е и частый стук дождя и снежной крупы в оконные стекла, слышался
то заунывный шум ветра, от которого дрожали стены, словно сотрясаемые  рукой
гиганта, то хриплый рев морского прибоя; а  то  поднимался  такой  грохот  и
бешеные вихри, что казалось - вся природа обезумела; затем вихри с протяжным
воем улетали прочь, и ненадолго наступало затишье.
     Весело сияли в тот вечер огни "Майского Древа", хотя никто  не  мог  их
видеть, ибо дорога была безлюдна. Да будет благословенна ветхая занавеска на
окне, красная, как жаркое пламя, как рубин, -  сквозь  нее  смешанный  поток
яркого света, шедший от огня в камине, свечей, и,  кажется,  даже  от  яств,
бутылок и веселых лиц, сиял приветливо манящим оком в мрачной пустыне  ночи.
А внутри! Какой ковер сравнится с хрустящим под ногами песком, какая  музыка
- с веселым потрескиванием дров в камине, какой аромат духов - с аппетитными
запахами из кухни, какое тепло погожего дня -  с  живительным  теплом  этого
дома? Благословенный старый дом, как стойко он  выдерживал  натиски  стихий!
Сердитый ветер бесновался и гудел вокруг его крепкой  крыши,  наскакивал  на
широкие трубы,  а  те,  как  ни  в  чем  не  бывало,  выбрасывали  из  своих
гостеприимных недр огромные клубы дыма и вызывающе пыхтели прямо ему в лицо;
он с грохотом сотрясал все здание, словно жаждал запугать веселый  огонек  в
окне, но огонек не сдавался и, казалось, назло ему разгорался еще ярче.
     А как описать изобилие благ земных в этой прекрасной гостинице,  размах
и щедрость во всем! Мало того, что в большущем камине пылал  огонь,  -  и  в
изразцах, которыми камин был выложен, так же ярко горели и  плясало  пятьсот
веселых огней. Мало того, что красная занавеска  не  впускала  сюда  мрак  и
ярость ненастной ночи и придавала комнате веселый и уютный вид  -  в  крышке
каждой кастрюли, каждом подсвечнике, в медной, оловянной,  жестяной  посуде,
развешанной по стенам, отражались  бесчисленные  красные  занавески,  словно
загоравшиеся при каждой вспышке пламени, так  что,  куда  ни  глянь,  пылали
бесконечные ленты яркого пурпура. И  в  старых  дубовых  панелях  и  балках,
стульях и скамьях отражался этот пурпурный свет, - только более  тусклого  и
темного  тона;  огни  и  красные  занавески  отражались   даже   в   зрачках
собеседников, в их пуговицах, в вине, которое они пили, и  трубках,  которые
они курили.
     Мистер Уиллет сидел на том же месте, на котором сиживал пять лет назад,
так же устремив глаза на неизменный котел. Сидел здесь с тех пор,  как  часы
пробили восемь, и не подавал никаких признаков жизни, кроме шумного дыхания,
сильно напоминавшего храп, хотя он вовсе не спал и даже по временам подносил
ко рту стакан или выколачивал трубку и снова набивал ее  табаком.  Было  уже
половина одиннадцатого. Как и прежде, мистеру  Уиллету  составляли  компанию
мистер Кобб и долговязый Фил Паркс, и за два с половиной часа никто  из  них
трех не вымолвил ни единого слова.
     Быть может, люди, которые в течение многих лет встречаются  в  одной  и
той же обстановке, сидят на тех же местах и делают одно и  то  же,  обретают
какое-то  шестое  чувство  или  заменяющую  его   таинственную   способность
воздействовать друг на друга? Этот  вопрос  могут  решить  только  философы.
Достоверно только то, что старый Джон Уиллет, мистер  Паркс  и  мистер  Кобб
считали себя самыми занимательными и веселыми собеседниками и, пожалуй, даже
- людьми величайшего ума. Достоверно и то,  что  они,  сидя  у  огня,  часто
переглядывались, словно между ними происходил беспрерывный обмен мыслями,  и
ни один из них отнюдь не считал себя и соседей молчаливыми. Встречая  взгляд
другого, каждый кивал ему, словно говоря:  "Вы  чрезвычайно  ясно  высказали
свое мнение, сэр, и я с вами совершенно согласен".
