трите-ка, "Майское Древо" сегодня сияет огнями, - заметил  Эдвард,
когда они ехали уже по аллее, откуда сквозь обнаженные  деревья  видна  была
гостиница.
     - Да, сэр. Огней сегодня больше обычного, - подтвердил Джо,  поднявшись
на стременах, чтобы лучше видеть. - Свет горит в большой комнате наверху,  а
в нашей лучшей спальне топится камин. Не понимаю, для кого все это?
     - Наверно, какой-нибудь запоздалый путешественник по  дороге  в  Лондон
остался здесь ночевать, напуганный рассказами  о  моем  приятеле-бандите,  -
сказал Эдвард.
     - Должно быть, человек он знатный, если отец отвел ему лучшие  комнаты.
И ведь занял вашу кровать, сэр!
     - Пустяки, Джо, мне все равно где  ночевать.  Ого,  бьет  девять!  Едем
скорее!
     Они поскакали вперед со всей быстротой, на какую способна  была  лошадь
Джо, и скоро остановились в той самой рощице, куда Джо утром заезжал по пути
в Лондон. Эдвард спешился, бросил ему поводья и бесшумными  быстрыми  шагами
пошел к дому.
     У боковой калитки его дожидалась служанка и  тотчас  впустила  в  парк.
Эдвард прошел по дорожке к террасе и стрелой, взлетев по  широким  ступеням,
вошел  в  старинный  мрачный  зал,  стены  которого  были  увешаны   ржавыми
доспехами, оленьими рогами, охотничьим оружием и другими украшениями в таком
же роде. Здесь молодой человек  постоял  недолго:  в  ту  минуту,  когда  он
оглянулся, ища глазами свою провожатую и удивляясь тому, что  она  не  вошла
сюда вместе с ним, в зал вбежала красивая девушка, и ее черноволосая головка
мигом прильнула к его груди. Но тут чья-то тяжелая рука внезапно легла на ее
плечо, а Эдвард был отброшен в сторону: между ними стоял мистер Хардейл.
     Не снимая шляпы и одной рукой обняв племянницу, он  сурово  смотрел  на
Эдварда и хлыстом указывал ему на дверь. Эдвард выпрямился и смело  встретил
Его взгляд. - Хорошо же вы поступаете, сэр, нечего сказать! Подкупаете  моих
слуг и непрошенный, тайком, как вор, приходите  в  дом,  -  произнес  мистер
Хардейл. - Уходите, сэр, и никогда больше не появляйтесь здесь!
     - Присутствие мисс Хардейл и ваше родство с ней  мешают  мне  ответить,
как должно, на  ваши  оскорбления,  -  сказал  Эдвард.  -  Если  вы  человек
порядочный, не злоупотребляйте этим. Вы сами вынудили  меня  так  поступать.
Вина не моя, а ваша.
     - Нет, сэр, недостойно порядочного человека, неблагородно и бесчестно -
добиваться любви слабой, доверчивой девушки тайно от ее опекуна и защитника.
Хорошие, должно быть, у вас намерения, если вы боитесь встречаться с нею при
свете дня и  являетесь  сюда  ночью!  Больше  я  ничего  не  скажу.  Уходите
немедленно и помните, что мой дом для вас закрыт навсегда.
     - Так же бесчестно, и неблагородно, и недостойно  порядочного  человека
брать на себя роль шпиона, - отпарировал Эдуард. - Ваши обвинения я отвергаю
со всем презрением, какого они заслуживают.
     - Ваш посредник ждет вас у калитки, через которую вы  вошли,  -  сказал
мистер Хардейл уже спокойнее. Вы ошибаетесь, я  ни  за  кем  не  шпионил.  Я
случайно увидел, как вы вошли в сад, и последовал за вами.  Если  бы  вы  не
летели так и задержались бы хоть на секунду в саду, вы  бы  слышали,  как  я
постучал в дверь раньше, чем  войти.  А  теперь  уходите.  Ваше  присутствие
оскорбительно для меня и расстраивает мою  племянницу.  Говоря  это,  мистер
Хардейл снова обнял за талию испуганную и плачущую девушку и  крепче  прижал
ее к себе. В этом жесте чувствовалась нежность и жалость к  ней,  хотя  лицо
его сохраняло обычную суровость.
