опросе совсем  нетрудно;  достаточно  было  бы
назвать следователю имя страхового агента фон Дельмайера. Но если ветреный
страховой агент был причастен к  этой  истории,  то  не  мог  не  знать  о
покушении еще кто-то другой. А узнавать  такую  новость  доктор  Гейер  не
желал. Он предпочитал оставаться в неведении.
   В  общем,  он  отнесся  к  покушению  довольна   спокойно.   С   такими
неприятностями  должен  был  считаться  всякий,  кто   выступал   во   имя
какой-нибудь идеи. Если бы не то лицо,  он  испытывал  бы  даже  некоторое
удовлетворение от своего мученичества. Но стоило ему вспомнить  лицо,  как
начинали болеть раны и острый бурав медленно сверлил  череп.  Что-то  жгло
глаза под закрытыми веками, и он лежал беспомощный и разбитый.
   Спокойная, уверенная, сидела Иоганна среди некрасивой фабричной мебели,
которой без любви и внимания была обставлена эта спальня. Всякое кокетство
было ей противно, а подчеркнутое безразличие, с которым Гейер  рассказывал
о случившемся, производило на нее впечатление рисовки. Поэтому  она  почти
не вставляла замечаний и скоро перевела разговор  на  дело  Крюгера,  ради
которого и пришла.
   Мартин  Крюгер  после  приговора  категорически  запротестовал   против
кассации. Иоганна сочла этот отказ просто  театральным  жестом,  обидчивым
протестом против удара судьбы: чем мне хуже, мол, - тем лучше! Но ей так и
не удалось переубедить его. Фатализм Мартина, по-видимому,  имел  какие-то
глубокие корни. Она надеялась, что ясные  доводы  адвоката  произведут  на
него более сильнее впечатление, но  за  день  до  истечения  срока  подачи
кассационной жалобы произошло нападение  на  Гейера.  Его  заместителю  не
удалось воздействовать на Крюгера. Сейчас срок  был  пропущен,  и  Мартина
перевели в тюрьму Одельсберг.
   Трезво и сухо изложил ей доктор Гейер  положение  вещей.  О  пересмотре
дела, согласно параграфу  триста  пятьдесят,  девятому,  речь  может  быть
только в случае появления новых фактов или доказательств, могущих, в связи
с приведенными ранее доказательствами, послужить основанием  к  оправданию
обвиняемого.  Ну,  если  б,  например,  можно  было  доказать,  что  шофер
Ратценбергер дал ложную присягу. Он, доктор Гейер, разумеется, уже  сделал
попытку в этом направлении и подал соответствующее  заявление.  Но  весьма
мало вероятно, чтобы прокуратура возбудила дело против шофера, раз  у  нее
хватает  ума  не  возбуждать  дела  даже  против   нее,   Иоганны   Крайн.
По-видимому, решено считать  всю  эту  историю  законченной.  Хлопотать  о
помиловании  в  настоящее  время  почти  что  безнадежно.  Едкие   нападки
внебаварской  печати  по  поводу  позорного  приговора  приносят  в   этом
отношении больше вреда, чем пользы.
   - Юридическим путем, таким образом, - резюмировал  он  свои  доводы,  -
ничего для него сделать нельзя.
   - Ну, а другим путем? - спросила  Иоганна,  направляя  на  него  взгляд
своих больших серых глаз и при этом медленно поворачиваясь к нему лицом.
   Доктор Гейер снял очки,  полузакрыв  покрасневшие  веки,  откинулся  на
подушки. Он потратил слишком много сил; Чего ради, собственно говоря?
   - Возможно, что вы могли бы воздействовать на правительство  с  помощью
светских связей, - проговорил он наконец вяло.
   В то  время  как  Гейер  произносил  эти  слова,  Иоганна  по  странной
случайности вспомнила  полное  лицо  с  подернутыми  поволокой  глазами  и
маленьким  ртом,  медлительный,  осторожный  голос.  Она  никак  не  могла
вспомнить связанное с ним имя. Это  был  один  из  присяжных,  тот  самый,
который вступился за нее, когда прокурор  так  дурацки  приставал  к  ней.
Иоганна взглянула на адвоката, утомленного, сильно  исхудавшего,  старого.
Ясно было, что пора уходить. И все-таки она спросила его резким тоном:
   - Скажите, доктор Гейер, как звали того господина, ну, того присяжного,
который вступился за меня перед прокурором?
   - Это некий коммерции советник Гессрейтер, - ответил адвокат.
   - Думаете ли вы, что он мог бы что-нибудь сделать? - спросила Иоганна.
