при этом не докопаться до твердой основы. Всякое решение он  по
возможности откладывал, хотя бы дела запутывались бог весть как.  Так  или
иначе - все, мол, разрешится само собой. Так стоит ли мучить себя поисками
решения?
   За дверью послышались тяжелые  шаги  ее  тетки,  Франциски  Аметсридер,
жившей вместе с ней и занимавшейся ее хозяйством. Тетка,  наверно,  сейчас
не удержится от весьма решительных суждений по поводу процесса, от сильных
выражений по адресу  Мартина  Крюгера.  Обычно  Иоганна  не  обижалась  на
деланно резкий тон тетки, в ответ дружески подшучивала над ней к обоюдному
удовольствию. Но сегодня она не была в настроении  обмениваться  с  теткой
суждениями и выражениями чувств. Четко и звонко сквозь закрытую дверь  она
объявила,  что  занята  работой,  и  тетка,  обиженная   и   рассерженная,
ретировалась.
   Она снова пытается сосредоточиться на  своем  графологическом  анализе.
Она обещала сдать сегодня его  результаты,  я  ей  не  хочется  заставлять
кого-то ждать ее. Но сегодня у нее решительно ничего не получается.
   Да, больше всего радости она и Мартин доставляли друг  другу  во  время
путешествий.   Беззаботный,   юношески   веселый,   отдавался   он    всем
впечатлениям, бурно восторгаясь благоприятной погодой и глубоко  огорчаясь
из-за недостатков каждой чересчур примитивной  гостиницы.  Она  вспоминала
вечера, когда они вместе, сидя в вестибюле какого-нибудь  большого  отеля,
по лицам посетителей определяли их  характер,  профессию,  судьбу.  Мартин
сочинял самые увлекательные, самые интересные  жизнеописания  этих  людей,
улавливая мельчайшие, скрытые где-то в уголках их лиц, детали. Но в  общем
его характеристики очень часто оказывались  ошибочными.  Удивительно,  как
этот человек, столь глубоко  умевший  вникать  в  картины,  так  слабо  на
практике разбирался в психологии людей.
   Как умел он углубляться во все, что касалось  искусства!  Наблюдать  за
тем, как он весь, целиком  преображаясь,  уходил  в  созерцание  предметов
искусства,  -  было  прекрасно  и  радостно.  Ей  нравилась  картина,  она
производила на нее впечатление. Но то, что человек,  за  минуту  до  того,
казалось  бы,  безалаберный  и  капризный,  вдруг   мгновенно   проникался
благоговением, словно потушив в себе личное ради искусства, - вот это чудо
вновь и вновь восхищало ее.
   Доктор Гейер, вероятно, прав,  считая,  что  ей  лучше  в  эти  дни  не
встречаться с Мартином. Но это дается ей нелегко.  Хотелось  бы  погладить
его по щеке, подергать за густые брови. Она и  этот  тщеславный,  веселый,
темпераментный, живой в восприятии искусства, щегольской  в  своей  одежде
человек - подходили друг к другу.
   Резким  движением  Иоганна  поднялась,  раскрыла  жалюзи,  отставила  в
сторону свою графологию. Немыслимо было сидеть вот так, в бездействии. Она
снова позвонила Гейеру, в этот раз  на  квартиру.  В  аппарате  послышался
сиплый нервный голос экономки Агнесы. Нет, она не знает, где можно застать
доктора Гейера. Но раз уж фрейлейн Крайн у аппарата, она  просит  ее  хоть
немножко заняться господином доктором. Ее, экономку, он вовсе не  слушает.
Прямо беда с этим человеком!  Еду  он  просто  проглатывает  безо  всякого
внимания. Плохо спит. Совершенно не следит за своей одеждой. Просто  срам!
У него ведь никого нет из близких. Если фрейлейн Крайн скажет ему, - может
быть, это подействует.
   Иоганна нетерпеливо ответила полусогласием. Все люди чего-то  требовали
от нее. У нее - видит бог -  есть  другие  заботы,  кроме  платья  доктора
Гейера.