     В комнате было так тепло, табак был так хорош, а огонь в  камине  горел
так приятно, что мистер Уиллет  задремал.  Но,  так  как  в  силу  давнишней
привычки, он в совершенстве владел искусством курить  во  сне,  а  дышал  он
одинаково шумно, когда не спал и когда спал, - разке только с той  разницей,
что во сне дыхание у  него  иногда  на  миг  застопоривалось  (вроде  как  у
плотника застопоривается работа, когда  он,  стругая  дерево,  наткнется  на
сучок), - то никто из его товарищей не заметил, что  он  спит,  пока  мистер
Уиллет не наткнулся на такой "сучок" и на миг перестал храпеть.
     - Дрыхнет наш Джонни, - шепотом заметил мистер Паркс.
     - Как сурок, - подтвердил мистер Кобб.
     Никто из них не вымолвил больше ни слова, пока  у  мистера  Уиллета  не
вышла опять заминка с дыханием и на сей раз такая долгая, что  она  чуть  не
вывела  его   из   равновесия.   Однако   он   в   конце   концов   каким-то
сверхъестественным усилием преодолел ее и не проснулся.
     - Удивительно крепкий у него сон, - сказал мистер Кобб.
     Мистер Паркс, вероятно не уступавший в этом отношении  Джону,  довольно
пренебрежительно буркнул: "Ну, не очень-то!" - и  уставился  на  объявление,
наклеенное над каминной полкой. Объявление это украшал рисунок некий  отрок,
весьма юный на вид, улепетывал во всю прыть с надетым на палку узелком через
плечо, а рядом, для пущей ясности, изображен был дорожный столб и  указатель
со стрелкой. Мистер Кобб устремил взгляд туда же и долго созерцал объявление
с таким интересом, словно видел  его  впервые.  Документ  этот  сочинил  сам
мистер Уиллет после исчезновения своего сына  Джозефа:  в  нем  он  оповещал
аристократию, и  мелкое  дворянство,  и  все  население  вообще,  при  каких
обстоятельствах сын его сбежал из дому, описывал его костюм и наружность,  и
обещал вознаграждение в пять фунтов тому или тем, кто его схватит и доставит
в гостиницу "Майское Древо" в Чигуэлле, или же засадит в одну из королевских
тюрем, пока отец его не востребует. В объявлении мистер Уиллет, несмотря  на
доводы и уговоры друзей, упорно именовал своего  сына  "мальчишкой"  -  мало
того, указывал его рост на полтора-два фута  ниже  подлинного.  Этими  двумя
неточностями, вероятно, в известной мере и объяснялось то, что  Джо  не  был
пойман, зато в Чигуэлл доставили в разное время не менее  сорока  пяти  юных
беглецов в возрасте от шести до двенадцати лет, и это  стоило  Джону  немало
денег.
     Мистер  Кобб  и  мистер  Паркс  многозначительно  посматривали  то   на
объявление, то друг на друга, то на старого Джона. С того  дня,  как  мистер
Уиллет собственноручно расклеил свое сочинение, он ни словом, ни взглядом не
напоминал никому о бегстве Джо и никак не поощрял к этому других. Окружающие
понятия не имели, что думает Джон об этом событии, вспоминает он о  нем  или
забыл все так прочно, словно ничего и не случилось. Поэтому, даже  когда  он
спал, никто не  решался  при  нем  упоминать  об  этом,  и  сейчас  его  два
закадычных друга только молча смотрели на объявление.
     Мистер Уиллет между тем наткнулся во сне на целое скопление "сучков", и
было совершенно ясно, что он сейчас или  проснется,  или  умрет.  Он  выбрал
первое и открыл глаза. - Подождем еще пять минут, - сказал он, - и, если  он
не явится, будем ужинать без него.
     Тот, о ком это было сказано, упоминался в их разговоре в  восемь  часов
вечера, то есть ровно два с половиной часа тому  назад.  Но  Паркс  и  Кобб,
привыкшие к та кому стилю беседы, ответили, не задумываясь,  что  Соломон  в
самом деле очень опаздывает и непонятно, что могло его задержать.
     - Надеюсь, его не унесло ветром,  -  сказал  Паркс.  Сегодняшний  ветер
легко может сбить с ног такого человечка, как Соломон. Слышите,  как  ревет?
Ох, натворит он бед сегодня ночью в лесу, и завтра  на  земле  будет  лежать
немало хворосту.
     - В моей гостинице, полагаю, он ничего  не  натворит,  сэр,  -  отрезал
Джон. - Пусть только попробует... Это что еще за шум?
     - Ветер, - воскликнул Паркс. - Воет, как человек. И так весь вечер.
     - Слыхали вы когда-нибудь, - спросил Джон после минутного  раздумья,  -
чтобы ветер кричал "Майское Древо"?!