     - Мистер Хардейл, - сказал Эдуард" - все мои помыслы и надежды  связаны
с той, кого вы сейчас обнимаете. За одну минуту счастья для нее я с радостью
отдал  бы  жизнь.  Этот  дом  -  шкатулка,  в  которую  заперта  драгоценная
жемчужина, единственное сокровище, которым я дорожу в жизни. Ваша племянница
и я дали друг другу слово. Чем же я заслужил ваше неуважение и те  резкости,
которые выслушал сейчас? Что я сделал?
     - Вы сделали то, с чем сейчас надо покончить, - отвечал мистер Хардейл.
- Завязали отношения, которые во что бы то ни стало  необходимо  порвать.  Я
сказал необходимо, и вы запомните это. Я не допущу никаких уз между вами.  Я
знать не желаю вас и весь ваш род, бессердечный, лживый и лицемерный.
     - Сильно сказано, - с гневным презрением бросил Эдвард.
     - Сказано не на ветер, а решительно и обдуманно, был ответ. - Вы в этом
скоро убедитесь. Так что отнеситесь к моим словам серьезно.
     - Запомните же и вы мои слова, -  сказал  Эдвард.  Действовать  тайком,
хитрить и скрываться нам с Эммой вовсе не хотелось, это чуждо нам и противно
гораздо более,  чем  вам,  сэр.  Но  нас  к  этому  вынудила  ваша  холодная
суровость, которая леденит все живое вокруг, превращает все добрые чувства к
вам - в страх, почтение - в трепет. Нет, сэр, я  не  лжец,  не  лицемер,  не
бессердечный человек. Это вы, видно, таковы, если позволили себе  оскорблять
меня такими несправедливыми, незаслуженными обвинениями после  того,  как  я
предупредил вас, что  ваши  оскорбления  останутся  безнаказанными.  Вам  не
удастся разлучить нас. Я не  откажусь  от  Эммы!  Я  твердо  надеюсь  на  ее
верность, на ее чувство чести и не боюсь вашего влияния  на  нее.  Я  ухожу,
зная, что вы никогда не сможете поколебать ее доверия  ко  мне,  и  огорчает
меня только то, что я не могу оставить ее на чьем-нибудь  более  бережном  и
нежном попечении.
     Эдвард прижал к губам холодную руку Эммы и вышел, в последний раз смело
выдержав пристальный взгляд мистера Хардейла.
     Садясь на лошадь, он в нескольких словах объяснил Джо, что случилось, и
угнетенное настроение Джо  после  этого  еще  усилилось.  В  дороге  они  не
обменялись ни словом, и оба приехали в "Майское Древо" в тяжком унынии.
     Старый Джон увидел их, выглянув  из-за  красной  занавески,  когда  они
подскакали к дому и стали звать Хью. Он тотчас вышел  встретить  Эдварда  и,
поддерживая ему стремя, с важностью сказал:
     - Он уже изволил  улечься.  В  самой  лучшей  нашей  кровати.  Вот  это
настоящий джентльмен! Я  не  видывал  на  своем  веку  человека  приятнее  и
любезнее.
     - О ком это вы, Уиллет? - рассеянно спросил Эдвард, соскочив с лошади.
     - О вашем почтенном батюшке, сэр,  о  вашем  достойнейшем,  благородном
отце.
     - Что такое он говорит? - Эдвард с недоумением и тревогой посмотрел  на
Джо.
     - Что ты сказал, отец? - спросил Джо. - Ты же видишь, мистер Эдвард  не
понял.
