лась  драть
глотки. И лорд двинулся дальше под громкие крики, кланяясь еще ниже,
     Так проехал он по Стрэнду, затем улицей Ласточек  до  Оксфорд  роуд  и,
наконец, добрался до своего дома на Уэлбек-стрит близ Крвендиш-сквера. Здесь
он,  взойдя  на  крыльцо,  простился  с  проводившими  его  до  самого  дома
двумя-тремя  десятками  зевак,  воскликнув:  "Джентльмены,  долой  папистов!
Прощайте, храни вас бог!" Такого короткого прощанья  никто  не  ожидал,  оно
вызвало общее недовольство и крики - "Речь! Речь!" Это  требование  было  бы
выполнено, если бы рассвирепевший Джон Груби не налетел  на  толпу  с  тремя
лошадьми, которых он вел в  конюшню,  и  не  заставил  всех  разбежаться  по
соседним пустырям, где они принялись играть в орлянку, чет и  нечет,  лунку,
стравливать собак и предаваться другим невинным протестантским развлечениям.
     После полудня лорд Джордж снова вышел  из  дому,  облаченный  в  черный
бархатный  кафтан,  клетчатые  панталоны   и   жилет   традиционных   цветов
шотландского клана Гордонов - все  такого  же  квакерского  покроя.  В  этом
костюме, придававшем ему еще более эксцентричный и нелепый  вид,  он  пешком
отправился в Вестминстер*. А Гашфорд усердно занялся делами и все еще  сидел
за работой, когда - уже  в  сумерки  -  Джон  Груби  доложил  ему,  что  его
спрашивает какой-то человек.
     - Пусть войдет, - сказал Гашфорд.
     - Эй, вы, входите! - крикнул Джон кому-то, стоявшему за  дверью.  -  Вы
ведь протестант?
     - Еще бы! - отозвался чей-то низкий и грубый голос.
     - Оно и видно, - заметил Джон Груби. - Где бы я вас ни встретил,  сразу
признал бы в вас протестанта. - С этими  словами  он  впустил  посетителя  и
вышел, закрыв за собой дверь.
     Перед Гашфордом стоял приземистый, плотный мужчина с низким  и  покатым
лбом, копной жестких волос и маленькими глазками,  так  близко  посаженными,
что, казалось, только его  перебитый  нос  мешал  им  слиться  в  один  глаз
нормального размера. Шея  его  была  обмотана  грязным  платком,  скрученным
жгутом, из-под которого видны были вздутые жилы,  постоянно  пульсировавшие,
словно под напором сильных страстей,  злобы  и  ненависти.  Его  вельветовый
костюм, сильно потертый и засаленный,  вылинял  так,  что  из  черного  стал
серовато-бурым, как зола, выколоченная из трубки или пролежавшая весь день в
погасшем камине, носил следы многих попоек и от него исходил  крепкий  запах
портовых кабаков. Штаны на коленях  были  стянуты  вместо  пряжек  обрывками
бечевки, а в грязных руках он держал суковатую  палку  с  набалдашником,  на
котором  было  вырезано  грубое  подобие   его   собственной   отталкивающей
физиономии. Этот посетитель,  сняв  свою  треуголку,  со  скверной  усмешкой
поглядывал на Гашфорда, ожидая, пока тот удостоит его внимания.
     - А, это вы, Деннис! - воскликнул секретарь. - Садитесь.
     - Я только что встретил милорда,  -  сказал  Деннис,  указывая  большим
пальцем в ту сторону, где, видимо, произошла встреча. - А он мне и говорит -
милорд, то есть... "Если вам, говорит, делать нечего, сходите ко  мне  домой
да потолкуйте с мистером Гашфордом". Ну, а в этот час, сами понимаете, какое
у меня может быть дело? Я работаю  только  днем.  Ха-ха-ха!  Вышел  подышать
свежим  воздухом  и  повстречал  милорда.  Я,  как  сыч,   мистер   Гашфорд,
прогуливаюсь по ночам.