   - Это не исключено, - сказал адвокат. - Я, правда, имел в  виду  других
лиц.
   - Кого, например? - спросила Иоганна.
   В дверь постучались, - должно быть, экономка Агнеса напоминала  о  том,
что пора уходить. Адвокат не без  труда  назвал  Иоганне  пять  имен.  Она
аккуратно записала их и только после этого удалилась. Доктор Гейер заранее
радовался посещению Иоганны. Теперь, после ее ухода, он лежал  измученный.
Приподнятая тонкая губа обнажала крепкие, желтые, сухие зубы.  Его  мучило
воспоминание о том лице. Экономка Агнеса шепотом доказывала  сиделке,  что
не следовало допускать к больному эту даму.
   Перед домом на Штейнсдорфштрассе, где она жила,  Иоганна  застала  Жака
Тюверлена в его небольшом французском автомобиле. Она обещала ему  сегодня
поехать с ним в окрестности.
   - Видите, - весело сказал он, - я был благоразумен  и  дал  только  два
сигнала. Затем я догадался, что вас нет дома, и вел себя совсем тихо. Если
бы я  продолжал  трубить,  пожалуй,  сбежалась  бы  вся  улица.  Поедем  к
Аммерзее, хотите? - предложил он.
   Она согласилась, - это спокойное, лишенное особенных красот  предместье
привлекало ее.
   Тюверлен ехал не слишком быстро, уверенно правя машиной. Из-под больших
автомобильных очков его помятое лицо светилось своеобразной мудростью,  он
был в прекрасном настроении, говорил много, с большой  откровенностью.  За
время их знакомства они встречались уже дважды, но, полная забот,  Иоганна
как-то мало внимания  уделяла  его  теориям.  Сегодня  она  слушала  более
внимательно.
   - Юстиция, - говорил он, в то время как автомобиль, наискось  перерезая
ровную местность, направлялся к  смутно  очерченным  горам,  -  юстиция  в
периоды политических волнений - это нечто вроде эпидемии, которой  следует
остерегаться. Одного поражает грипп, другого  -  юстиция.  В  Баварии  эта
эпидемия особенно зловредна. Господин Крюгер,  страдая  предрасположением,
должен был принимать профилактические меры. Ему не повезло. Очень жаль, но
для общества это особого интереса не представляет; трагедии здесь  нет.  -
Да, но ведь все это он ей уже говорил. И он стал  объяснять  ей  различные
приемы управления машиной.
   Ее удивляет, - возразила  она  через  некоторое  время,  так  как  была
медлительна и часто отвечала не сразу, -  ее  удивляет,  что  он  все  еще
испытывает желание встречаться с ней. Ведь ее интересы почти исключительно
сосредоточены на деле Крюгера.
   Жак Тюверлен сбоку поглядел на нее.
   - Это полное ее право, - спокойно заметил он, внимательно и изящно беря
крутой  поворот.  -  Ведь  ее  это  занимает.   Единственным   оправданием
человеческих действий  является  удовольствие,  доставляемое  действующему
лицу его действием. Как только стоящий  человек  в  какое-нибудь  действие
вкладывает элемент получаемого удовольствия, самое скучное дело становится
интересным.
   Его руки, правившие рулем, были сильны, покрыты веснушками и рыжеватыми
волосками. Верхняя губа над крепкими  зубами  резко  выступала  вперед  на
странно обнаженном лице, слегка запавшие глаза над остро очерченным  носом
быстро перебегали с предмета на предмет, следили за дорогой, за  пейзажем,
за встречными, за сидевшей рядом с ним женщиной.
   - Я люблю говорить начистоту, - объяснял он своим звонким  и  в  то  же
время сдавленным голосом. - Слишком долго и сложно  изыскивать  хитроумные
обходные пути. Это как-то не подходит к нашему времени. Прямота -  быстрее
и удобнее. Итак, я сразу же расскажу вам о том, что однажды в жизни сделал
большую  глупость.  Именно  тогда,  когда  принял  германское  подданство.
Какая-то  сентиментальная  демонстрация  в  пользу  побежденного!  Ослиная
глупость в квадрате! Но в  общем  Лига  наций,  повысившая  доход  с  моей
женевской гостиницы и курс моих швейцарских франков, дает мне возможность,
не отказываясь от жизненных удобств, позволять себе говорить то, что есть.