     - Неужто вы этого не знали, сэр? - Джон от удивления и глаза вытаращил.
- Странно! Да ведь он здесь с самого полудня, и у них с  мистером  Хардейлом
был долгий разговор - мистер Хардейл уехал не больше как час назад.
     - Мой отец, Уиллет? Вы не ошибаетесь? - Что вы, сэр,  он  сам  мне  это
сказал. Красивый, статный джентльмен в зеленом кафтане с золотым шитьем.  Он
ночует в вашей комнате наверху. Вы можете к нему пройти, сэр. -  Джон  вышел
на дорогу и посмотрел на верхнее окно. - В комнате еще горят свечи.
     Эдвард тоже посмотрел на окно и, торопливо пробор мотав, что он  совсем
забыл... что ночевать здесь не может,  так  как  ему  необходимо  немедленно
ехать в Лондон, снова вскочил на лошадь и ускакал, а Уиллеты,  отец  и  сын,
долго еще стояли и в немом удивлении смотрели друг на друга.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

     На другой день около полудня вчерашний гость Джона Уиллета сидел уже за
завтраком у себя дома, окруженный комфортом, так  неизмеримо  превосходившим
все удобства в гостинице "Майское  Древо",  что  всякое  сравнение  было  бы
далеко не в пользу этого почтенного заведения.
     Мистер Честер завтракал в большой комнате  за  прекрасно  сервированным
столом, весьма удобно  расположившись  под  окном,  на  широком  старомодном
сидения, которое было шире многих нынешних диванов и устлано подушками,  так
что могло сойти за роскошную тахту. Сэр Джон сменил костюм для верховой езды
на красивый халат, а сапоги - на домашние туфли и приложил  все  старания  к
тому, чтобы устранить погрешности  в  туалете,  который  ему  сегодня  утром
пришлось  совершить  без  несессера  и  всяких  туалетных   принадлежностей.
Постепенно он забыл о неудобствах довольно плохо проведенной ночи и  раннего
возвращения в Лондон и сейчас был в самом  мирном  и  приятном  расположении
духа.
     Окружавшая   его   обстановка    весьма    этому    благоприятствовала:
разнеживающее влияние позднего завтрака и усыпительное  чтение  газет,  а  в
доме и за его стенами отрадная тишина, которая царит в этом квартале даже  и
в наши дни, хотя сейчас он стал уже более людным и деловым, чем в те  давние
времена.
     И теперь еще в Тэмпле* приятнее, чем во многих других уголках  Лондона,
погреться в знойный летний день на солнышке или отдохнуть в тени. Его  дворы
полны сонного оцепенения, его деревья и сады располагают к задумчивой  лени.
Проходя его узкими улицами и площадями, слышишь эхо своих шагов  по  звонким
камням мостовой, и те, кто попадает сюда с шумной  Флит-стрит  или  Стрэнда,
словно читают над его воротами надпись:  "Кто  входит  сюда,  оставляет  шум
позади". Здесь и до сих пор на красивой  Площади  Фонтанов  слышен  плеск  и
журчанье воды, здесь есть еще такие углы и  закоулки,  где  скрывающиеся  от
кредиторов студенты, поглядывая вниз со своих пыльных чердаков, видят, как в
тени высоких домов по временам бродит заблудившийся солнечный луч,  которому
редко случается осветить случайно попавшего сюда прохожего. В Тэмпле до  сих
пор еще жив прежний монашеский и церковный дух, которого не потревожили даже
появившиеся здесь в изобилии судебные учреждения,  не  смогли  изгнать  даже
конторы адвокатов. Летом гуляющие утоляют жажду водой фонтанов. И,  кажется,
что ни в одном горном ключе нет такой холодной,  прозрачной,  сверкающей  на
солнце воды; глядя, как она льется  из  переполненных  кувшинов  на  горячую
землю, и вдыхая ее свежесть, люди грустно смотрят в сторону Темзы и, думая о
купанье, о прогулках и катанье на лодках, уныло бредут дальше.