     - Но бывает, что и днем, а? - сказал секретарь.  -  Когда  выезжаете  в
полном параде?
     - Ха-ха-ха! - Посетитель громко захохотал и шлепнул себя  по  ляжке.  -
Такого шутника, как вы, мистер Гашфорд, во всем Лондоне  и  Вестминстере  не
сыщешь! И у милорда нашего язык хорошо подвешен, но  против  вас  он  просто
дурак дураком. Да, да, верно вы сказали - когда я выезжаю в полном параде...
     - В  собственной  карете,  -  добавил  секретарь,  -  и  с  собственным
капелланом, не так ли? И со всем прочим, как полагается?
     - Ох, уморите вы меня! - воскликнул  Деннис  с  новым  взрывом  хохота.
-Ей-ей, уморите!.. А что новенького, мистер Гашфорд? -  прибавил  он  сиплым
голосом. - Нет ли уже приказа разгромить какую-нибудь папистскую церковь или
что-нибудь в этом роде?
     - Tсc! - остановил его секретарь,  разрешив  себе  лишь  едва  заметную
усмешку. - Боже упаси! Вы же знаете, Деннис, - мы  объединились  только  для
самых мирных и законных действий.
     - Знаю, знаю, - подхватил Деннис, прищелкнув языком,  -  недаром  же  я
вступил в Союз, верно?
     - Конечно, - подтвердил Гашфорд с  той  же  усмешкой.  А  Деннис  опять
загоготал и еще сильнее хлопнул себя по ляжке. Нахохотавшись до слез, утирая
глаза кончиком шейного платка, он прокричал:
     - Нет, право, другого такого шутника днем с огнем не сыскать!
     - Мы с лордом Джорджем вчера вечером как раз говорили о  вас,  -  начал
Гашфорд после короткого молчания. - Он считает, что вы очень преданы  нашему
делу.
     - Так оно и есть, - подтвердил палач.
     - Что вы искренне ненавидите папистов.
     -  И  это  верно.  -   Свое   утверждение   Деннис   подкрепил   сочным
ругательством. - И вот что я вам скажу, мистер Гашфорд, - он положил на  пол
шляпу и палку и медленно похлопывал пальцами одной руки по ладони другой.  -
Заметьте, я на государственной службе, работаю для куска хлеба и  дело  свое
делаю добросовестно. Так или нет?
     - Бесспорно, так.
     - Отлично. Еще  два  слова.  Ремесло  мое  -  честное,  протестантское,
английское ремесло, оно установлено законом. Верно я говорю?
     - Ни один живой человек в этом не сомневается.
     - Да и мертвый тоже. Парламент что говорит?  Парламент  говорит:  "Если
мужчина, женщина или ребенок сделает  что-нибудь  против  наших  законов..."
Сколько у нас сейчас  таких  законов,  что  присуждают  к  виселице,  мистер
Гашфорд? Пятьдесят наберется?
     - Точно не знаю, - ответил Гашфорд, откинувшись в кресле и зевая. -  Во
всяком случае, их немало.
     - Ладно, скажем, полсотни. Значит, парламент  говорит:  "Если  мужчина,
женщина или ребенок провинится в чем-нибудь против одного из этих пятидесяти
законов, то дело Денниса - покончить с  этим  мужчиной,  или  женщиной,  или
ребенком". Если к концу  сессии  таких  набирается  слишком  много,  в  дело
вмешивается Георг Третий* и говорит: "Нет, это слишком  много  для  Денниса.
