогами  топтал  мокрую  траву  и  шагал,  как  всегда,
стремительно, напролом, а мистер Уиллет шел за ним на расстоянии  протянутой
руки, ступал осторожно и то и дело озирался по сторонам, опасаясь то ли  луж
и рытвин, то ли привидений, которые могли ведь бродить  и  здесь.  Лицо  его
(насколько по этому неподвижному лицу можно было что-либо угадать)  выражало
страх и беспокойство.
     Наконец они очутились в широкой, усыпанной гравием аллее,  перед  домом
Хардейлов. Дом был погружен во мрак, и, кроме них, в парке не было ни  живой
души. В одном только окне на башенке еще виднелся свет, и к этому-то маяку в
холодной,  унылой  и  безмолвной  тьме  мистер  Уиллет  велел  идти   своему
проводнику.
     - Старая комната  в  башне,  -  сказал  он,  боязливо  глядя  вверх  на
светившееся окно. - Комната мистера Рубена, с нами крестная  сила!  Странно,
что его брат сидит там в такой поздний час - да еще нынче ночью!
     - А где же ему сидеть, как не здесь? - отозвался Хью, прижимая фонарь к
груди, чтобы огонь не задуло ветром, пока он снимал пальцем нагар со  свечи.
- Комната очень уютная - скажете, нет?
     - "Уютная"! - сердито передразнил его Джон. Хорошее у тебя  понятие  об
уюте! Разве ты не знаешь, пень этакий, что случилось в этой комнате?
     - Ну и что? Хуже она стала от этого? - громко  возразил  Хью,  глядя  в
толстощекое лицо Джона. - Разве она меньше укрывает теперь от дождя, снега и
ветра? Или оттого, что в ней убили человека, она  стала  сырой  и  холодной?
Ха-ха-ха! Не верьте вздору, хозяин. Одним человеком меньше -  эка  важность,
подумаешь!
     Мистер Уиллет тупо уставился на своего спутника, и внезапно его осенила
мысль, что этот Хью, пожалуй, человек опасный и не мешает поскорее  от  него
избавиться. Помня, однако, что ему предстоит еще обратный путь вдвоем с Хью,
Джон из осторожности не сказал ничего и, подойдя к чугунным  воротам,  перед
которыми происходил  этот  короткий  диалог,  дернул  звонок.  Башенка,  где
светилось окно, находилась в углу здания, над  соседней  дорожкой,  так  что
мистер Хардейл тотчас распахнул окно и спросил, кто там.
     - Прошу прощения, сэр, - сказал Джон. - Я знаю, что вы ложитесь поздно,
и потому осмелился прийти. Мне надо бы поговорить с вами.
     - Это вы, Уиллет?
     - Так точно, сэр, Уиллет из "Майского Древа". К вашим услугам, сэр.
     Мистер Хардейл закрыл окно и  отошел  от  него.  Через  минуту  он  уже
появился внизу, у входа в башню, и, пройдя по дорожке, отпер калитку.
     - Что это  вы  так  поздно,  Уиллет?  Случилось  что-нибудь?  -  Ничего
серьезного, сэр. Так, пустое дело, но я подумал, что вам лучше узнать о нем,
только и всего.
     - Пропустите вперед вашего слугу с фонарем  и  давайте  руку:  лестница
крутая, винтовая и узкая! Осторожнее с фонарем, приятель!  Размахиваешь  им,
точно кадилом!
     Хью уже успел дойти до башни. Крепче зажав фонарь  в  руке,  он  первый
стал подниматься по лестнице, время от времени оборачиваясь, чтобы посветить
другим. Шедший за ним мистер Хардейл не очень-то благосклонно посматривал на
хмурое лицо Хью, а тот отвечал ему еще более неприязненными взглядами.
     Винтовая лестница вела в  маленькую  прихожую,  а  из  нее  был  ход  в
комнату, в которой горела лампа.  Мистер  Хардейл  вошел  первый  и  сел  за
письменный стол, на то же место, где сидел, когда услышал звонок.
     - Входите, - сказал  он  Джону,  который,  стоя  на  пороге,  отвешивал
поклоны. - А ты побудь  там,  в  прихожей,  -  поспешно  остановил  он  Хью,
вошедшего было вслед за хозяином. - Уиллет, зачем вы привели с  собой  этого
парня?
     - Видите ли, сэр, - подняв брови, ответил Джон так  же  тихо,  как  был
задан вопрос. - Он - надежная охрана.
     - Сомневаюсь. Не очень-то  ему  доверяйте,  -  сказал  мистер  Хардейл,
глянув издали на Хью. - Не нравятся мне его глаза.
     - В глазах у него смекалки нет, это верно, - мистер  Уиллет  критически
взглянул через плечо на орган зрения, о котором шла речь.