   Но всегда, с самого ее детства бывало  именно  так.  Уже  тогда,  после
развода родителей, когда ее, еще  полуребенка,  перебрасывали  от  отца  к
матери. Отец, погруженный в работу, замкнутый, ожидал,  что,  несмотря  на
его нерегулярный образ жизни, Иоганна сумеет держать в порядке  хозяйство,
и  устраивал  скандалы,  когда  что-нибудь  случайно  не   ладилось.   Еще
подростком она принуждена была заботиться о новом кредите  у  поставщиков,
об  удобствах  для  неожиданно  появлявшихся  гостей,  должна  была  вести
хозяйство применительно  к  постоянно  менявшемуся  финансовому  положению
отца. Живя у матери, ей приходилось исполнять  все  тяжелые  и  неприятные
обязанности, так как мать, обожавшая болтовню и сплетни  с  приятельницами
за чашкой кофе, оставляла за собой право на  сетования,  предоставляя  всю
работу дочери. Позднее,  когда  после  смерти  отца  Иоганна  окончательно
поссорилась с матерью, вышедшей вторично  замуж,  все  ее  знакомые,  даже
отдаленные,  всегда  считали  своим  правом  пользоваться  ее  услугами  и
любезностью и в самых неожиданных случаях обращались к ней  за  помощью  и
советом.
   То, что именно здесь, где она действительно была нужна, то, что  она  в
деле Крюгера оказалась бессильной, - злило ее сейчас до бешенства.  Теперь
она знала, что совершила ошибку, своевременно энергично не позаботившись о
нем. Ее теория о необходимости полной самостоятельности каждого  человека,
нарушать  которую  без  просьбы  другого  нельзя,  была  чересчур  удобной
отговоркой. Когда связываешь себя с человеком, как она с  Мартином,  зная,
что он собою представляет, надо принять на себя и ответственность за него.
   Опираясь подбородком на короткую грубоватую  руку,  Иоганна  сидела  за
столом, вспоминая Мартина  тех  дней  и  часов,  которые  вызывали  в  ней
наибольшее восхищение. Вспоминала, например, как однажды они вместе были в
маленьком тихом городке со старинной чудесной картинной галереей,  которую
Мартин  собирался  опустошить  в  пользу  Мюнхенского   музея.   С   каким
превосходством и убедительностью  обошел  он  недоверчивых  провинциальных
ученых, навязав им всякую старую мазню, от которой ему хотелось освободить
свой Мюнхенский музей, и выманив у них своей болтовней лучшие вещи  из  их
собрания! Когда затем, после длительных  переговоров,  трудный  обмен  был
окончательно решен, Мартин  имел  еще  дерзость,  ей  и  себе  на  потеху,
поставить условие, чтобы магистрат достойным образом отблагодарил  его  за
труды по пополнению городской галереи и устроил в его  честь  банкет.  Она
сидела, опираясь подбородком на руку, склонив свое свежее лицо с  коротким
тупым  носом.  Она  ясно  видела  перед  собой  лицо  Мартина,  с  лукавой
серьезностью слушающего тягучую заздравную речь, произносимую в его  честь
бургомистром.
   Затем вдруг она оказывалась с Мартином в Тироле. Рядом с  ними  в  купе
сидел педантичный англосакс, уткнувшийся носом в  путеводитель,  близоруко
ворочавший головой из стороны в сторону и никак не умевший разобраться,  с
какой, собственно, стороны находятся те или иные упомянутые в путеводителе
красоты природы, Мартин все время, к великому удовольствию  пассажиров,  с
самым серьезным видом снабжал чудака  неверными  сведениями,  остроумно  и
находчиво устраняя все его сомнения, незначительные холмики выдавая ему за
знаменитые горные вершины, крестьянские дворы - за развалины замка. А раз,
когда поезд проезжал какой-то городок, он даже уверил бедного  иностранца,
что колонна со статуей мадонны - памятник национальному герою.
   Все до мелочей помнила она. О да, она умела все вспоминать до  мелочей.
Уважать  старые  традиции  -  святость  присяги,   ответственность   перед
обществом и тому подобное - все это прекрасно. Но она  сыта  уже  этим  по
горло и намерена ссылаться на свою хорошую память. Она точно помнит, - это
было в два часа ночи, - когда Мартин тогда пришел к ней. Почему она помнит
это с такой точностью? Да потому, что  они  первоначально  сговорились  на
следующий день совершить прогулку в горы. Но Мартин настоял на том,  чтобы
отправиться на вечеринку. Они поссорились по этому  поводу.  Затем  Мартин
все же неожиданно явился. Разбудил ее. Разве не  вполне  естественно,  что
она взглянула на часы и точно запомнила время? Да, так оно и было; так оно
звучит  вполне  правдоподобно.  Если  у  шофера  Ратценбертера  есть   все
основания иметь хорошую память, то и у нее есть не менее ценные  основания
для того же самого. Да, именно  так  все  и  происходило.  Так  она  будет
показывать под присягой, и чем скорее, тем лучше.
