урналист спросил Пандору о нынешнем партнере.
     - Он профессор филологии в Оксфорде, - ответила она сиплым голосом. - И
я получаю от него огромную  поддержку. И сама, - добавила она, - тоже всегда
и во всем его поддерживаю.
     -  Вот этот верно! -  заорал я в радио. -  Ему без твоей  поддержки  не
обойтись, потому что этот урод - хронический алкаш  и после восьми вечера не
стоит на ногах.
     На восемнадцатой дорожной развязке  у меня иссякли запасы  "Опал фрут",
поэтому   я   подъехал  к  заправочной   станции  и   купил  три   пакетика.
Производители, случаем, ничего  не добавляют в леденцы?  Какую-нибудь дрянь,
вызывающую  привыкание? Что-то слишком много я думаю о леденцах в  последнее
время.  Проснулся как-то  в три  часа ночи  и  расстроился из-за того, что в
квартире нет ни одного леденца. Все улицы Сохо тогда обрыскал.  Стоило ночью
выйти из  дома, как  мне тут же  предложили лесбийский секс, героин  и  часы
"Ролекс",  а  за невинным пакетиком леденцов "Опал фрутс"  пришлось гоняться
целых полчаса. Что этот факт говорит нам о мире, в котором мы живем?
     Лейбористское  правительство  все  изменит.  Мистер Блэр  -  ревностный
христианин,  и я предсказываю, что страну охватит религиозное возрождение. Я
страстно  желаю  наступления  того  дня,  когда  проснусь  утром  и пойму  -
аллилуйя! я тоже верю в Бога!
     Когда на обратном пути к машине я  разрывал  пакетик с "Опал фрутс", ко
мне подошел высокий  человек в комбинезоне  водителя грузовика. По тому, как
он преградил мне путь своими толстыми ручищами, я понял, что водитель чем-то
недоволен.
     - Это ты козел из "монтего"?  - спросил водитель. - Который тащится  по
средней полосе со скоростью сто километров в час?
     Его агрессивный тон мне совсем не  понравился. Я  указал ему, что шоссе
довольно  влажное  и,  по  моему  разумению,  сто  километров  в  час  - это
достаточно быстро.
     - Ни  хрена себе,  да мой  грузовик висит  у тебя  на хвосте  от самого
Уотфорда! - заорал он. - Ты что не видел, как я тебе мигал фарами?
     А я ответил:
     - Видел. И решил, что это знак симпатии.
     - Да откуда у меня может взяться симпатия к такому козлу, как ты?
     Я  сел  в машину  и  посмотрел,  как  он  запрыгивает  в кабину  своего
грузовика.  С  облегчением увидел,  что он  работает  не  у  Эдди  Стобарта,
водители  которого  надевают  под комбинезон аккуратную сорочку и галстук, а
грузовики  свои  содержат  в  безупречной  чистоте.  Этот  болван  везет  из
Корнуолла  в  Дербишир  целый  грузовик  минеральной  воды. Зачем?  Дербишир
состоит из минеральной  воды. Там шагу негде  ступить, чтобы не  свалиться в
ручей, озерцо или бурлящую реку.
     Несколько  минут я посидел на стоянке, чтобы этот бешеный  отдалился на
несколько километров,  затем выехал  на шоссе  и, памятуя о недавней стычке,
вдавил педаль газа и довел скорость до девяносто восьми км/час.
     Как только я свернул с шоссе, передо мной предстало восхитительное лицо
Пандоры, оно взирало на меня с предвыборного плаката, пришпиленного к стволу
каштана на обочине  дороги.  Я  остановил  машину  и  вышел,  чтобы  получше
разглядеть любовь все моей жизни. Это был роскошный снимок, в духе Голливуда
40-х  годов.  Подсвеченные  темно-светлые  волосы волнами спадали  на плечи.
Лоснящиеся губы были приоткрыты,  обнажая  белые, как у  гарпий, зубы. Глаза
Пандоры вопили: "постель!"  На ней  был темный  пиджак; под ним  - намек  на
белые кружева, а под белыми кружевами - намек  на  чувственную  ложбинку.  Я
знал, что каждый мужчина в Эшби-де-ла-Зух на коленях приползет голосовать за
Пандору.
     И  подумать только,  что  это  я,  Адриан  Моул,  первым поцеловал  эти
божественные губы  и первым просунул руку (левую) под  спортивный лифчик  из
белого сатина. Кроме того, 10 июня 1981 года Пандора призналась мне в любви.
     То, что  она  уже побывала  замужем,  не  имеет  никакого значения.  Ее
единственная настоящая любовь -  это я, она принадлежит мне и только  мне, я
это знаю. Мы Артур и Гиневра, Ромео и Джульетта, принц Чарльз и Камилла.
