нутку  для  беседы?
Весьма важные и весьма огорчительные для меня причины вынуждают меня просить
об этом.
     Как неискушенная  во  лжи,  молодая  и  чистая  сердцем  девушка  могла
усомниться в искренности этого джентльмена, если в голосе его слышала слабое
эхо другою голоса, так хорошо знакомого и дорогого ей? Она наклонила  голову
в знак согласия и остановилась на дорожке, опустив глаза.
     - Отойдем  немного  в  сторону  -  вон  туда,  под  деревья.  Позвольте
предложить вам руку-это рука старого и,  поверьте,  мисс  Хардейл,  честного
человека.
     В ответ на эти слова она подала ему руку, и он подвел  ее  к  ближайшей
скамье.
     - Вы меня пугаете, сэр, - сказала она тихо, - надеюсь, вы пришли  не  с
дурными вестями?
     - Ничего такого, чего вы опасаетесь, - ответил, ми стер Честер,  садясь
рядом с ней. - Эдвард здоров, с ним все благополучно. Я, разумеется,  именно
о нем хочу говорить с вами. Но я вовсе не вестник несчастья.
     Девушка ничего не сказала  и  только  слегка  кивнула  головой,  словно
приглашая его продолжать.
     - Я  сознаю,  что  положение  мое  невыгодно.  Поверьте,  дорогая  мисс
Хардейл, я не настолько еще забыл свою молодость и  чувства,  которые  тогда
волновали меня, чтобы не  понимать,  что  вы  настроены  против  меня.  Вам,
конечно, описывали меня, как расчетливого, холодного эгоиста...
     - Никогда, сэр,  -  перебила  его  мисс  Хардейл,  уже  совсем  другим,
решительным тоном. - Никогда я не слышала о вас от Эдварда ни одного резкого
или непочтительного слова. Вы очень несправедливы к сыну, если считаете  его
способным на какую бы то ни было низость или коварство.
     - Извините, моя дорогая, но ваш дядя...
     - И мой дядя тоже не такой человек, - возразила мисс Хардейл, вспыхнув.
- Не в его характере исподтишка наносить удары  в  спину,  и  не  в  моем  -
одобрять подобные вещи.
     Говоря это, она встала и хотела  уйти,  но  мистер  Честер  удержал  ее
спокойным и вежливым жестом и стал умолять, чтобы она его выслушала, да  так
горячо и убедительно, что она быстро сдалась и снова села на скамью.
     - Ах, Нэд, Нэд! И эту чистую, благородную, бесхитростную душу ты можешь
так легкомысленно ранить! -  изрек  мистер  Честер,  подняв  глаза  к  небу.
Стыдись, стыдись, сын мой!
     Девушка быстро повернулась  к  нему  с  разгневанным  видом,  глаза  ее
засверкали. А в глазах мистера Честера стояли слезы, но  он  тотчас  смахнул
их, словно стыдясь своей слабости, и посмотрел на мисс Хардейл с восхищением
и состраданием.
     - Никогда не думал, что ветреность, свойственная юности,  способна  так
меня возмутить, как возмущает сейчас ветреный поступок  сына.  До  нынешнего
дня я не знал настоящей цены женскому сердцу, которое молодые люди так легко
побеждают и так же легко разбивают. Клянусь, никогда я не встречал  в  жизни
девушки, подобной вам. Конечно, отвращение к лжи и вероломству заставило  бы
меня искать этой встречи, хотя бы даже вы были самой ничтожной из женщин. Но
если бы я мог вообразить, что вы такая, - у меня,  пожалуй,  не  хватило  бы
духу встретиться с вами.
     Ах,  если  бы  миссис  Варден  могла   увидеть   сего   добродетельного
джентльмена в ту минуту, когда  он  произносил  эти  слова  с  негодованием,
обрывающимся, дрожащим голосом. Если бы она могла видеть, как  он  стоит  на
солнце с непокрытой головой и с какой энергией расточает свое красноречие!
     С гордо-замкнутым выражением лица, но бледная и  дрожащая,  Эмма  молча
наблюдала за ним. Она не говорила  ни  слова,  не  шевелилась,  -  и  только
глядела на него так, словно хотела заглянуть в самую глубину его души.
     - Я преодолел в себе те естественные  чувства,  которые  замыкают  уста
некоторым людям, и мною руководит  только  долг  и  любовь  к  истине.  Мисс
Хардейл, вы обмануты. Да, вас обманывает ваш  недостойный  избранник  и  мой
негодный сын.
     Она все не говорила ни слова и так же пристально смотрела ему в лицо.