   Она не знает, спал ли Мартин с умершей девушкой, Она  этому  не  верит;
она никогда не говорила с ним об этом, это ее не интересует. Но  одно  она
знает, это подсказывает ей человеческий  здравый  смысл:  нехорошо,  чтобы
человек пробыл больше одной ночи под тяжестью  таких  обвинений,  как  те,
которые вытекают из писем и  дневников  Гайдер.  Она  начнет  действовать.
Изыщет способ противодействовать.  Опровергнет,  опираясь  на  неоспоримые
доказательства.
   Она снова позвонила, застала доктора Гейера дома. Сказала ему быстро  и
решительно, что еще раз проверила свои воспоминания, помнит сейчас все, во
всех подробностях. Хочет дать показания. Завтра. Возможна  скорее.  Доктор
Гейер ответил, что по телефону говорить об этом не считает удобным и будет
ждать ее у себя через час.
   Через час. Она пойдет пешком. Но даже и так у  нее  до  ухода  остается
достаточно времени.
   Если она не может увидеть Мартина, то у нее есть хоть его  письма.  Она
подошла к шкатулке, где они лежали, - множество писем из  разных  городов,
проникнутых разным настроением, написанных при различных  обстоятельствах.
Мартин писал легко и не задумываясь, как мало кто в то загруженное  делами
время. Письма были совсем разные. Одни - деловые, сухие, другие  -  полные
молодого лукавства, самых  неожиданных  остроумных  выходок.  Затем  вдруг
длинные,   импульсивные   рассуждения   о   картинах,   о   вопросах   его
специальности, - все это без всякого отбора, полное противоречий.
   Да,  вот  лежали   его   письма,   сложенные   в   порядке,   тщательно
сохранявшиеся. Не попадут ли и его письма в одну из ее  папок?  -  спросил
однажды Мартин, подшучивая над ее страстью к порядку. Она вынула  один  из
листков, взглянула на быстрый, крупный, странно нежный  почерк.  Но  очень
скоро отвела взгляд решительных серых глаз. Положила листок на место.
   В своем неуютном кабинете доктор Гейер  сухо  указал  ей,  что  хорошая
память довольно  опасная  вещь  в  этой  стране.  Гораздо  вероятнее,  что
привлекут к ответственности за лжеприсягу ее,  чем  шофера  Ратценбергера.
Лицо  Иоганны  оставалось  спокойным.  Над  переносицей  прорезались   три
бороздки. Зачем он все это говорит? - спросила, она Гейера. -  Неужели  он
полагает, что это  произведет  на  нее  впечатление?  -  Он  считает  себя
обязанным указать ей на возможные последствия ее  выступления,  -  ответил
сухо адвокат. Она, так же сухо, поблагодарила его за добрые  намерения.  И
ушла улыбаясь.
   Улыбаясь, она вернулась домой кружным путем, через Английский сад. Шла,
напевая сквозь зубы, почти неслышно, мелодию из старинной оперы,  повторяя
все те же несколько тактов. Прекрасный, обширный  парк  замер  в  вечерней
прохладе и покое. Кругом бродило много влюбленных  парочек.  Пожилые  люди
также, после раннего ужина, наслаждались  здесь  вечерней  прохладой.  Они
сидели на скамейках, болтали, курили, спокойно читали  подробные  газетные
отчеты о любви покойной "чужачки" к Мартину Крюгеру.



15. ГОСПОДИН ГЕССРЕЙТЕР УЖИНАЕТ НА БЕРЕГУ ШТАРНБЕРГСКОГО ОЗЕРА

   По той же дороге, по которой накануне проезжал министр Кленк,  ехал  на
следующий день вечером коммерции советник Пауль  Гессрейтер.  Он  ехал  со
своей приятельницей Катариной фон Радольной. Обычно он большую часть  лета
проводил в ее прекрасном поместье Луитпольдсбрунн на берегу Штарнбергского
озера.