     Когда я женился на Жожо,  Пандора пришла ко  мне на свадьбу, и я видел,
как   она  утерла  слезы,  прежде   чем  сказать  моей  молодой  жене:  "Мои
сочувствия".  Конечно,   она   быстро  извинилась  за   свою   оплошность  и
исправилась:  "Я хотела сказать,  мои  поздравления". Но я-то  знал,  что ее
оговорка - свидетельство глубокой обиды, ведь это не она стала миссис Адриан
Альберт Моул.
     Сказал Пандоре  на  дереве: "Я люблю тебя,  моя  дорогая",  после  чего
вернулся к машине и покатил в Эшби-де-ла-Зух. На всем пути со стен и столбов
мне улыбалось лицо Пандоры. "ГОЛОСУЙТЕ ЗА БРЕЙТУЭЙТ - ЛЕЙБОРИСТСКАЯ ПАРТИЯ!"
     Время от  времени в окнах домов  посолиднее  мелькал  плакат с  нелепой
свинячей мордой соперника Пандора от консерваторов -  сэра Арнольда Тафтона.
Попади  он  в павильон  лучших  свиней  на  Лестерской  сельскохозяйственной
выставке, запросто мог бы рассчитывать на первый приз. Но  против молодости,
великолепия и интеллекта  доктора  Пандоры Брейтуэйт у него  нет ни  единого
шанса. Кроме того, Тафтон дружен с  Леном Фоксом, воротилой сотовой связи, и
по уши вляпался в какой-то финансовый скандал.
     Люди в  Эшби-де-ла-Зухе  не отмечены  страстным  темпераментом, поэтому
трудно  сказать, есть  ли  в них  революционная жилка  или нет. Даже кошки с
собаками выглядели умиротворенными под лучами утреннего солнца.
     В  окне гостиной родительского дома  на Глициниевой  улице висел плакат
Лейбористской партии, а в окне моей  сестры Рози - плакат со  "Спайс герлз".
Занавески в окнах  были  задернуты. Я пять минут колотил в дверь, прежде чем
мне  открыли. Передо мной стояла мать в замызганном белом банном халате  и в
мужских носках из  серой шерсти. Между пальцами  была зажата  безникотиновая
сигарета  "Силк кат". С ногтей осыпался лиловый  лак.  Тени,  наложенные еще
прошлым  вечером, размазались вокруг  глаз. Кто-то -  возможно, парикмахер -
превратил мамины  волосы в  колтун.  На  золотой цепочке  болтались две пары
очков. Мама подняла одну пару и надела.
     - А, это ты, - сказал она. - А я надеялась, что почтальон. Я заказала в
магазине "Некст" красный брючный костюм, и его должны доставить сегодня.
     Мама  сняла  первую пару очков и надела вторую. Осмотрела пустую аллею,
вздохнула, затем поцеловала меня и повела на кухню.
     Мой сын  Уильям сидел за  столом и огромной ложкой  загребал кукурузные
хлопья.  Увидев меня,  он  соскочил  со стула  и ринулся  в направлении моих
гениталий. От физических  страданий я спасся,  подхватив  его  и подбросив в
воздух.
     Прошло три недели  с тех пор, как я видел сына, но его  словарный запас
весьма пополнился.  (Я  должен  перестать  употреблять слово "весьма" -  это
дурная привычка Джона Мейджора). Ему всего два года девять месяцев, а он уже
весьма беспокоит меня - тупо посматривает на этого болвана Джереми Кларксона
(4), вещающего  с  экрана  об  автомобилях.  Мама  ужасно потакает  Уильяму,
записывая для него леденящие душу передачи Кларксона.  Не знаю, от кого  ему
передался этот нездоровый интерес к технике. Уж точно не от нашей семьи. Его
бабушка-нигерийка  трудилась  у  себя  в  Ибадане  директором-распорядителем
фирмы, импортирующей шины для грузовиков. Возможно, эта связь весьма шаткая,
но гены - удивительная  штука.  Никто ведь так и не смог объяснить, откуда у
меня  писательский дар  и  поварской  талант.  Мамина  родня  (из  Норфолка)
отличается  повальной неграмотностью и  живет на  вареной  картошке, политой
соусом "Эйч-пи",  папина семья (из Лестера) взирала на книги со значительным
подозрением, если в них не было картинок на  всю страницу. Бабушка с папиной
стороны,  Мей Моул  разносолов никогда не готовила, считая, что вкусная пища
потворствует низменным желаниям. Слава Богу, она  умерла до того, как я стал
профессиональным поваром.  Бабушка гордилась  тем, что ни разу не побывала в
настоящем ресторане. О ресторанах она говорила с  тем же выражением, с каким
другие рассуждают о наркопритонах.