     Комната,  где  в  блаженном  безделье  проводил  утро  мистер   Честер,
находилась в одном из  красивых  домов,  сдававшихся  внаймы.  С  фасада  их
осеняли вековые деревья, а задние стены выходили на Сады Тэмпла.
     Мистер Честер то просматривал газету, которую он уже сто раз откладывал
в сторону, то ковырял вилкой остатки еды на тарелке, то принимался орудовать
золотой зубочисткой, лениво блуждая глазами по комнате или глядя в  окно  на
аккуратно расчищенные дорожки парка, по которым уже бродили немногочисленные
гуляющие.  На  одной  скамейке  влюбленная  пара  сперва  ссорилась,   потом
мирилась,  на  другой  сидела  темноглазая  молодая  няня,  которая  уделяла
слонявшимся здесь студентам гораздо больше  внимания,  чем  своему  питомцу;
рядом старая дева с болонкой на цепочке искоса, с гневным презрением взирала
на  эти  чудовищные  неприличия,  а  с  другой  стороны  старый   сморщенный
джентльмен  украдкой   любовался   темноглазой   нянюшкой   и   презрительно
посматривал на старую деву, мысленно спрашивая у нее, почему  она  не  хочет
понять, что молодость ее позади. Вдали  от  этой  группы,  у  реки  медленно
прохаживались парами люди деловые, занятые серьезным разговором.  И  там  на
скамье  одиноко  сидел  молодой  человек,  видимо  весь  поглощенный  своими
мыслями.
     - Нэд удивительно терпелив! - промолвил вслух наблюдавший за ним мистер
Честер. Он поставил на стол чашку и снова принялся усердно ковырять в  зубах
золотой зубочисткой. - Необыкновенно терпелив! Когда я начал  одеваться,  он
уже сидел там, и с тех пор, кажется, даже позы не переменил. Вот чудак!
     В эту минуту молодой человек встал и быстро зашагал к дому.
     - Право, можно подумать, будто он меня услышал, сказал мистер Честер и,
зевая, взял со стола газету. Милый Нэд!
     Дверь отворилась, вошел Эдвард. Отец ласково  улыбнулся  ему  и  сделал
приветственный жест.
     - Вы не заняты, сэр? Можете уделить мне несколько минут для  разговора?
- спросил Эдвард. - Разумеется, Нэд, ты же знаешь, я никогда не бываю занят.
Ты завтракал?
     - Да, три часа назад.
     - Вот ранняя пташка! - воскликнул мистер Честер, с томной улыбкой глядя
на сына поверх зубочистки.
     - Я плохо спал эту ночь и потому встал  чуть  свет,  сказал  Эдвард,  -
придвинув стул к столу и садясь. - Вы  конечно,  знаете,  сэр,  что  мне  не
давало уснуть. И об этом-то я и хочу говорить с вами.
     - Да, да, мой мальчик, прошу тебя,  говори  совершенно  откровенно.  Но
только, пожалуйста, Нэд, без скучных банальностей - ты же знаешь,  я  их  не
выношу.
     - Я буду говорить коротко и прямо...
     - Не ручайся за себя, дружок, ты, конечно, этого не сможешь, -отозвался
мистер Честер, закидывая ногу за ногу. - Так что ты хочешь сказать?
     - А только то, - ответил его сын в сильном волнении, что мне  известно,
где вы были вчера вечером, сам там был. Знаю, с кем вы виделись и для чего.
     - Неужели? - воскликнул мистер Честер. - Ну, вот и отлично. Это избавит
нас от длинных и утомительных объяснений. Так ты был там, в этом самом доме?
Почему же ты не поднялся ко мне? Я был бы очень рад.
     - Я решил, что за ночь обдумаю все и лучше поговорить утром, когда  оба
мы поостынем, - сказал Эдвард.