Половину я оставляю себе, а половина пойдет Деннису". Бывает и так,  что  он
подкинет мне  неожиданно  кого-нибудь  в  придачу,  -  вот  три  года  назад
подкинули мне Мэри Джонс, молодую бабенку лет девятнадцати, которую привезли
в Тайберн с грудным ребенком на руках и вздернули за то, что она  стащила  с
прилавка в магазине на Ледгет-Хилл штуку холста, хотя,  когда  торговец  это
заметил, она положила холст  обратно.  До  того  за  ней  ничего  худого  не
водилось, да и на эту кражу толкнула ее только нужда:  мужа  за  три  недели
перед тем забрали в матросы, и ей с двумя малышами пришлось побираться.  Это
все свидетели показали на суде. Ха-ха! Что поделаешь - таков закон и  обычай
у нас в Англии, а наши законы и обычаи -  наша  слава.  Не  так  ли,  мистер
Гашфорд?
     - Разумеется, - подтвердил секретарь.
     - И когда-нибудь, - продолжал палач, - наши  внуки  вспомнят  дедовские
времена и, видя, как с тех пор все переменилось, скажут: "Славное было тогда
времечко, а теперь у нас  все  идет  хуже  да  хуже".  Скажут  ведь,  мистер
Гашфорд?
     - Несомненно скажут, - согласился секретарь.
     - Ну, вот видите ли, - продолжал палач, - если паписты возьмут  верх  и
вместо того, чтобы вешать, начнут варить и жарить людей, что станется с моим
ремеслом? А ведь оно-опора закона! Если на него ополчатся, что тогда будет с
законами, что будет  с  религией  и  всей  страной?..  Вы  в  церкви  бывали
когда-нибудь, мистер Гашфорд?
     - "Когда-нибудь"? - сердито повторил секретарь. - Еще бы!
     - Ну, и мне случилось быть там раз - нет, два раза, считая  тот,  когда
меня крестили. И когда я слышал, как молились там за парламент, и  вспоминал
при этом, сколько  новых  законов,  посылающих  людей  на  виселицу,  издает
парламент во время каждой сессии, я говорил себе: это за меня люди молятся в
церкви. Так что понимаете, мистер Гашфорд, - тут палач свирепо потряс  своей
палкой, - на мое протестантское ремесло посягать нельзя, нельзя менять  наши
протестантские порядки, и я на все пойду, чтобы этого  не  допустить.  Пусть
паписты и не пробуют сунуться ко мне - разве  что  закон  отдаст  их  мне  в
обработку. Рубить головы, жечь, поджаривать - всего этого  быть  не  должно.
Только вешать - и делу  конец.  Милорд  недаром  говорит,  что  я  -  парень
усердный: чтобы отстоять великие протестантские  законы,  которые  дают  мне
работы вволю, я готов, - он стукнул палкой о пол, - драться, жечь,  убивать,
делать все, что прикажете, какое бы это ни было дьявольское и смелое дело  и
чем бы оно ни кончилось для меня, хотя бы той же виселицей.  Так  и  знайте,
мистер Гашфорд!
     Это неоднократное осквернение благородного слова  "закон",  которым  он
оправдывал свое гнусное ремесло, Деннис соответственно завершил,  с  азартом
выпалив десятка два ужаснейших ругательств,  затем  утер  лицо  все  тем  же
шейным платком и заорал:
     - Долой папистов! Клянусь дьяволом, я истинно верующий!
     Гашфорд сидел, откинувшись в кресле и устремив на  Денниса  глаза,  так
глубоко запавшие и настолько затененные густыми нависшими бровями, что палач
совсем не ощущал их взгляда, словно разговаривал со слепым. Некоторое  время
секретарь молча усмехался, затем сказал, медленно отчеканивая слова:
     - Да, вы действительно рьяный протестант,  Деннис,  бесценный  для  нас
человек, самый верный из всех, кого я знаю в нашем  Союзе.  Но  вам  следует
себя сдерживать, быть миролюбивым, послушным и кротким,  как  ягненок.  И  я
уверен, что вы таким будете.
     - Ладно, ладно, мистер Гашфорд, там увидим...  Думаю,  останетесь  мною
довольны, - отозвался Деннис, тряхнув головой.