     - Я с самого начала был против того, чтобы он  добивался  вашей  любви.
Будьте ко мне справедливы, дорогая мисс Хардейл, и не забывайте этого. Мы  с
вашим дядей когда-то были врагами, и, если бы я жаждал мести, то сейчас  мог
бы торжествовать. Но с годами  мы  становимся  мудрее  и,  как  мне  хочется
верить, добрее. Поэтому я противился намерениям Эдварда.  Я  предвидел,  чем
это кончится, и пытался, насколько мог, уберечь вас...
     - Говорите прямо, сэр, - сказала, наконец, Эмма, запинаясь. -  Вы  меня
обманываете или сами обманываетесь. Я вам не  верю...  Не  могу,  не  должна
верить.
     - Прежде всего, - начал мистер Честер мягко, -  позвольте  вручить  вам
это письмо, потому что вы, быть может, таите в душе обиду на Эдварда и я  не
хочу этим воспользоваться. Письмо попало ко мне случайно,  по  ошибке,  а  в
нем, как мне сказали, объясняется, почему мой сын  не  ответил  на  одно  из
ваших писем. Боже упаси, - добавил он с  чувством,  -  чтобы  в  вашей  душе
осталось чувство несправедливого гнева. Вам следует узнать - и вы увидите из
письма, что в этом он не виновен.
     Так искренне звучали его слова,  столько  безупречного  благородства  и
прямоты было в поведении мистера Честера, что ему нельзя было не верить -  и
у Эммы сердце упало. Она отвернулась и заплакала.
     -  Дорогая  моя,  -  наклонясь  над  ней,  сказал   мистер   Честер   с
благоговейной нежностью, -  я  был  бы  рад,  если  бы  вместо  того,  чтобы
причинить вам еще больше горя, мог осушить эти слезы и  успокоить  вас.  Мой
сын... я не буду обвинять его в умышленном обмане, потому что люди  молодые,
не раз уже  влюблявшиеся  и  затем  изменявшие,  обыкновенно  поступают  так
безрассудно, почти не сознавая, какое зло они причиняют. Так вот мой грешный
сын хочет нарушить данную вам клятву верности, - да он уже,  собственно,  ее
нарушил. Можно мне ограничиться этим предупреждением, и пусть все идет своим
чередом? Или вы хотите, чтобы я продолжал?
     - Да, пожалуйста, продолжайте, сэр, - отвечала Эмма. - Скажите мне все,
без утайки, вы должны это сделать ради него и ради меня.
     - Дорогая, - мистер Честер еще ближе наклонился к ней и  заговорил  еще
ласковее, - как я был бы рад назвать вас  своей  дочерью,  но...  видно,  не
судьба!  Эдвард  намерен  порвать  с   вами   под   выдуманным,   совершенно
неосновательным  предлогом.  У  меня  есть  тому   доказательство:   письмо,
написанное его рукой. Простите мне то, что я следил за ним, -  я  его  отец,
мне дорог ваш покой и его честь, и другого выхода у меня не было.  Письмо  и
сейчас лежит у него на письменном столе, готовое к отправке. В нем он пишет,
что наша бедность - моя и его бедность, мисс Хардейл,  -  не  позволяет  ему
добиваться вашей руки, и потому он решился не  связывать  вас  больше  вашим
обещанием. Далее он великодушно обещает (как обычно в таких  случаях  делают
все мужчины), что постарается в будущем стать более достойным вашей любви...
и так далее. Словом, в письме этом он не  только  лжет  вам  -  извините  за
откровенность,  но  я  надеюсь  на  вашу  гордость  и  чувство  собственного
достоинства. Отказываясь от вас ради особы,  чье  равнодушие  в  свое  время
уязвило его и толкнуло к вам, он еще разыгрывает из себя жертву собственного
благородства и хочет, чтобы вы поставили ему в заслугу его отречение.
     Эмма снова посмотрела на него с  выражением  оскорбленной  гордости  и,
прерывисто дыша, сказала:
     - Если все это правда, то напрасно он так старается. Я, конечно,  очень
ему благодарна за трогательную  заботу  о  моем  душевном  спокойствии,  но,
право, он слишком добр, - пусть не стесняется и поступает как хочет.
     - В том, что я сказал вам правду,  вы  убедитесь,  когда  получите  его
письмо... А, Хардейл, милый друг, очень рад вас видеть,  хотя  встреча  наша
довольно неожиданна и я оказался здесь по весьма печальному поводу. Надеюсь,
вы здоровы?