     - Ну, где же это слыхано! - возразил Паркс.
     - А чтобы ветер кричал "Эй!"?
     - Нет, и этого никогда не слыхал.
     - Очень хорошо, сэр,  -  продолжал  с  прежней  невозмутимостью  мистер
Уиллет. - Тогда помолчите минутку, и вы ясно услышите, как ветер - если  это
ветер, по-вашему, - кричит эти три слова.
     Мистер Уиллет был прав. После минуты  напряженного  ожидания  они  ясно
услышали сквозь рев бури крик, такой пронзительный, отчаянный, что было ясно
- это кричит человек в сильной тревоге  или  страхе.  Все  трое  побледнели,
переглянулись, притаили дыхание. Но ни один не двинулся с места.
     И в этот-то критический момент мистер Уиллет проявил  ту  силу  духа  и
замечательную находчивость, которыми так восхищал  всех  друзей  и  соседей.
Некоторое время он молча смотрел на Паркса и Кобба, затем, сжав руками щеки,
испустил такой рев, что в комнате задребезжали стекла и загудели  балки  под
потолком.  Этот  протяжный  крик,  жуткий,  оглушительный,  как  гонг,   был
подхвачен ветром, ему со всех сторон долго вторило эхо, и ночь стала еще  во
сто раз шумнее. Джон, у которого от сильной натуги вздулись жилы на висках и
шее, а лицо, налившись кровью, стало багровым, придвинулся к  огню  и,  грея
спину, сказал с достоинством:
     - Если это кому-нибудь поможет, - тем лучше. Если  нет  -  очень  жаль.
Может,  кто  из  вас,  джентльмены,  хочет  выйти  и  посмотреть,  что   там
приключилось? Тогда идите, пожалуйста.  А  меня  это  не  интересует,  я  не
любопытен.
     В эту минуту крик  повторился.  Он  слышался  все  ближе  и  ближе,  и,
наконец, кто-то пробежал под окном, поднял щеколду, открыл и затем  с  силой
захлопнул входную дверь.  В  комнату  ворвался  Соломон  Дэйзи  с  зажженным
фонарем в руке. Одежда его была в полном беспорядке, и с нее  ручьями  текла
вода.
     Маленький причетник являл собой настоящее олицетворение ужаса. Лицо его
было пепельно-серо и усеяно крупными каплями пота,  колени  подгибались,  он
весь трясся и не мог выговорить ни слова, - стоял, тяжело  переводя  дух,  и
смотрел на всех таким безжизненным взглядом, что заразил страхом  остальных,
хотя они не знали, в чем дело. Ужас отразился на их  лицах,  и  они  во  все
глаза смотрели на Соломона, не решаясь задать  ему  вопрос.  Наконец  старый
Джон, словно взбесившись, ухватил его за шарф  и  стал  трясти  так,  что  у
Соломона даже зубы застучали.
     - Говорите, что случилось, или я вас пришибу на месте! - крикнул  Джон.
- Если вы сию секунду не скажете, в чем дело, сэр, я  окуну  вас  головой  в
котел. Чего глаза таращите, как смеете  пугать  людей?  За  вами  кто-нибудь
гонится? Да отвечайте же, или я вас сейчас задушу!  Мистер  Уиллет  в  своем
исступлении был близок к тому, чтобы выполнить эту  угрозу  буквально,  -  у
Соломона Дэйзи уже закатились глаза, и он хрипел,  как  удавленник.  Но  оба
свидетеля этой сцены, немного  опомнившись,  силой  оторвали  Джона  от  его
жертвы и усадили  причетника  в  кресло.  Соломон,  опасливо  поглядывая  по
сторонам, слабым голосом попросил дать ему чего-нибудь выпить, а  главное  -
тотчас запереть входную дверь и заложить болтами ставни. Вторая просьба была
не такого сорта, чтобы  успокоить  слушателей  или  способствовать  веселому
настроению; они ее исполнили  с  величайшей  поспешностью,  подали  Соломону
стопку горячего, как кипяток, бренди с водой и ждали, что он скажет.
     - Ах, Джонни! - начал Соломон, схватив мистера Уиллета за руку.  -  Ах,
Паркс,  ах,   Томми!   И   дернула   меня   нелегкая   уйти   отсюда!   Ведь
сегодня-девятнадцатое марта! Понимаете, девятнадцатое марта!
     Они придвинулись  к  огню,  а  Паркс,  сидевший  ближе  всех  к  двери,
вздрогнул и глянул на нее через плечо. Мистер Уиллет  сердито  спросил  его,
какого  черта  он  оглядывается,  затем,  невольно  пробормотав:   "Господи,
прости!" - сам покосился на дверь и еще ближе придвинулся к остальным.