     Спешу записать: мой сын - красивый мальчик. У  него  чистая  кожа цвета
темного капуччино.  Глаза  того оттенка,  который производители  морилки для
дерева  называют   "темный   дуб".  В  его  физическом   облике  преобладает
нигерийская кровь, но мне кажется, я  определенно вижу в его духовном облике
английскую доминанту. Например, Уильям дико неловкий, а когда  он смотрит по
телевизору  Кларксона  (к  примеру),  у   него  приоткрывается  рот,  а  вид
становится немножечко туповатым.
     - Есть известия от Жожо?  - спросила мама, пиная Нового  Пса, чтобы тот
не облизывал свои весьма выдающиеся яйца.
     - Нет, - ответила я. - А у тебя?
     Она выдвинула ящик и достала авиаписьмо с нигерийскими марками.
     - Читай, а я пока отведу Уильяма наверх и приготовлю, - сказала она.
     Я испытал истинное потрясение,  увидев замечательный, прекрасный почерк
Жожо. Наклоны и  изгибы черных букв буквально вопили о ее теле, о ее голосе.
Мой пенис зашевелился, обозначая интерес к посланию моей жены.



     Дражайшая Полин,
     Должна с прискорбием сообщить вам, что мы с Адрианом разводимся.
     Я  знаю,  что  вас  это  известие  не  удивит,  особенно  после  нашего
последнего  визита, когда он заблудился по дороге в Алтон Тауэрс, обвинил во
всем меня и разорвал пополам карту.
     Мне  жаль,  что  вам   и   Джорджу   (и   особенно   Уильяму)  пришлось
присутствовать при этой безобразной сцене.
     Дело в том, Полин, что подобных неприятных происшествий было превеликое
множество,  и я решила  прямо сейчас положить конец нашему  браку, так будет
лучше.  Я  умираю от тоски, когда  думаю о Уильяме. Он спрашивает  обо  мне?
Пожалуйста, пришлите его свежее фото.
     Благодарю  вас, Полин,  что  вы  заботитесь о Уильяме  в отсутствие его
родителей. Когда политическая  ситуация улучшится, я непременно заберу его к
себе.
     С любовью к вам и вашей семье,
     Жожо.



     - Тебе следовало сказать, что разводишься, - заметила мама. - Почему ты
не сказал?
     Я правдиво ответил:
     - Надеялся, что Жожо передумает.
     - Удивительно, как ты мог упустить такую прекрасную  женщину, как Жожо.
Должно  быть,  ты  просто  спятил.  Второй  такой  женщины  тебе  больше  не
встретить. У нее было все: красота, ум, деньги, талант:
     - Она не умела готовить, - перебил я.
     - Она превосходно готовила нигерийскую пищу, -  возразила самая большая
поклонница Жожо.
     - Да! - воскликнул я. - Но я же англичанин.
     - Так  вот, сторонник Малой Англии, - насмешливо  сказала мать, которая
редко пересекала границу Лестера, - хочешь знать, почему твой брак распался?
     Я  оглянулся   на  сад:  газон  был  усеян  пластмассовыми  прищепками,
соскочившими с бельевой веревки.
     - И почему же?
     - Во-первых, тебя  бесила ее ученая  степень.  Во-вторых,  ты  пять раз
откладывал свою поездку в Нигерию. В-третьих, ты так и не смог примириться с
тем, что она на четыре дюйма выше тебя.
     Я молча мыл руки.
     - В  письме есть еще и  постскриптум, - добавила мать и с  наслаждением
зачитала: -  "Постскриптум.  Видели в "Санди таймс" рецензию  А. А. Гилла на
"Чернь"? Я вынуждена прятать газету от семьи".
     Значит, даже в Лагосе, в Нигерии, они насмехаются над моими кулинарными
талантами!  Зачем, о, зачем я позволил Дикару уговорить себя включить в меню
сосиски с пюре?!
     И почему, о, почему  А. А. Гилл и его спутница-блондинка решили  прийти
именно в тот вечер, когда у нас иссяк  запас сосисок ручной вязки, которые я
покупаю  у  мясника на  Бруэр-стрит? Мне следовало посмотреть А.  А. Гиллу в
глаза  и признать  этот  факт,  а  не посылать в супермаркет  за  фабричными
сосисками.