     -  И  я  так  думаю,  -  сказал  секретарь  все  тем  -  же  мягким   и
многозначительным тоном. - В будущем месяце или в мае, когда билль о льготах
папистам будет внесен в палату общин, мы хотим в  первый  раз  созвать  всех
наших людей. Милорд подумывает о том, чтобы устроить шествие  по  улицам,  -
конечно, с самой невинной целью: показать  наши  силы  и  сопровождать  нашу
петицию до самых дверей палаты общин.
     - Чем скорее, тем лучше, - сказал Деннис и опять грубо выругался,
     - Нас так много,  что  придется  разделиться  на  отряды,  -  продолжал
Гашфорд, словно не слыша его слов. - И хотя прямых  указаний  мне  не  дано,
позволю  себе  сказать,  что  лорд  Джордж  считает  вас  вполне  подходящим
человеком для того, чтобы стать во главе одного из этих отрядов. И я тоже не
сомневаюсь, что вы будете превосходным командиром.
     - Испытайте меня, - сказал палач, отвратительно подмигивая.
     - Вы будете сохранять выдержку и хладнокровие,  знаю.  -  Секретарь  не
переставал улыбаться, пряча глаза так, что его зоркое наблюдение  оставалось
незаметным для собеседника, - слушаться приказов и строго обуздывать себя. И
я уверен, что не введете в беду свой отряд.
     - Мистер Гашфорд, я их поведу на... -  начал  было  палач  задорно,  но
вдруг Гашфорд сделал ему знак замолчать и притворился, что пишет, так как  в
эту минуту Джон Груби открыл дверь и заглянул в комнату.
     - Тут к вам пришел еще один протестант, - сказал он.
     - Пусть подождет в той комнате, - отозвался  секретарь  самым  слащавым
тоном. - Я сейчас занят.
     Но Джон уже привел  нового  посетителя  к  двери,  и  тот,  непрошеный,
ввалился в комнату. Это  был  Хью,  так  же  неряшливо  одетый  и  такой  же
беспечно-дерзкий, как всегда.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

     Гашфорд, заслонив рукой глаза от света,  несколько  мгновений,  сдвинув
брови, вглядывался в Хью, - ему казалось, что он где-то недавно видел  этого
парня, но он не мог припомнить, где и при  каких  обстоятельствах.  Впрочем,
его недоумение быстро рассеялось, и раньше  чем  Хью  успел  вымолвить  хоть
слово, лицо Гашфорда прояснилось:
     - Ага, помню! Можете идти, Джон, вы мне больше не нужны. А вы,  Деннис,
пока останьтесь.
     - Я к вам, хозяин, - сказал Хью, когда Груби вышел.
     - Слушаю вас, мой друг, - отвечал секретарь самым учтивым тоном. -  Что
привело вас сюда? Надеюсь, мы ничего не забыли в вашей гостинице?
     Хью отрывисто рассмеялся и, сунув руку за пазуху, вытащил одно  из  тех
воззваний, которые тайно разбрасывал Гашфорд. Оно было перепачкано, так  как
пролежало целую ночь на  дворе.  Бумажку  эту  Хью  положил  па  стол  перед
секретарем, предварительно развернув ее на колене и разгладив своей  широкой
ладонью.
     - Вы забыли только вот эту штуку, сэр. Как видите, она попала в хорошие
руки.
     -  А  что  это  такое?  -  спросил  Гашфорд  с  прекрасно   разыгранным
изумлением, вертя в руках листок. - Где вы это раздобыли, приятель? И в  чем
тут дело? Ничего не понимаю.