     При этих словах молодая девушка подняла глаза, полные слез  и  увидела,
что у скамьи действительно стоит ее дядя. Чувствуя,  что  это  испытание  ей
больше не под силу и что она не может сейчас ни говорить,  ни  слушать,  она
вскочила и пошла к дому, оставив мужчин вдвоем. Они стояли, глядя то друг на
друга, то на удалявшуюся Эмму, и долго ни  один  из  них  не  произносил  ни
слова.
     - Что это значит? Объясните, - сказал наконец мистер Хардейл.  -  Зачем
вы здесь и что вам нужно от нее?
     - Дорогой друг, отозвался мистер Честер, устало садясь на  скамью  и  с
удивительной быстротой переходя  на  свой  обычный  тон,  -  вы  не  забыли,
надеюсь, нашу недавнюю встречу в той чудесной гостинице, владельцем  которой
вы являетесь, - прекрасное заведения для людей с деревенскими  привычками  и
железным здоровьем, которым ни страшна никакая простуда? Вы мне сказали, что
во всех видах лжи и обмана я опытен и изобретателен, как настоящий дьявол. И
я считал - да, я был уверен, что вы  мне  льстите.  Но  сейчас  я  начинаюсь
удивляться вашей проницательности и,  не  хвастая,  могу  сказать:  вы  были
правы. Приходилось вам когда-нибудь разыгрывать  благородное  негодование  и
величайшее чистосердечие? Если нет, то вы понятия не  имеете,  дорогой  мой,
как это утомительно!
     Мистер Хардейл смерил его взглядом, полным холодного презрения.
     - Знаю,  вам  хотелось  бы  уклониться  от  объяснения,  -  сказал  он,
скрестив. - Но мне оно необходимо. Я подожду.
     - Да нет же, нет, друг мой, вам не придется ждать ни  одной  минуты,  -
возразил мистер Честер, небрежно закинув ногу на ногу. - Это проще простого,
и  объяснить  все  можно  в  двух  словах.  Мой  сын  написал   ей   письмо,
мальчишеское, благородное и сентиментальное послание, и оно пока еще лежит у
него на письменном столе, потому что у него не хватает духу отослать его.  Я
позволил себе ознакомиться с содержанием этого письма - думаю что  отцовская
любовь и беспокойство за сына служит достаточным  оправданием.  И  сейчас  я
пересказал письмо вашей  племяннице  -  ах,  Хардейл,  какая  очаровательная
девушка,  настоящий  ангел!  -  и,  конечно,  в  соответствующем  освещении,
выгодном для пашей цели. Теперь дело сделано, и вы  можете  быть  совершенно
спокойны. Посредники  и  пособники  устранены,  самолюбие  вашей  племянницы
уязвлено до  крайности,  ревность  вспыхнула  пожаром...  Разоблачить  обман
некому, а вы подтвердите ей то, что я сказал. Таким образом, после ее ответа
разрыв будет окончательным.  Если  она  получит  письмо  Нэда  завтра  днем,
считайте, что вечером все между ними будет кончено. Можете не благодарить, я
старался для себя. И если я  выполнил  наше  соглашение  со  всем  усердием,
какого только  вы  могли  пожелать,  я  делал  это  из  чисто  эгоистических
побуждений, уверяю вас.
     - Будь оно проклято, это  соглашение!  -  воскликнул  Хардейл.  -  Будь
проклят час, когда я решился на обман и связался с вами. Правда, я  поступил
так из добрых побуждений, и вряд ли вы поймете, чего это мне  стоило,  но  я
ненавижу и презираю себя за это.
     - Ну и горячий же  вы  человек!  -  заметил  мистер  Честер  с  ленивой
усмешкой.
     - Да, горячий. И меня бесит ваше хладнокровие.  Черт  возьми,  если  бы
ваша кровь была горячее, а я не был связан... Ну да ладно, дело  сделано,  -
так вы сказали, и в этом  случае  вам  можно  верить.  Когда  совесть  будет
укорять меня в предательстве, я  вспомню  вас,  ваш  брак,  -  и  пусть  это
послужит мне оправданием перед самим собой в том,  что  я  разлучил  Эмму  с
вашим сыном. Ну, а теперь наш союз расторгнут, и  мы  можем  не  встречаться
больше.
     Мистер Честер грациозно послал ему воздушный поцелуй, и все  с  тем  же
спокойствием, которое не изменило ему даже тогда, когда его собеседник  весь
трясся от душевной муки и гнева, продолжал сидеть на скамье в удобной позе и
смотрел вслед уходившему мистеру Хардейлу.