     - Видит бог, я и вчера достаточно там остыл, - возразил его отец. - Что
за мерзкая гостиница! По адской выдумке того, кто ее строил, это не  дом,  а
какой-то ветроуловитель, и холодище там, как на улице. Ты помнишь,  наверно,
какой резкий восточный ветер дул месяца  полтора  назад?  Так  вот,  клянусь
честью, этот самый ветер до сих пор еще бушует  в  старом  "Майском  Древе",
хотя на дворе полное затишье. Ну, что же ты хочешь мне сказать, дружок?
     - Я хочу вам сказать - и, видит бог, говорю это совершенно серьезно,  -
что по  вашей  милости  я  глубоко  несчастен.  Угодно  вам  выслушать  меня
внимательно?
     - Дорогой мой, я готов слушать тебя с терпением святых  подвижников,  -
сказал мистер Честер. - Передай мне, пожалуйста, молоко.
     - Вчера вечером я виделся с мисс Хардейл, -  начал  Эдвард,  пододвинув
отцу молочник. - И при ней ее дядя выгнал меня из дома. Это было сразу после
вашей встречи с  ним  и,  конечно,  вызвано  вашей  беседой.  Да,  он  самым
оскорбительным образом выгнал меня, и я уверен, что это - ваша вина.
     - Ну, уж извини, Нэд, за его поведение, я, ей-богу, не  отвечаю!  Он  -
хам, неотесанный чурбан, попросту грубое животное, у него ни капли светского
такта, который необходим в  жизни...  Смотри-ка,  в  молоке  муха!  Кажется,
первая в этом году.
     Эдвард встал и заходил по комнате, а его родитель продолжал невозмутимо
пить чай.
     - Отец, - сказал, наконец, молодой человек, останавливаясь перед ним, -
поймите, такими вещами не шутят. Не будем обманывать друг друга и обманывать
себя. Я намерен говорить с вами, как мужчина,  говорить  начистоту,  так  не
мешайте же мне, не отталкивайте меня этим обидным равнодушием.
     - Равнодушен ли я, предоставляю тебе самому решить, дружок! -  возразил
мистер Честер. - Скакать по грязи двадцать пять  или  тридцать  миль,  потом
обед в "Майском Древе", разговор с Хардейлом, скажу без хвастовства,  сильно
напоминавший встречу  Валентина  и  Орсона*,  ночевка  на  постоялом  дворе,
общение с его хозяином и компанией идиотов и  кентавров!  Что  же  заставило
меня добровольно вытерпеть  все  эти  мучения?  Равнодушие?  Или  сильнейшая
тревога за тебя, отцовская привязанность и все такое? Суди сам.
     - Я хочу, чтобы вы поняли, в какое ужасное положение вы меня ставите, -
сказал Эдвард. - Любить мисс Хардейл так, как я ее люблю, и... -Дорогой мой,
ты вовсе ее не любишь, - перебил его отец, снисходительно усмехнувшись. - Ты
говоришь о вещах, в которых ничего не понимаешь. Какая там  любовь?  Никакой
любви нет, поверь мне, ее люди выдумали. Ты  же  разумный  человек,  у  тебя
много здравого смысла Нэд, как ты  можешь  носиться  с  такими  глупостями?!
Право, ты меня удивляешь - никак я этого от тебя не ожидал. - Повторяю  вам,
я ее люблю, - сказал Эдварда резко. - Вы вмешались, чтобы нас  разлучить,  и
отчасти этого добились, как я вам уже сказал. Могу я  надеяться,  что  вы  в
конце концов примиритесь с нашим браком, или вы твердо и окончательно решили
сделать все, что можете, чтобы разлучить нас?
     - Милый Нэд, - мистер Честер понюхал табаку и придвинул табакерку сыну,
- мои намерения именно таковы.
     - С тех пор как я узнал и оценил Эмму, время для меня летело незаметно.