     - И недобрые они, уверяю вас,  -  сказал  мистер  Хардейл.  Затем,  уже
громко, обратился к Хью: - Подожди в прихожей, друг, да закрой дверь.
     Хью пожал плечами и вышел с презрительной миной, ясно показывавшей, что
он или подслушал, или догадался, о чем они шептались.  Когда  он  закрыл  за
собой дверь, мистер Хардейл повернулся к Джону  и  попросил  его  объяснить,
зачем он пришел, но потише, потому что парень, наверное, уже навострил уши.
     После этого предостережения мистер  Уиллет  елейным  шепотом  рассказал
все,  что  слышал  в  этот  вечер.  Он  особенно   подчеркивал   собственную
прозорливость, а так же свою глубокую преданность семье Хардейл и заботу  об
их спокойствии и счастье. Рассказ взволновал слушателя гораздо  больше,  чем
ожидал Джон. Мистер Хардейл то вставал и начинал ходить из угла в  угол,  то
снова садился, требовал, чтобы Джон  как  можно  точнее  повторил  подлинные
слова Соломона, и вообще казался настолько расстроенным и встревоженным, что
даже мистер Уиллет был поражен.
     - Очень хорошо, что вы уговорили их  держать  все  в  тайне,  -  сказал
мистер Хардейл, выслушав его. -  Это  просто  дурацкий  бред  безмозглого  и
суеверного звонаря, который потерял голову от  страха.  Но  такие  россказни
могут встревожить мисс Эмму, если дойдут до нее, хотя  и  она,  конечно,  не
примет  их  всерьез.  Вся  эта  история  слишком  живо  напоминает  о  нашем
несчастье, и мы не можем отнестись к  ней  равнодушно.  Вы  поступили  очень
разумно, Уиллет, и оказали мне большую услугу. Я вам очень благодарен.
     Это превосходило самые оптимистические расчеты Джона, но ему  хотелось,
чтобы мистер  Хардейл,  говоря  так,  смотрел  ему  в  глаза,  как  человек,
действительно полный благодарности, а  тот  ходил  взад  и  вперед,  говорил
отрывисто и часто останавливался, затем снова начинал стремительно шагать  с
рассеянным видом, словно почти не сознавал, что он говорит и делает.
     Такое поведение мистера Хардейла сильно смущало Джона, и он долго сидел
молча, не зная, как быть дальше. Наконец он поднялся.  Мистер  Хардейл  одно
мгновение смотрел на него так, словно совсем забыл о его присутствии,  затем
пожал ему руку и открыл перед ним дверь. Хью спал (или  притворялся  спящим)
на полу в прихожей. При входе хозяина он вскочил,  накинул  свою  попону  и,
взяв палку и фонарь, подошел к двери на лестницу.
     - Постойте-ка, - сказал мистер Хардейл Джону, может, ваш  слуга  выпьет
чего-нибудь?
     - Выпьет ли? Да он вылакал бы всю Темзу, если бы в ней было  что-нибудь
покрепче воды, - ответил Джон. - Но лучше не давайте ему сейчас ничего, сэр.
Вернемся домой, тогда и выпьет.
     - Ну, вот еще! Полдороги уже пройдено, так почему мне нельзя выпить?  -
запротестовал Хью. - Какой вы упрямый, хозяин! Да я дойду скорее, если выпью
стаканчик. Давайте, сэр, давайте!
     Так как Джон молчал, мистер Хардейл вынес  из  комнаты  стакан  вина  и
подал Хью, а тот, взяв его, пролил несколько капель на пол.
     - Не можешь вести себя поаккуратнее в порядочном доме?  Чего  ты  льешь
вино на пол? - сказал Джон.
     - За здоровье хозяина этого дома, -  сказал  Хью,  подняв  стакан  выше
головы и глядя в упор на мистера Хардейла. - 3а дом  и  его  хозяина!  -  Он
пробормотал еще что-то про себя, допил вино и, молча поставив пустой  стакан
на стол, первый стал сходить с лестницы.
     Джон был крайне шокирован  развязностью  своего  слуги,  но  видя,  что
мистер Хардейл не обратил внимания на слова и  поведение  Хью  и  мысли  его
заняты другим, он не стал извиняться и молчал все время, пока они спускались
вниз и шли по дорожке. Выйдя за ворота, они  остановились,  и  Хью  посветил
мистеру Хардейлу, запиравшему изнутри калитку. Тут только Джон с  удивлением
заметил (и впоследствии часто рассказывал об этом своим друзьям), что мистер
Хардейл бледен, как смерть, что у него измученный вид и за эти полчаса  лицо
его изменилось до неузнаваемости.