     - Ты был моим козлом отпущения и рабом в школе,  -  сказал  он,  подняв
голову и провожая его глазами. - А позднее - моим другом и  тогда  не  сумел
удержать свою возлюбленную, сам свел нас,  и  я  отнял  ее  у  тебя.  Как  в
прошлом, так и сейчас я оказался победителем. Можешь лаять на  меня  сколько
хочешь, незадачливый и злой пес! Удача всегда на моей стороне,  и  твой  лай
меня только забавляет.
     Встреча их произошла в тенистой аллее, и мистер Хардейл шел  теперь  по
ней прямо, никуда не сворачивая. Отойдя уже  довольно  далеко,  он  случайно
оглянулся и, увидев, что мистер Честер стоит у скамьи и смотрит  ему  вслед,
остановился, словно поджидая его.
     - Может, когда-нибудь это и будет, но не теперь, промолвил тихо  мистер
Честер и, помахав ему рукой, как лучшему другу, зашагал в другую сторону.  -
Нет, Хардейл, пока нет! Жизнь мне еще мила, а тебе она в тягость.  Скрестить
шпаги с таким, как ты, потешить тебя, пока в этом нет крайней нужды, было бы
малодушием.
     Рассуждая так, он все же на ходу вытащил шпагу из ножен и раз  двадцать
рассеянно осмотрел ее от рукоятки до острия,  но,  вспомнив  пословицу,  что
мысли множат морщины, вложил шпагу в  ножны,  разгладил  нахмуренный  лоб  и
замурлыкал игривую песенку еще веселее, чем прежде. Обычное спокойствие  уже
вернулось к нему.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

     Есть на свете несносная категория людей, о которых  народная  пословица
говорит: "Протяни ему палец, так он всю руку оторвет".  Не  будем  приводить
тому примеры  из  истории  и  называть  знаменитых  героев,  чей  счастливый
жизненный  путь  от  колыбели  до  могилы  был  отмечен  кровью,   огнем   и
разрушением, и кто, будучи бичом человечества,  существовал,  кажется,  лишь
для того, чтобы доказать этому человечеству, что отсутствие  страдания  есть
уже счастье, а значит, земля, избавленная от таких героев,  как  они,  может
считаться местом благословенным. Примеры эти всем известны, и  вместо  того,
чтобы приводить их, достаточно будет указать на старого Джона Уиллета.
     Старый Джон, урезав свободу Джо сперва на дюйм, а там и на  добрый  фут
(когда  дело  дошло  до  домашнего  ареста),  стал  так  деспотичен  и   так
возгордился, что его жажда власти уже попросту не знала границ. Чем чаще Джо
уступал ему, тем больше старый Джон тиранил его. Фут скоро отошел в  область
преданий, и старый Джон продолжал распространять свою власть уже на  сажени,
версты, мили, с величайшим наслаждением ограничивая Джо то  в  одном,  то  в
другом, лишая его свободы слова и действий, и в своем маленьком царстве стал
править так самодержавно, как ни один из величайших деспотов древних и новых
времен, кому воздвигнуты памятники на главных улицах и площадях.
     Великих людей обычно  подстрекают  к  злоупотреблению  властью  (в  тех
довольно редких случаях, когда  они  нуждаются  в  таком  подстрекательстве)
всякие льстецы да угодники. Так и старого  Джона  воодушевляло  одобрение  и
восхищение его старых приятелей. В  промежутках  между  вечерней  трубкой  и
кружкой пива они, покачивая головами, твердили, что мистер  Уиллет  понимает
свои отцовские обязанности, как их понимали все отцы в доброй старой Англии,
и очень хорошо, что он  не  признает  всяких  этих  новомодных  идей  насчет
воспитания; что Джон напоминает  им  их  собственных  отцов  во  времена  их
детства; что он действует совершенно правильно побольше бы  таких  отцов  на
благо стране и очень жаль, что их немного!  Высказывалось  немало  и  других
столь  же  оригинальных  мыслей  такого  же  сорта.  При   этом   все   трое
снисходительно внушали Джо, что все делается для его же пользы и со временем
он будет отцу благодарен. Мистер Кобб неизменно сообщал Джо, что,  когда  он
был в его летах, родитель считал своей обязанностью  походя  награждать  его
отеческими пинками, подзатыльниками, оплеухами или  наставлять  его  другими
способами в таком же роде. В  заключение  Кобб  всегда  с  многозначительным
видом добавлял, что, не получи он столь правильного воспитания, он  вряд  ли
стал бы таким человеком, каким является в настоящее  время.  (С  этим  можно
было вполне согласиться, ибо Кобб бесспорно был самый  тупоголовый  из  всей
компании.)