Мои писания пользуются у знатоков за границей почетом в такой же  мере,  в
какой они непопулярны в Германии. Мне они доставляют удовольствие. Я  пишу
медленно, с трудом, но читаю свои произведения с наслаждением и нахожу  их
превосходными. Прибавьте к этому, что  я  слыву  богатым,  и  мне  поэтому
хорошо платят. По-моему, жить очень  приятно.  Я  предлагаю  вам,  Иоганна
Крайн, соглашение на несентиментальной основе: я,  Жак  Тюверлен,  начинаю
интересоваться  делом  Крюгера,  в  которое  вы  вложили  элемент   своего
удовольствия, а вы интересуетесь тем, что доставляет удовольствие мне.
   Они пообедали в деревенском трактире. Им  подали  густой  суп,  большой
сочный кусок телятины, грубо и бесхитростно  приготовленной,  картофельный
салат. Озеро расстилалось перед ними, широкое и светлое; горы позади  него
были подернуты туманом. Было тихо, я старые каштаны в саду трактира стояли
недвижные. Иоганну удивило, с каким аппетитом ел худощавый Жак Тюверлен.
   Затем они выехали на лодке в озеро. Он  греб  не  напрягаясь  и  вскоре
пустил лодку по воле волн. Затем они нежились на солнце. Тюверлен щурился.
Он напоминал веселого, дерзкого мальчишку.
   - Вы считаете меня бесстыдным за то, что я все  выбалтываю?  -  спросил
он.
   Иоганна рассказала о своем посещении доктора  Гейера.  По  мнению  Жака
Тюверлена, в мучениках всегда было что-то смешное.  Физическое  насилие  в
положении доктора Гейера принадлежало  к  риску  его  профессии.  То,  что
мученики якобы приносят пользу делу,  которому  служат,  -  просто  модное
суеверие. Смерть человека - еще не доказательство его  достоинств.  Остров
св.Елены еще не делает Наполеона. Тот, кто  не  достигает  успеха,  обычно
аргументирует  мученичеством.  Унавозить  дело  кровью,  конечно,   верное
средство, но это должна быть кровь противника. Справедливость - лишь  одно
из последствий успеха. Справедливое дело - всегда синоним успешного.
   Все это объяснял писатель Тюверлен Иоганне Крайн в лодке  на  Аммерзее.
Иоганна слушала его, подняв брови. Ее, как баварку, коробили его слова, ей
был неприятен его циничный, деловой тон.
   - А в деле Крюгера вы все же согласны помочь мне? - спросила она, когда
он умолк.
   - Разумеется, - лениво ответил он, лежа на дне  лодки  и  беззастенчиво
оглядывая ее с ног до головы.



3. ПОСЕЩЕНИЕ ТЮРЬМЫ

   Ехать в тюрьму Одельсберг, расположенную в Нижней Баварии, было  далеко
и неудобно. Инженер Каспар  Прекль  предложил  Иоганне  отвезти  ее  туда.
Автомобиль,  предоставленный  в  его  распоряжение  правлением  "Баварских
автомобильных заводов", был снабжен хорошим двигателем,  но  не  отличался
удобством. Шел дождь, и было довольно холодно. Плохо  выбритый,  одетый  в
кожаную куртку и с такой же фуражкой на голове, в  напряженной,  неизящной
позе сидел Каспар Прекль рядом с высокой,  свежей  девушкой  и  высказывал
резкие взгляды, облеченные в грубоватую форму. Иоганна не знала, как  себя
держать с ним. То, что  он  говорил,  было  неожиданно,  полно  фанатизма,
неглупо.
   Молодой инженер, не имевший светского опыта, создал себе особую теорию,
согласно которой, встречаясь с людьми, он  обычно  говорил  только  об  их
собственных делах, но никогда не говорил о своих, и  тем  менее  об  общих
вопросах. Ведь люди обычно хорошо осведомлены о том, что относится  к  ним
лично, и редко знают что-нибудь другое. Только таким путем  от  них  можно
почерпнуть интересные и полезные сведения. С  Иоганной  Крайн  он  поэтому
говорил о женских делах - о  браке,  о  женском  труде,  о  моде.  Он  зло
высмеивал  институт  брака,  как  глупое   капиталистическое   учреждение,
издевался над представлением о том, что можно "владеть" другим  человеком.
Перешел к тому, как нелепо сейчас, после войны, пытаться сохранить  фикцию
"дамы".  Разошелся,  заговорил  более  тепло,  убедительно,  даже  весело.
Иоганна почувствовала, как исчезает стена, отделявшая их друг от друга. Но
тут он затеял отчаянную ссору с возницей какой-то  телеги,  не  услышавшим
его сигнала и вовремя не свернувшим в сторону. Покраснел,  начал  кричать.