     Они с Хью вышли на дорогу. Шагая за своим телохранителем,  Джон  Уиллет
сосредоточенно размышлял о только  что  виденном,  как  вдруг  Хью  поспешно
оттащил его в сторону, и почти в тот же миг мимо проскакали  трое  всадников
так близко, что один, проезжая, чуть не задел  его  за  плечо.  Увидев  двух
пешеходов, все трое круто осадили лошадей и остановились, поджидая  Джона  и
Хью.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

     Увидев, что всадники, ловко повернув лошадей, остановились все  трое  в
ряд на узкой дороге, ожидая, пока он и Хью подойдут  ближе,  Джон  Уиллет  с
необычной для него быстротой пораскинул умом и решил,  что  это  разбойники.
Будь Хью вооружен не  тяжелой  дубинкой,  а  мушкетоном,  хозяин  несомненно
приказал бы ему стрелять наудачу, а сам, под этим  прикрытием,  поспешил  бы
спастись бегством. Но, так как он и его телохранитель оказались в невыгодном
положении, он благоразумно пустил в ход иную тактику, шепнув Хью,  чтобы  он
поговорил с этими людьми как можно  вежливее  и  миролюбивее.  Следуя  этому
наказу, Хью выступил вперед и, вертя дубиной перед  самым  носом  ближайшего
всадника, грубо спросил, с какой стати он и его  товарищи  мчатся  так,  что
чуть их не задавили, и чего они вообще  рыщут  по  большой  дороге  в  такой
поздний час.
     Тот, к кому он обращался, начал уже было  сердитую  фразу  в  таком  же
духе, но средний всадник перебил его и  спросил  громко  и  властно,  однако
вовсе не резко:
     - Скажите, пожалуйста, это дорога в Лондон?
     - Если не собьетесь с нее, попадете в Лондон, -отвечал Хью все  так  же
грубо.
     - Эге, брат, - сказал тот же всадник, - ты, я вижу, порядочный  невежа.
Да англичанин ли ты? Если бы ты не говорил на нашем языке,  я  бы  сильно  в
этом усомнился.  Твой  спутник,  наверное,  ответит  нам  вежливее.  Что  вы
скажете, приятель?
     - Скажу, что это действительно дорога в Лондон, сэр, -  отозвался  Джон
и, оборотясь  к  Хью,  добавил  вполголоса:  -  Жаль,  что  ты  не  оказался
где-нибудь на другой дороге, бездельник! Тебе, видно, жизнь не мила, что  ты
задеваешь трех здоровенных головорезов, которым ничего  не  стоит  затоптать
нас насмерть лошадьми, а потом отвезти наши трупы за десять миль  и  утопить
там?
     - А далеко еще до Лондона? - осведомился всадник.
     - Отсюда не больше как тринадцать миль и по очень хорошей дороге,  сэр,
- заверил его Джон.
     Последнее он прибавил для того, чтобы  всадники  поскорее  пустились  в
путь, но его слова произвели  как  раз  обратное  действие.  Его  собеседник
воскликнул:  "Тринадцать  миль!  Как  далеко!"  -  и  за  этим   последовало
нерешительное молчание.
     - Скажите, - начал  тот  же  джентльмен,  -  нет  ли  здесь  поблизости
какого-нибудь постоялого двора?
     Услышав слова  "постоялый  двор",  Джон  удивительно  быстро  воспрянул
духом, и все его страхи рассеялись, как дым. В нем заговорил хозяин.
     - Постоялых дворов нет, - сказал он  с  ударением.  А  есть  гостиница,
одна-единственная: "Майское Древо". Вот уж,  можно  сказать,  гостиница!  Не
часто встретишь такую.
     - Не вы ли ее хозяин? - спросил всадник с улыбкой.
     - Так точно, сэр, - подтвердил Джон,  недоумевая,  как  незнакомец  мог
догадаться об этом.
     - И далеко отсюда до вашего "Майского Древа"?
     - С милю, не больше, - Джон хотел уже добавить  "и  по  лучшей  в  мире
дороге", но тут неожиданно вмешался третий всадник, до сих  пор  державшийся
несколько позади:
     - А найдется у  вас,  хозяин,  вполне  удобная  кровать?  И  можете  вы
поручиться, что постель будет хорошо проветрена и что на ней ночевали только
почтенные и безупречные люди?
     - У меня в гостинице других и не  бывает,  сэр.  Проходимцев  и  всякую
рвань мы на порог не пускаем, отвечал Джон. - А что касается кровати...
     - Скажем, трех кроватей, - вставил  тот,  кто  первый  задал  вопрос  о
гостинице. - Если мы у вас остановимся, нам  понадобятся  три.  Мой  товарищ
напрасно справился только об одной.