   Господин Гессрейтер правил автомобилем - той самой  новой  американской
машиной, которую приобрел три недели  назад.  После  отвратительного  дня,
проведенного в суде, было особенно приятно ехать так, во мгле, по  широкой
дороге сквозь редкий  лес.  Фары  машины  выделяли  из  темноты  небольшие
секторы дороги и ландшафта. Г-н Гессрейтер  ехал  с  умеренной  быстротой,
наслаждаясь наступившей прохладой и уютной  близостью  Катарины.  Из  всех
женщин, которыми он, один из пяти бонвиванов  города  Мюнхена,  когда-либо
обладал, она была ему больше всех по сердцу. Они не были женаты.  Катарина
соединяла в себе все прелести любовницы и супруги.
   Они сидели друг подле друга, вели  ленивую  беседу,  часто  прерываемую
молчанием. Предметом  разговора  был,  конечно,  процесс  Крюгера.  Да,  -
заметил г-н Гессрейтер, - достаточно неприятно участвовать в этом процессе
в качестве присяжного, в известной мере  -  судьи.  Однако  в  присутствии
Катарины он счел нужным напустить на себя известный цинизм, практичность и
самоуверенность. Ведь в конце  концов  он  деловой  человек.  Легко  могло
случиться, что, откажись он от исполнения своей  гражданской  обязанности,
нашлись бы влиятельные лица,  которые  стали  бы  выписывать  керамику  из
других мест. Впрочем, нельзя отрицать, что вся эта история в  целом  очень
интересна. Ну, хотя  бы  эти  письма  покойницы,  которые  были  прочитаны
сегодня, Правда, они достаточно неаппетитны. Просто непонятно, как мужчина
может иметь дело с такой изломанной, сумасбродной женщиной. И все  же  это
без сомнения представляло интерес. Почему, собственно, Катарина никогда не
приходит на  заседание  суда?  Там  были  г-жа  Бальтазар,  сестра  барона
Рейндля, артистка Клере Гольц.
   Он сидел за рулем, осторожно правил бесшумной, послушной машиной.  Была
чудная ночь. Они проехали местечко Штарнберг. На берегу озера  было  много
людей, но ночь поглощала все звуки, все казалось погруженным в тишину.  По
озеру скользил освещенный пароход.
   Нет, Катарина не испытывала ни малейшего желания присутствовать на этих
судебных  заседаниях.  Ее  грудной  голос  звучал   около   него,   полный
самоуверенной лени, всегда вновь и  вновь  волновавшей  его.  Политика  не
привлекала Катарину. От всех  этих  господ,  после  революции  оказавшихся
причастными к политике, пахло, по ее  мнению,  чем-то  затхлым.  Охота  на
Крюгера ей не нравилась. Это имело привкус прокисшего молока. Было  просто
неприятно представить себе, в какое ложное положение  можно  было  попасть
из-за этой дурацкой политики. На каждом  шагу  мужчинам  под  присягой,  в
присутствии судей и газетчиков, приходилось показывать, с какими женщинами
они состояли в связи. А ведь до этого никому не было дела, и это не  могло
иметь никакого значения для управления государством.
   Красивая, пышная женщина говорила все  это  спокойным  низким  голосом,
таявшим в ночном мраке. Г-н Гессрейтер сбоку поглядел на нее. Нет, она  не
улыбалась. Должно быть, она сейчас и не вспомнила о том, что и он однажды,
в связи с требованием о разводе ныне благополучно скончавшегося  г-на  фон
Радольного,  под  присягой  показал,  что  не  состоял  с  ней  в  близких
отношениях. Не колеблясь ни секунды, без малейших угрызений совести дал он
это показание. Разве не был г-н  фон  Радольный,  женившийся  на  Катарине
после ее многолетней  дружбы  с  принцем  Альбрехтом,  весьма  покладистым
человеком, вполне удовлетворившимся видным местом, предоставленным ему  по
случаю его брака баварским двором? Если он вдруг сделался несносным,  стал
устраивать сцены, требовать развода, - разве не  было  вполне  естественно
при таких условиях,  что  г-н  Гессрейтер  вступился  за  свою  прекрасную
подругу? Сейчас, г-н фон Радольный уже умер, и  Катарина  унаследовала  от
него значительное состояние. Как  хорошо,  что  она  тогда  так  энергично
боролась против развода! При помощи денег покойного она привела в  порядок
свое  прекрасное  поместье  Луитпольдсбрунн,  преподнесенное  ей   принцем
Альбрехтом при расставании. На доходы с имения и на ренту,  получаемую  ею
от управления имуществом бывшего баварского королевского дома,  она  может