     Снаружи  затарахтел  дизельный двигатель,  затем  в  дверь настоятельно
постучали.  Я открыл и обнаружил на  пороге красивого блондина с  пакетом  в
руках.  Это был Найджел. Мой лучший друг в  годы, проведенные в  школе имени
Нила Армстронга.
     - Найджел!  - воскликнул я. И  добавил:  - Ты, что  работаешь водителем
фургона? Я думал, ты голубой.
     Найджел огрызнулся:
     - Голубой - это не карьера, Моул, это сексуальная ориентация.
     - Но, -  забормотал  я,  - мне  казалось, что ты найдешь себя  в  сфере
искусства.
     - Поварского, что ли, искусства? - захохотал он.
     -  Но я думал,  ты буддист,  - продолжал я, копая могилу еще  для одной
темы разговора.
     Найджел вздохнул:
     - Буддистам разрешается водить фургоны.
     - Но где твои оранжевые одежды? - спросил я, оглядывая  Найджела, с ног
до головы затянутого в джинсу.
     - Я постиг, что внешние проявления духовности затмевают внутренние.
     Я  осведомился о его  родителях: отец лежит  в больнице, где ему должны
вставить в голову новую стальную пластину, а мать все еще выпытывает у сына,
когда он найдет себе приличную девушку.
     - Так ты не сказал родителям, что ты гей?
     - Нет,  - признался  Найджел,  глядя  на тарахтящий у бордюра фургон. -
Послушай, это долгий разговор, почему бы нам как-нибудь не встретиться?
     Мы обменялись номерами мобильных телефонов, и Найджел уехал.
     По  ступеням  в  сопровождении Уильяма спустилась  мама  и  нетерпеливо
разорвала пакет:
     -  Это мой костюм в честь победы лейбористов. Сегодня вечером я  надену
его за прилавком.
     Между   многочисленными  слоями   оберточной   ткани  сиротливо  ютился
темно-синий брючный костюм. Мамино лицо обрюзгло больше обычного.
     - Я заказывала красный! - закричала она.
     Мама разразилась гневной  тирадой, суть которой  сводилась  к тому, что
никак  невозможно надеть темно-синее  в честь победы  Пандоры. Среди прочего
она грозилась  подать в  суд  на магазин "Некст"  -  за нанесение  моральной
травмы. Я выудил из слоев бумаги заполненный бланк заказа и обнаружил, что в
колонке  "Цвет" мама указала  "темно-синий". Не могло быть сомнений, что она
собственноручно  поставила  отметку.  В  конце концов мама согласилась,  что
"Некст" не виноват.  Узнай об этом Чарли Давкот, мамин адвокат,  он бы начал
оплакивать потерянный гонорар. Мама подала в суд на  магазин "Туфлемания" за
то, что ее туфля  на  шпильке подвернулась  на вершине горе Сноудон, и  мама
едва не  скатилась вниз.  Я втайне надеялся, что она проиграет процесс. Если
бы мама выиграла, закон еще сильнее стал  бы походить на  осла. Чарли Давкот
явно пользуется положением полоумной женщины, пребывающей в климактерическом
периоде, для которой никак не подберут гормональную терапию.
     Я предложил  маме позвонить  в  "Некст",  чтобы  они  срочно  доставили
красный костюм. Но она пренебрежительно отмахнулась:
     - Как же, привезут!
     Но я все  же позвонил Найджелу на  мобильник,  и он обещал сделать, что
сможет, хотя и предупредил, что "все красное" идет на ура  и напророчил, что
лейбористы одержат оглушительную  победу. Я  попытался рассказать ему о моем
секретном информаторе Фреде Гиптоне, но  связь  прервалась. Я с раздражением
обнаружил, что  часть  пролитого Уильямом молока  просочилась  в микрофонные
дырочки.
     В еще большее раздражение я пришел, когда Уильям отвлекся на Нового Пса
и перевернул  вторую  миску с кукурузными хлопьями,  омерзительная  смесь из
сахара  и  бурого  молока  закапала   прямо  на  ширинку  моих  светло-серых
хлопчатобумажных  брюк.  Я подскочил  к раковине, схватил  тряпку для  мытья
посуды  и  вытерся, но  в складках тряпки  таилась иная,  еще  более мерзкая
субстанция - вероятно, апельсиновый  сок,  - и  эта субстанция добавилась  к
пятну от  кукурузных  хлопьев. Слившись, они  трансформировались  в огромное
пятно,   наглядно  свидетельствовавшее  о  застарелом  недержании  мочи.   Я
огляделся в  поисках  стиральной  машины,  но  вспомнил,  что  она  является
предметом  судебного  разбирательства и в  данный  момент  пребывает в лапах
производителя. Еще одна работенка для Чарли Давкота.