Люди в телеге имели численный перевес и настроены были  воинственно.  Дело
чуть не дошло до драки. Весь остальной путь Каспар  Прекль  был  мрачен  и
молчалив.
   Формальности, необходимые Для впуска в тюрьму, длились бесконечно.  "Вы
родственница Крюгера?" - "Нет". Чиновник снова  поглядел  на  вписанное  в
пропуск имя.  "Ах,  так..."  Иоганна  чуть  не  вспылила.  Затем  началось
бесконечное  стояние  в  холодной  конторе  и  в  мрачных  коридорах,  под
любопытными взглядами писцов и надзирателей.  Сквозь  заделанное  решеткой
окно  им  удалось  заглянуть  во  двор  с  шестью  жалкими,  замурованными
деревьями. Наконец в приемную первым вызвали Каспара Прекля.
   Иоганна ждала. Вернувшись, Каспар Прекль сказал, что  не  может  дольше
выносить эту  обстановку  и  подождет  ее  у  главных  ворот.  Он  казался
оживленным, менее мрачным, чем обычно.
   Увидев Крюгера, Иоганна испугалась. Она ожидала найти его опустившимся.
Испугало ее не то, что когда-то плотный, почти полный человек стоял теперь
перед ней в болтавшемся на нем платье, с серым, обросшим щетиной  лицом  и
лишенными блеска глазами, а то, что он  так  мирно  улыбался.  Жалобы  она
перенесла бы, с сетованиями справилась бы, но в этой спокойной  улыбке  на
сером  лице  было  что-то  могильное.  Это  покорное  приятие  уничтожения
человеком,  которого  она  знала  таким  живым  и  бурным,  заставило   ее
растеряться и умолкнуть.
   Доктор Гейер рассказывал ей, что на второй день после перевода  сюда  с
Крюгером случился припадок буйства, перешедший в сердечный  приступ.  Врач
склонен был считать этот припадок симуляцией. Однако ввиду  того,  что  за
последнее  время  несколько  случаев  "симуляции",  к   удивлению   врача,
окончились смертью "симулянтов", Крюгера  из  предосторожности  уложили  в
лазарет. Доктор  Гейер  установил,  что  и  после  выздоровления  больного
отношение к нему осталось бережным. У него сложилось такое впечатление,  -
говорил адвокат Иоганне, - что Крюгер  так  же  беспомощно  дивится  своей
судьбе, как животное, попавшее в неволю. Таким и  рассчитывала  она  найти
его. Теперь здесь,  отделенный  от  нее  решеткой,  стоял  серый,  старый,
опустившийся и совсем чужой человек со странной, умиротворенной улыбкой. С
этим человеком она путешествовала? И не раз? С ним спала?  Это  тот  самый
человек, который из озорства  заставил  бургомистра  того  провинциального
города произнести забавный тост? Тот самый, который в баре "Одеон" надавал
пощечин какому-то господину с весьма представительной  наружностью  только
за то, что непристойные  замечания  этого  господина  по  адресу  писателя
Ведекинда подействовали ему на нервы?
   Он очень рад ее приезду, - сказал человек за  решеткой.  О  фактической
стороне своей  жизни  он  старался  не  говорить.  Он  не  чувствует  себя
несчастным. По работе он не скучает. Все написанное им находит  никуда  не
годной дрянью. Есть, в лучшем случае, лишь одно, о чем стоило  бы  писать.
Об этом он говорил с Каспаром Преклем. Очень хорошо с ее стороны, что  она
борется за его освобождение. Он уверен,  что  она  и  Гейер  выполнят  все
наилучшим образом. Извне его положение, вероятно, кажется хуже, чем здесь,
среди этих стен. Его серое, вялое лицо сейчас, когда он  произносил  такие
спокойные слова, не казалось ей похожим на  лицо  того  человека,  который
прежде  так  страстно  отстаивал  свои  положения.  Он  говорил   туманно,
миролюбиво, вежливо, бесцветно. Надзиратель не  имел  повода  вмешиваться.
Она обрадовалась, когда надзиратель наконец  заявил,  что  время  свидания
истекло. Вялый человек с серым лицом  протянул  ей  сквозь  решетку  руку,
несколько раз поклонился. Только совсем под конец она  заметила  еще  одну
перемену: он был коротко острижен.