     - Когда я выходил вечером отсюда, я и не вспомнил, какое сегодня число,
- начал Соломон Дэйзи. - А ведь вот уже двадцать семь лет  я  в  этот  вечер
никогда не хожу один в церковь.  Люди  говорят,  что  мертвецы,  которые  не
обрели покой в могиле, празднуют годовщину своей  смерти  -  все  равно  как
живые празднуют день рождения... Ох, как воет ветер!..
     Никто не отозвался. Все глаза были прикованы к лицу Соломона.
     - Уже по одной только  погоде  можно  было  догадаться,  какое  сегодня
число. Ни разу в году  не  бывает  такой  ужасной  бури,  как  в  эту  ночь.
Девятнадцатого марта я никогда не сплю спокойно.
     - Я тоже, - тихо вставил Том Кобб, - Ну, рассказывай дальше.
     Соломон Дэйзи поднес стакан к губам, отпил немного, поставил его на пол
(рука у него дрожала,  ложечка  звякнула  громко,  как  колокольчик),  затем
продолжал:
     - Говорил же я вам, - девятнадцатого марта всегда что-нибудь напоминает
о несчастье в Уоррене. Ну, вот,  и  сегодня  -  думаете,  случайно  я  забыл
завести башенные часы? Никогда такого со мной не случалось в другое время, -
а ведь эти дурацкие часы приходится заводить каждый божий день!  Так  почему
же именно сегодня это вылетело у меня из головы?
     Идя отсюда в церковь, я спешил как только мог, потому что надо было еще
сначала зайти домой за ключами. Вею дорогу дождь и ветер так меня  донимали,
что временами я еле держался на ногах. Наконец я добрался до  церкви,  отпер
дверь и вошел. По дороге я не встретил  ни  одной  живой  души,  и  вы  сами
понимаете, как мне было жутко. Никто из вас не  хотел  пойти  со  мной,  как
будто предчувствовал, что случится.
     Ветер так бесновался, что мне с  трудом  удалось  захлопнуть  церковную
дверь, навалившись на нее всем  телом,  да  и  то  она  дважды  раскрывалась
настежь, я еле мог ее удержать и готов был поклясться, что кто-то толкает ее
снаружи.  Наконец  я  ее  все-таки  захлопнул,  повернул  ключ  и  пошел  на
колокольню заводить часы как раз вовремя: не приди я, они бы  через  полчаса
остановились. Беру я, значит, свой фонарь, собираюсь уходить, - и тут только
вспомнил, что сегодня - девятнадцатое марта, да так неожиданно,  словно  кто
меня толкнул или по голове стукнул. И в эту самую минуту слышу снаружи голос
- как будто из могилы на погосте...
     Тут старый Джон торопливо перебил рассказчика  и,  обратясь  к  мистеру
Парксу (тот сидел против  него  и  смотрел  поверх  его  головы  на  дверь),
спросил, не будет ли он любезен объяснить, что именно он там  видит.  Мистер
Паркс извинился и заверил его, что он ни на что не  смотрит,  а  просто  так
слушает, на что мистер Уиллет с негодованием заметил, что  слушать  с  таким
выражением на лице - манера не очень-то приятная, и если у я;  мистер  Паркс
не может иначе, пусть лучше  закроет  лицо  носовым  платком.  Мистер  Паркс
покорно согласился сделать это, если потребуется, и  Джон  Уиллет  предложил
Соломону рассказывать дальше.  Тот  подождал,  пока  утихнет  сильный  порыв
ветра, потрясший, казалось, до основания даже этот крепкий дом, и продолжал:
     - Не вздумайте уверять, что это мне почудилось или что я какой-то  звук
принял за человеческий голос.  Я  слышал,  как  ветер  свистит  под  сводами
церкви. Слышал, как колокольня скрипит  и  трещит,  как  дождь  барабанит  в
стены. Я видел, что колокола дрожат и веревки качаются взад и вперед. И  так
же ясно я слышал этот голос.
     - А что же он говорил? - спросил Том Кобб.
     - Не знаю. Может, он и не говорил ничего. Это был крик - ну,  вот,  как
вскрикнет человек иной раз со сна или когда увидит что-нибудь страшное. Крик
облетел вокруг церкви и замер где-то вдали.
     - Ничего в этом нет  особенного,  -  сказал  Джон,  переводя  дух  и  с
облегчением осматриваясь кругом.
     - Может, и нет, - отозвался Соломон. - Но это еще не все.