Я жил как во сне и никогда  не  задумывался  о  своем  положении,  -  сказал
Эдвард. - Каково оно? Я с детства  приучен  к  роскоши  и  праздности,  меня
воспитывали, как богатого наследника с самыми блестящими видами на  будущее.
Чуть не с колыбели мне внушали, что я богат и что те способы, которыми  люди
обычно прокладывают  себе  дорогу  в  жизни,  мне  вовсе  не  понадобятся  и
недостойны моего внимания. Я получил, как говорится, широкое образование,  а
в результате ни к чему не годен. И вот теперь я  всецело  завишу  от  вас  и
надеяться могу только на ваши милости. А между тем в важном вопросе  о  моем
будущем мы с вами расходимся  и,  видимо,  никогда  не  сойдемся.  Я  всегда
чувствовал инстинктивное отвращение к тем людям, перед которыми,  по-вашему,
постоянно должен был заискивать, и к тем корыстным целям,  которые  в  ваших
глазах оправдывают такое поведение. То, что мы с вами до сих пор никогда  не
говорили откровенно и прямо, - не  моя  вина.  И  если  сейчас  моя  прямота
кажется вам чересчур резкой поверьте, отец, я говорю с вами так  в  надежде,
что после этого в  наших  отношениях  будет  больше  искренности,  взаимного
доверия и нежности.
     - Я глубоко тронут, мой мальчик, - сказал, улыбаясь, мистер  Честер.  -
Продолжай  же,  пожалуйста,  но  помни  свое  обещание.  Говоришь  ты  очень
серьезно, искренне и чистосердечно, но я с огорчением замечаю в твоих мыслях
некоторую - правда, очень слабую - прозаичность...
     - Извините, сэр...
     - Нет, это ты меня извини, Нэд, но ты же знаешь, я  не  способен  долго
сосредоточивать мысли на одном и том же. Если  ты  сразу  перейдешь  к  сути
дела, я  сам  уже  соображу  все  остальное  и  сделаю  выводы.  Пожалуйста,
пододвинь мне опять молочник. Когда я долго  слушаю  кого-нибудь,  я  всегда
прихожу в нервное состояние...
     - Хорошо, я буду краток, - сказал Эдвард. - Так вот - я больше не  могу
мириться с моей полной зависимостью  даже  от  вас,  сэр.  Времени  потеряно
много, всякие возможности упущены, но я еще молод  и  могу  все  наверстать.
Дайте мне возможность посвятить все свои силы  и  способности  какому-нибудь
достойному делу. Я хочу попытаться проложить себе дорогу в жизни. В  течение
любого времени, какое вы назначите,  -  ну,  скажем,  в  течение  пяти  лет,
хорошо? - я обещаю ничего не предпринимать без вашего согласия в  том  деле,
из-за которого между нами возник разлад. Все это время я буду так усердно  и
терпеливо, как только смогу, стараться прочно стать на ноги, чтобы  не  быть
для вас обузой - я ведь вижу, вы этого боитесь, - когда женюсь  на  девушке,
чье богатство - лишь ее красота  и  добродетели.  Вы  согласны,  сэр?  Когда
пройдет назначенный срок, мы с вами вернемся к этому вопросу. А до  тех  пор
не будем его поднимать - разве что вы сами этого захотите.
     -  Нэд,   голубчик,   -   мистер   Честер,   тем   временем   рассеянно
просматривавший газету,  отложил  ее  и  уселся  поудобнее,  -  думаю,  тебе
известно, как я ненавижу так называемые семейные  дела,  -  пусть  себе  ими
занимаются плебеи в рождественские вечера, а людям нашего круга это никак не
пристало. Но я вижу, что  все  твои  планы  основаны  на  заблуждении  -  на
глубочайшей ошибке, Нэд! - так что делать нечего, придется мне побороть свое
отвращение к таким разговорам. Я отвечу тебе совершенно прямо и  откровенно.
Но сперва, будь любезен, зак