   По длинным коридорам почти бегом устремилась она к  выходу,  к  главным
воротам. Это  спокойствие  было  страшнее  любого  буйного  припадка.  Она
заблудилась, и ей пришлось повернуть назад. Через окно она увидела залитый
дождем двор и шесть жалких, замурованных в нем деревьев. Сторож в зверинце
однажды уверял ее, что звери не чувствуют неволи. Бегая, взад и вперед  По
клетке, они, десять тысяч раз пробежав расстояние в шесть метров,  ощущают
то же, что и покрыв  расстояние  в  шестьдесят  километров.  Одна  львица,
произведшая на свет детеныша,  целый  день  таскала  его  взад  и  вперед,
очевидно желая унести  его  возможно  дальше  от  берлоги,  в  которой  он
родился, и спасти от прожорливого отца. Зверь верил в пройденный путь и не
замечал решетки.
   Да, адвокат был прав: Мартин Крюгер, словно только что пойманный зверь,
не отдавал себе отчета в своем положении.
   Каспар Прекль весь был под впечатлением короткой беседы с Мартином. Его
костлявое  лицо  с  низко  опускающимися  на  лоб  волосами  было   крайне
взволновано. По его мнению, Крюгер был на подъеме.
   - Он преодолеет все это, - убежденно заметил Прекль. - Вы  увидите,  он
все преодолеет.
   Единственное, что, по мнению Крюгера, имело значение и о чем он говорил
с Преклем, была картина  "Иосиф  и  его  братья".  Иоганна  заметила,  что
розыски  картины,  быть  может,  следовало   бы   поручить   какому-нибудь
детективному бюро. Но оказалось, что Крюгер категорически воспретил это.
   Иоганна все время вспоминала о том, каким странным, коммерчески-деловым
током Мартин говорил с ней о ее деятельности в его пользу. Она  и  адвокат
"выполнят все наилучшим образом", - сказал он. "А с  Каспаром  Преклем  он
вот говорил о картине "Иосиф и его братья".
   На обратном  пути  Иоганна  была  молчаливее  своего  спутника.  Прекль
пытался Объяснить ей, что в книгах Мартина хорошо и  что  дурно.  То,  что
Мартин Крюгер называл их теперь "никуда не годной дрянью", было,  конечно,
преувеличением. Но было, пожалуй,  неплохо,  что  он  сейчас  бранил  свои
работы.
   - Он все это преодолеет! - с уверенностью повторил Прекль, в упор глядя
на Иоганну своими глубоко запавшими, горящими глазами.
   Когда  Иоганна,  распрощавшись  с  Каспаром  Преклем,  поднималась   по
лестнице в свою квартиру, перед ее глазами стояли три  образа:  серолицый,
мирный,  вялый  человек  за  решеткой,  горящие,  глубоко  запавшие  глаза
молодого инженера, шесть жалких, замурованных деревьев на тюремном дворе.



4. ПЯТЫЙ ЕВАНГЕЛИСТ

   Барон Андреас фон Рейндль, главный  директор  "Баварских  автомобильных
заводов", взглянув на часы, увидел, что уже почти половина  одиннадцатого.
В половине одиннадцатого он, согласно пометке  на  календаре,  должен  был
принять своих директоров Отто и Шрейнера. Сейчас  вспыхнет  на  телефонном
аппарате сигнал, и секретарь доложит об их приходе.  Г-н  фон  Рейндль  не
чувствовал большой охоты участвовать в предстоящем совещании.  Технические
подробности производства "Баварских автомобильных  заводов"  нисколько  не
интересовали его. Если он со своими служащими и говорил о них, то это было
лишь простой формальностью, выполнением скучной обязанности.
   Он порылся в куче писем и газетных вырезок,  положенных  секретарем  на
его  декоративный  письменный  стол.  Карие  глаза  без  особого  интереса
скользнули по груде бумаг. Из всей массы он  выбрал  наконец  ярко-зеленую
обложку берлинского журнала. Белыми пухлыми пальцами  раскрыл  страницу  с
помеченной для него статьей под заглавием "Пятый евангелист". Он  начинал,
по-видимому,  входить  в  моду  у  авторов  фельетонов  по   экономическим
вопросам. Печать проявляла интерес к его духовной жизни. Рейндль  медленно
читал, и его верхняя губа под  густыми  черными  усами,  морщась,  выпукло
выступала на мясистом лице.
   "Господин фон Рейндль, - говорилось в статье,  -  генеральный  директор
"Баварских  автомобильных  заводов"  и  Акционерного  общества  дунайского
пароходства, главный акционер пивоваренного завода  "Капуцинербрауэрей"  и
газеты "Генеральанцейге