     Немного обескураженный таким приемом, Хью смотрел то на  секретаря,  то
на Денниса, который, стоя у стола, украдкой разглядывал  незнакомого  парня,
чья наружность и повадки, кажется, весьма пришлись ему по вкусу. Решив,  что
взгляды Хью - немой призыв и к  нему  тоже,  мистер  Деннис  трижды  покачал
головой, словно говоря: "Нет, Гашфорд  ничего  не  знает,  ручаюсь,  что  не
знает. Побожиться готов!" - и, заслонив лицо от Хью концом грязного  шейного
платка, кивал головой и хихикал за этим заслоном в знак  своего  величайшего
восхищения хитростью секретаря.
     - Да здесь же написано, чтобы тот, кто найдет это, шел сюда, к  вам,  -
сказал Хью. - Я не грамотен, но я показывал это одному знакомому человеку, и
он сказал, что так тут сказано.
     - Совершенно верно, - подтвердил Гашфорд, широко открывая глаза. -  Вот
чудеса! Как эта бумажонка попала к вам, милейший?
     - Мистер Гашфорд! - свистящим шепотом сказал палач.  -Во  всем  Ньюгете
нет вам равного!
     Услышал ли Хью эти слова, догадался ли по  гримасам  Денниса,  что  его
морочат, или, быть может, еще раньше разгадал хитрости секретаря, -  но  он,
по своему обыкновению, сразу пошел напролом.
     - Послушайте,  -  сказал  он,  протянув  руку  и  отобрав  у  секретаря
воззвание. - Хватит уже толковать про эту бумажку, да  про  то,  что  в  ней
говорится. Вы ничего не знаете, а я еще меньше, и  он,  -  Хью  взглянул  на
Денниса, - тоже. Словом, никто из нас не знает, откуда она взялась, для чего
писана, - и делу конец. А пришел  я  к  вам  вот  зачем:  хочу  идти  против
католиков. Я антипапист и готов записаться в ваш Союз и принять присягу.
     - Запишите его, мистер Гашфорд, - одобрительно сказал Деннис. - Вот  за
это люблю молодца - приступает прямо к делу, без обиняков и лишней болтовни!
     - А на кой черт стрелять мимо цели? - отозвался Хью.
     - Вот и я это самое говорю, - сказал палач. - Ты, я вижу, как раз такой
парень, какие мне требуются в мой отряд. Мистер Гашфорд, кончайте это  дело,
внесите его в списки. Пусть он будет моим крестником, а в честь его крещения
мы зажжем костры на развалинах Английского банка*.
     После этих и других столь же лестных выражений  доверия  мистер  Деннис
наградил Хью энергичным тумаком в спину, на что Хью не замедлил ответить тем
же.
     - Долой папистов, брат! - крикнул палач.
     - Долой богачей, брат! - откликнулся Хью.
     -  Папистов,  папистов!  -  поправил  его  секретарь  с  присущей   ему
кротостью.
     - Это все равно! - воскликнул Деннис. - Верно он говорит! Долой всех  и
все, мистер Гашфорд, и да здравствует протестантская вера! Действовать пора,
мистер Гашфорд! Самое время!
     Секретарь,   весьма   благосклонно   наблюдавший    эту    демонстрацию
патриотических чувств, только что  хотел  сделать  какое-то  замечание,  как
Деннис, подойдя к нему вплотную и прикрывая рот рукой, подтолкнул его локтем
и хриплым шепотом сказал:
     - Вы пока не распространяйтесь насчет моей  государственной  должности,
мистер Гашфорд. У людей,  знаете  ли,  есть  разные  предрассудки,  ему  мое
ремесло может не понравиться. Подождите, пока мы с  ним  ближе  сойдемся.  А
парень хорош, верно? И сложен-то как!
     - Да, здоровенный малый.
     - Поглядите на него, мистер Гашфорд, - продолжал шептать Деннис  с  тем
опасным восхищением, с каким, вероятно, голодный каннибал способен  смотреть
даже на близкого друга. -  Видали  вы  когда-нибудь,  -  тут  он  еще  ближе
нагнулся к уху секретаря и заслонил рот уже обеими ладонями,  -  такую  шею?