     - Можешь позаимствовать брюки у отца, - посоветовала мама.
     Я  разразился  демоническим  хохотом  при  мысли,  что  меня  увидят  в
отцовских брюках.
     - А где он, кстати?
     -  Наверху,  в  постели. У  него клиническая  депрессия,  - без всякого
сочувствия сказала мама.
     -  И  чем она вызвана? - спросил  я,  когда мы поднимались по  лестнице
(усеянной мириадами игрушечных и смертельно опасных машинок).
     На лестничной площадке мама понизила голос.
     - Во-первых, он знает, что больше не будет работать, во  всяком случае,
на  нормальной работе. Во-вторых, у него  геморрой,  и  он боится  операции.
В-третьих, он уже три месяца как импотент.
     Из спальни донесся вопль:
     -   В-четвертых,  его   достала   долбаная  жена,  которая  выбалтывает
сексуальные секреты всем встречным- поперечным!
     Мама распахнула дверь спальни.
     -  Адриан  -  это  тебе  не  встречные-поперечные!  -  завопила  она  в
сигаретную мглу.
     - Зато парень  из долбаного видеопроката -  он самый и есть! - проревел
отец.
     Уильям бросился  на  распростертое тело  моего отца и  горячо поцеловал
его. Отец пробормотал:
     - Этот малыш - единственная причина, почему я еще не покончил с собой.
     - Что значит "покончил с собой", дедушка? - спросил Уильям, расстегивая
пуговицы на пижаме отца. (Его физическая ловкость иногда воистину поражает.)
     Я быстро  вмешался -  очень в духе  моих  родителей  прочесть лекцию  о
суициде ребенку, не достигшему трехлетнего возраста.
     - "Покончить  с собой" означает: означает: стать  лучше, - солгал я.  -
Кстати,  ты  не почувствуешь себя лучше, если отдернешь занавески,  откроешь
окно и впустишь в комнату божий свет и свежий воздух? - спросил я у отца.
     - Нет, нет, - захныкал он. Затем, с интонацией  Бланш Дюбуа, добавил: -
Нет, нет, я не люблю свет.
     Я  окинул взглядом  комнату  и  понял,  что  маминого  хаоса  из  книг,
журналов, косметики и кремов в спальне  больше нет. Помимо папиного пузырька
с  транквилизаторами  комната была  лишена какой-либо  индивидуальности. Мои
родители явно спали порознь.
     - А вылезти из постели и поехать со мной на избирательный участок ты не
желаешь? - любезно осведомился я.
     Отец застонал  и уткнулся лицом в стену.  В среду 2  апреля 1997 года я
заметил на его  голове лысину размером с пятипенсовую монету, во время нашей
последней встречи лысина была размером с диабетическое печенье ("Маквитиз").
     Я  решил предпринять  попытку,  дабы вывести  наши отношения  на  новый
уровень - отныне стану разговаривать с отцом  так, словно в нем нет ни капли
фальши. Начал я с того, что отпихнул Уильяма и лег на кровать рядом с отцом.
Похлопал  его по костлявому плечу и  произнес  слова,  которые на  шоу  Опры
Уинфри сболтнул какой-то спец по семейной терапии:
     - Мне жаль, что ты так несчастен, папа. Чем я могу тебе помочь?
     Отец быстро повернулся лицом ко мне.
     - Ты говоришь,  как хренов консультант из магазина, - ответил  он.  - И
мне тоже жаль,  что  я  несчастен, Адриан,  но  знаешь, что сказал Фрейд  по
поводу счастья?
     - Нет, - признался я, - я последователь Юнга.
     Отец приподнялся на локте.
     -  Фрейд  написал,  в  "Ридерз дайджест": "Для счастья нужно  две вещи:
Любовь и Работа", а у меня больше нет ни того, ни другого.
     Рот его скривился, и он снова уткнулся лицом в стену.
     -  Ну  спасибо  тебе, Джордж, - с  едким сарказмом сказала мама. -  Моя
любовь, значит, не в счет, да? - В ее глазах стояли слезы,  грозя хлынуть на
щеки черной тушью. - Тони  Блэр даст тебе работу,  Джордж, а с любовью мы уж
как-нибудь разберемся. -  Она повернулась ко  мне  и понизила голос:  -  Под
словом "любовь" он подразумевает секс.  - Мама наклонилась и поцеловала отца
в лысину. - Мы еще раз сходим к тому сексологу, правда?
     Я встал и бочком направился к двери, жалея о том, что спровоцировал эту
Опра-подобную семейную исповедь. Уильям протянул мне руку, и мы вместе вы