     - А что еще? - спросил Джон, перестав утирать лицо фартуком. - Что  еще
вы нам расскажете?
     - То, что видел.
     - Видел! - повторили хором все три слушателя и наклонились ближе.
     - Хочу я, значит, выйти из церкви, - сказал Соломон с таким  выражением
лица, что невозможно было усомниться в его искренности,  -  открываю  дверь,
очень быстро открываю, чтобы захлопнуть ее раньше, чем опять налетит  ветер,
- и вдруг мимо меня промелькнула какая-то фигура, так близко, что стоило мне
протянуть палец, и я мог бы до нее дотронуться. Голова у этого человека была
непокрыта - в такую-то непогоду! - и он, пробегая, обернулся и посмотрел мне
прямо в глаза. Это было привидение - да, призрак!
     - Чей же? - в один голос крикнули все трое.
     Рассказчик, дрожа, откинулся  на  спинку  стула  и  отмахивался  рукой,
словно умоляя, чтобы его больше ни о чем  не  спрашивали.  Он  был  в  таком
волнении, что ответ его расслышал один только Джон Уиллет,  сидевший  с  ним
рядом. - Да кто же, кто это был? - повторяли Паркс  и  Том  Кобб,  с  жадным
любопытством глядя то на Соломона, то на мистера Уиллета.
     - Джентльмены, - сказал, наконец, мистер Уиллет. помолчав, -  нечего  и
спрашивать. Это был призрак убитого. Сегодня ведь девятнадцатое марта.
     Некоторое время царило глубокое молчание.
     - Если хотите знать мое мнение, - подал голос Джон, -  всем  нам  лучше
держать язык за зубами. Такие истории не понравятся  в  Уоррене.  Будем  все
помалкивать, иначе наживем беды, а Соломон может потерять место. Так ли  это
было, как он рассказывает, или ему только померещилось, -  все  равно  никто
ему не поверит. Да я и сам не думаю, - тут мистер Уиллет оглядел все углы, и
по лицу его видно было, что он, как некоторые другие философы, вовсе не  так
уж верит в свою теорию, -  не  думаю,  чтобы  дух  разумного  человека  стал
бродить в такую погоду. Во всяком случае, я на его месте не стал бы.
     Однако эта еретическая теория  вызвала  горячие  протесты  трех  друзей
Джона, и они привели множество примеров, доказывающих,  что  призраки  любят
появляться именно в ненастные ночи. А мистер Паркс  (у  которого  в  роду  с
материнской стороны  имелось  фамильное  привидение)  при  обсуждении  этого
вопроса приводил такие глубокомысленные доводы и яркие  примеры,  что  Джону
пришлось бы позорно капитулировать, если  бы  его  не  спасло  своевременное
появление на столе ужина, за который все принялись  с  ужасающим  аппетитом.
Даже  Соломон  Дэйзи  под  живительным  действием  света,  тепла,  бренди  и
приятного общества настолько оправился от потрясения, что мог  уже  с  самым
похвальным усердием орудовать ножом и вилкой и так энергично  отдавал  честь
яствам и напиткам, что нечего было  опасаться  никаких  вредных  последствий
пережитого им испуга.
     После ужина они снова уселись перед камином  и,  как  водится  в  таких
случаях, Соломону стали наперебой задавать "наводящие" вопросы, рассчитанные
на  то,  чтобы  разукрасить  его  приключение  еще   новыми,   страшными   и
необычайными подробностями. Однако Соломон Дэйэи, несмотря на все искушения,
стойко держался своей  первой  версии  и  повторял  ее  много  раз  с  очень
незначительными изменениями и клятвенными уверениями, что все это - истинная
правда. Так что в конце концов эта история  стала  казаться  слушателям  еще
более поразительной. Соломон был совершенно согласен с Джоном Уиллетом,  что
разглашать ее не следует, только, если призрак появится  снова,  надо  будет
немедленно посоветоваться со священником. Они торжественно поклялись молчать
обо  всем.  А  так  как  большинству  людей  нравится  быть  посвященными  в
какую-либо тайну - ведь это как бы повышает их престиж, - то друзья Соломона
приняли это решение с удивительным единодушием.
     За разговорами они просидели гораздо позднее обычного часа, и пора было
расходиться. Соломон Дэйзи, вставив в свой фонарь  новую  свечу,  отправился
домой под охраной долговязого Фила Паркса и  мистера  Кобба,  трусивших  еще
больше, чем он сам. А мистер Уиллет, проводив их до дверей, вернулся на свое
место, чтобы при п