     Словом, Джон и  его  друзья  до  такой  степени  изводили,  запугивали,
раздражали и угнетали бедного Джо, так ему докучали, что не  было  на  свете
парня несчастнее, и жизнь уже становилась ему невмоготу.
     Постепенно такое обхождение с ним стало,  так  сказать,  узаконенным  и
общепризнанным, и в день приезда  мистера  Честера  Джон,  желая  похвастать
перед этим джентльменом своим  родительским  авторитетом,  превзошел  самого
себя: он так допек сына придирками, что, если  бы  Джо  не  дал  себе  слова
держать руки в карманах, когда они не заняты, неизвестно,  чем  бы  все  это
кончилось. Но и самый долгий день приходит к концу, и вот наступила  минута,
когда мистер Честер сошел вниз и сел на  свою  лошадь,  которая  стояла  уже
оседланной у крыльца.
     Джона в эту минуту не было поблизости, и Джо, который сидел за стойкой,
размышляя о своей горькой участи и многочисленных достоинствах Долли Варден,
выбежал, чтобы подержать стремя гостю и подсадить  его.  Только  что  мистер
Честер очутился в седле и Джо отвесил  ему  учтивый  поклон,  как  откуда-то
вынырнул старый Джон и ухватил сына за шиворот.
     - Ты зачем здесь? - сказал он. - Как  ты  смел  выйти  без  разрешения?
Хочешь улизнуть, нарушить слово  и  опять  стать  предателем?  Что  все  это
значит, сэр?
     - Пусти, отец, - взмолился Джо, заметив усмешку мистера Честера и явное
удовольствие, с каким достойный джентльмен наблюдал  всю  сцену.  -  Это  уж
слишком. Кто хочет улизнуть?
     - Кто? Да ты, ты! - крикнул Джон, встряхивая  его.  -  Это  ты  вздумал
втираться в чужие дома, - тут Джон, по-прежнему держа одной  рукой  сына  за
шиворот, другой помахал гостю вдобавок к глубокому прощальному поклону, -  и
ссорить благородных джентльменов с их  сыновьями.  Скажешь,  нет?  Лучше  уж
придержи язык, сэр.
     Джо и не пытался возражать. Это  была  последняя  капля,  переполнившая
чашу  унижения!  Он  вырвался  из  рук  отца,  бросил  сердитый  взгляд   на
отъезжавшего гостя и вошел в дом.
     "Если бы не она, - думал Джо, сидя в зале за столом и опустив голову на
скрещенные руки, - если бы не Долли, я сегодня же вечером  навсегда  покинул
бы этот дом. Но если я сбегу, ей наплетут бог знает что, а я не хочу,  чтобы
она считала меня негодяем".
     Вечерело, и в зале на своих обычных местах уже  сидели  Соломон  Дэйзи,
Том Кобб и долговязый Паркс. Через  окно  они  видели  все,  что  произошло.
Вернувшийся со двора мистер Уиллет-старший с обычным хладнокровием  выслушал
комплименты всей компании и, закурив трубку, подсел к ним.
     - Да, джентльмены,  -  начал  он  после  длительной  паузы.  -  Мы  еще
посмотрим, кто здесь хозяин. Посмотрим, кто кого обязан слушаться: мальчишки
- взрослых, или взрослые - мальчишек.
     - Совершенно верно, Джонни! -  поддакнул  Соломон  Дэйзи,  одобрительно
кивая головой. - Что правда,  то  правда.  Хорошо  сказано,  мистер  Уиллет!
Браво, сэр!
     Джон медленно поднял  глаза,  долго  в  упор  смотрел  на  Соломона  и,
наконец, к невыразимому смущению слушателей, изрек:
     - Когда я буду нуждаться в вашем одобрении, я обращусь к вам. А до  тех
пор не суйтесь в мои дела. Уж как-нибудь без вас справлюсь.  Пожалуйста,  не
приставайте ко мне, сэр.
     - Не сердитесь, Джонни, я не хотел вас обидеть, - заверил его коротышка
Дэйзи.
     - Вот и хорошо, сэр, - отвечал  Джон,  окрыленный  недавним  успехом  и
потому ставший еще заносчивее. Полагаю, что сам смогу за себя постоять, сэр,
без вашей поддержки.
     Произнеся эту тираду, мистер Уиллет уставился на котел и впал в  транс,
его обычное состояние за трубкой.
     Настроение  остальной  компании,  обескураженной  поведением   хозяина,
несколько упало, и все долго хранили молчание. Наконец мистер  Кобб,  встав,
чтобы выколотить золу из трубки, решился выразить вслух надежду, чт