     - Нет, нет, милорд, вы слишком добры, слишком заботливы! Ваша  жизнь  в
эти тяжкие времена так дорога и нужна народу, что нельзя ее ставить на  одну
доску с такой ничтожной и бесполезной жизнью,  как  моя.  На  вас  возложено
великое, святое дело, милорд, вы его главный  защитник,  наш  авангард,  наш
вождь и глава. А дело идет о спасении наших алтарей и домашних очагов, нашей
страны и нашей веры. Позвольте же  мне  спать  на  стульях,  на  ковре,  где
попало. Если я простужусь или схвачу лихорадку, никто  не  станет  горевать.
Если Джон Груби заночует хоть под открытым небом, это  не  вызовет  никакого
ропота в народе. А к лорду Джорджу Гордону прикованы глаза  и  мысли  сорока
тысяч человек на нашем  острове,  не  считая  женщин  и  детей,  и  все  они
ежедневно от восхода до заката солнца молят бога сохранить  вам  здоровье  и
силы. Милорд, тут говоривший приподнялся на стременах -  наше  дело  славное
дело, и нельзя о нем  забывать.  Это  дело  великое,  милорд,  и  нельзя  им
рисковать, это дело священное, и ничто нас не заставит изменить ему, милорд.
     - Да, дело  наше  священно,  -  воскликнул  лорд  Гордон,  торжественно
обнажая голову. - Аминь!
     -  Джон  Груби,  -  тоном  кроткого   упрека   произнес   сладкоречивый
джентльмен. - Разве вы не слышали, что милорд сказал "аминь"?
     - Слышал, сэр, - отозвался третий всадник, сидя в седле неподвижно, как
истукан.
     - Так почему же вы не повторили за ним "аминь"?
     Джон Груби, не отвечая, смотрел куда-то в пространство.
     - Право, вы меня поражаете, Груби, - продолжал тот же джентльмен.  -  В
такие тяжкие времена,  когда  наша  королева-девственница,  Елизавета,  льет
слезы в своей могиле, а Кровавая Мария* с мрачным и грозным ликом  шествует,
торжествуя...
     - Эх, сэр, - сердито перебил его Джон Груби, нашли время толковать  про
Кровавую Марию, когда милорд промок до костей и  устал  от  трудной  дороги!
Одно из двух - либо едемте  сейчас  в  Лондон,  либо  останемся  ночевать  в
гостинице, иначе на совести этой злосчастной Кровавой Марии будет еще  новый
грех, а она уж и без того, лежа в могиле, наделала, кажется,  больше  вреда,
чем за всю свою жизнь.
     Тут мистер Уиллет (он  еще  никогда  в  жизни  не  слыхал,  чтобы  люди
произносили столько слов подряд, да еще с  таким  жаром,  как  сладкоречивый
спутник милорда, и у него сейчас голова шла кругом, отказываясь воспринять и
переварить все, что тут говорилось)  собрался  с  мыслями  настолько,  чтобы
сообщить путешественникам, что в "Майском Древе" они найдут  сколько  угодно
места и всевозможные удобства: хорошие кровати, первосортные вина,  отличный
уход и за людьми и за лошадьми, комнаты большие и небольшие, обеды,  которых
почти не приходится ждать, превосходные конюшни и каретный сарай  с  крепким
запором.  Словом,  старый  Джон  процитировал  все   рекламные   объявления,
красовавшиеся на стенах его гостиницы, объявления, которые он за  сорок  лет
успел выучить наизусть и повторял довольно бойко. В то время как он  пытался
придумать еще что-нибудь в том же духе, джентльмен,  первым  заговоривший  с
ним, обратился к другому, сладкоречивому:
     - Ну, как, Гашфорд,  заночуем  в  этой  гостинице  или  поедем  дальше?
Решайте вы.
     - В таком случае, милорд, я осмелюсь заметить, елейным тоном  отозвался
тот, кого он назвал Гашфордом, - что ради сохранения ваших сил  и  здоровья,
которые потребуются для великой миссии, для нашего святого  и  правого  дела
(тут лорд снова снял шляпу, несмотря на то, что дождь, лил  как  из  ведра),
вам следует хорошенько отдохнуть и подкрепиться.
     - Ну, хорошо. Идите вперед, хозяин, показывайте дорогу, -  сказал  лорд
Джордж Гордон. - А мы поедем за вами шагом.
     - Если позволите, милорд, я поеду впереди,  -  вполголоса  сказал  Джон
Груби. - У этого парня,  что  сопровождает  трактирщика,  рожа  не  очень-то
внушает доверие. Осторожность никогда не мешает.
     - Джон Груби совершенно  прав,  -  вмешался  мистер  Гашфорд,  поспешно
ретируясь за спину лорда. - Вашу драгоценную жизнь нельзя подвергать  риску.
Непременно поезжайте вперед, Джон.  И  если  этот  малый  будет  вести  себя
подозрительно, пустите ему пулю в лоб.
     Джон Груби, ничего не отвечая  и  глядя  куда-то  в  пространство,  как
всегда, когда