Вот уж, можно сказать, есть на что надеть петлю! Вы только гляньте!
     Секретарь согласился, призвав на помощь весь свой светский такт (трудно
профану  разделять  такие  чисто   профессиональные   и   потому   несколько
своеобразные вкусы), и, задав кандидату несколько обычных  вопросов,  принял
его в члены Великого Протестантского Союза Англии.  Благополучное  окончание
этой церемонии доставило мистеру Деннису истинное удовольствие, перешедшее в
настоящий восторг, когда он услышал,  что  новый  член  Союза  не  умеет  ни
читать, ни писать. Ибо (так клятвенно уверял Деннис)  эти  два  искусства  -
величайшее из бедствий, когда-либо постигавших цивилизованное  человечество,
и ничто так не вредит общественно-полезному и доходному  делу,  которое  он,
Деннис, имеет честь выполнять на своем государственном посту.
     Внеся Хью в список, Гашфорд своим обычным тоном предупредил его, что  у
сообщества, в которое он вступил, цели мирные и строго  законные  (во  время
этого разъяснения мистер Деннис беспрестанно подталкивал Хью локтем и  делал
какие-то странные гримасы), и затем дал понять обоим гостям, что  он  желает
остаться один. Они тотчас распрощались с ним и вместе вышли на улицу.
     - Ты куда, братец? - спросил Деннис. - Идешь прогуляться?
     - Пойду, куда хотите, - отозвался Хью.
     - Вот это по-компанейски, - одобрил его новый знакомый. - Куда  бы  нам
пойти?.. Давай-ка  посмотрим  на  те  двери,  в  которые  мы  скоро  здорово
забарабаним, - согласен?
     Хью ответил утвердительно, и они не спеша  зашагали  по  направлению  к
Вестминстеру, где тогда заседали обе палаты парламента. Замешавшись в  толпу
слуг, носильщиков, факельщиков, рассыльных и всякого рода зевак, теснившихся
среди лошадей и экипажей, они долго слонялись здесь, и новый знакомый Хью  с
многозначительными ужимками указывал ему, где самые незащищенные и доступные
части здания, объяснял, как легко пробраться в кулуары, а оттуда - до  самых
дверей палаты общин, и  если  войти  толпой,  то  выкрики  несомненно  будут
услышаны в зале заседания. Все эти и многие другие сведения такого  же  рода
Хью выслушивал с явным удовольствием. Деннис называл ему также членов палаты
лордов и палаты общин, входивших в здание или выходивших  оттуда,  объяснял,
кто из них - друг католиков, кто - враг, советовал хорошенько рассмотреть  и
запомнить  их  экипажи  и  ливреи  их  лакеев,  чтоб  отличить   их,   когда
понадобится. Порой Деннис тащил Хью к окнам  проезжавшей  кареты,  чтобы  он
рассмотрел при свете фонарей лицо ее владельца. Он проявлял  во  всем  такую
осведомленность,  какая  могла  быть   только   результатом   основательного
изучения. И в самом деле, позднее, когда Хью  и  Деннис  больше  сблизились,
Деннис признался ему, что давно уже собирает такого рода сведения.
     Но больше всего поразило Хью то, что  в  толпе  он  приметил  множество
людей, которые группами - по двое или по трое  -  шныряли  здесь,  видимо  с
одной и  той  же  тайной  целью.  С  большинством  этих  людей  спутник  Хью
обменивался только  едва  заметным  кивком  или  взглядом,  но  по  временам
кто-нибудь из них подходил  и,  среди  окружающей  сутолоки,  став  рядом  с
Деннисом, но не поворачивая головы, будто и не  видя  его,  тихо  произносил
несколько  слов,  на  которые  тот  отвечал  так  же  осторожно.  Затем  они
расходились,  как  чужие.  Иные  из  этих