вести жизнь женщины большого света. Хозяйство  в  ее  поместье  поставлено
образцово, ее охотно принимают при бывшем дворе, особенно у претендента на
престол,  бывшего  кронпринца  Максимилиана.  Ее  дружба  с   Гессрейтером
покоится на крепком основании, она путешествует,  проявляет  благосклонный
интерес к вопросам искусства. То, что она сказала о процессе Крюгера, было
умно, понятно,  соответствовало  ее  положению  и  характеру.  Гессрейтер,
разумеется, не настолько бестактен, чтобы в разговоре  провести  параллель
между своей присягой во  время  тогдашнего  процесса  в  разводе  и  делом
Крюгера. Все же он мимоходом подчеркивает, что только такому  далекому  от
реальной жизни "чужаку",  как  Крюгер,  могли  решиться  навязать  на  шею
подобный, процесс. Рыцарская присяга, при которой  мужчина  отрицает  свою
близость к женщине, стала чистой формальностью. Каждый судья отлично знает
это. Все это похоже на то, как  люди  говорят  "здравствуйте"  тому,  кому
вовсе не желают здравия, и никто такую присягу не  принимает  всерьез.  Но
нельзя, конечно, подавать прямой повод для обвинений  прокурора,  как  это
сделал Крюгер,  ибо  брак  должен  находиться  под  защитой  закона.  Г-жа
Радольная молчала, поэтому немного погодя он добавил, что, в сущности,  он
не большой знаток  социальных  вопросов.  Но  семью  он  считает  основной
ячейкой государства, и брак, следовательно, так же невозможно  упразднить,
как, скажем, религию. Не обязательства брак, разумеется,  налагает  только
на массу, а не на высокопоставленного индивидуума.
   Так подробно г-н Гессрейтер редко высказывался о вопросах  общественной
морали.  Катарина  искоса  поглядывала  на  него.  Обычно  в  периоды  его
патриотически-мюнхенских настроений он начинал длиннее отпускать на висках
волосы, переходившие  в  бачки,  какие  носили  в  этих  краях.  Во  время
путешествий и вообще когда он  ощущал  себя  космополитом,  он  подстригал
бачки короче. Сегодня,  как  и  всегда  в  последнее  время,  бачки  низко
опускались по его мясистым щекам. Так что же такое с ним происходило?  Она
немного  помолчала.  Решилась  наконец  отнестись  к  его  вспышке  как  к
проявлению легкого нездоровья и заметила, прекращая этим  самым  разговор,
что, по ее мнению, неправильно лишать Крюгера  возможности  уехать  в  это
лето на берег моря или в горы, тогда как она, например, и  г-н  Гессрейтер
катаются сейчас по берегу Штарнбергского озера. Красивая,  видная  женщина
пригладила медно-красные волоски, выбившиеся из-под автомобильной шапочки.
Карие глаза на красивом лице с полными губами и  мясистым  носом  спокойно
глядели в скользившую мимо ночь.
   На озере в лодках распевали песни.  Г-н  Гессрейтер,  раскаиваясь,  что
пустился в рассуждения, видима, не интересовавшие его  подругу,  переменил
тему разговора. Он заметил, что вода явно стимулирует людей к эстетической
деятельности. Он сам, сидя в ванне, часто испытывает непреодолимое желание
петь.
   Остаток пути они провели в молчании.  В  глубине  души  г-н  Гессрейтер
считал свою подругу более умной, практичной и лучше знающей свет,  чем  он
сам. Но сегодня он втайне чувствовал  свое  превосходство.  Однажды,  ради
забавы, он дал графологу Иоганне Крайн  проанализировать  ее  почерк.  Его
немного мучила при этом совесть: это  было  как-то  не  совсем  корректно,
казалось нескромным  выпытывать  близкого  человека,  да  еще  при  помощи
третьего лица. Но затем он все  же  остался  доволен,  так  как  результат
анализа в вежливых выражениях подтвердил то, что он и  без  того  знал.  А
именно, что Катарина, обладая практическим умом, была  лишена  романтизма,
чужда всяких полетов фантазии. Она не понимала  и  даже  не  одобряла  его
склонности заглядывать в бездны бытия, сохранять при  всем  своем  видимом
спокойствии и размеренности жизни некоторые не совсем  обычные  взгляды  и
убеждения. То, что он обладал перед ней этим преимуществом, наполняло  ело
мужской гордостью. Как удивилась бы Катарина, узнав о тайном  приобретении
картины - поступке, в котором он хитро и смело проявил себя перед собой  и
светом человеком, лишенным предрассудков, настоящим  европейцем!  Он  ясно
представлял себе е