нуила  на  войне  с  турками,  одна  копия  с  картины   "Отелло
рассказывает, сидя у ног Дездемоны",  затем  один  портрет  маслом  короля
Людвига II. Он гордился тем, что после окончания школы не прочел ни  одной
книги, и охотно пользовался двумя поговорками:  "Не  так  быстро  пруссаки
стреляют" и "Не каждая девушка невинна". Он был постоянным читателем газет
"Мюнхнер цейтунг", "Милитерише вохеншрифт" и "Мисбахер  анцейгер".  Девять
раз он давал присягу, из них девять  раз  ложную.  У  него  была  связь  с
субреткой из венской оперетты. Он рассказывал своей жене две тысячи триста
двенадцать раз, своей возлюбленной три тысячи сто четырнадцать раз, всегда
в одних и  тех  же  выражениях,  в  общей  сложности  двенадцать  забавных
анекдотов об одном из баварских принцев. Когда его возлюбленная скончалась
в возрасте пятидесяти двух лет, он узнал, что у нее  были  вставные  зубы.
Выбитый из колеи таким открытием, он  Перестал  с  достаточной  строгостью
соблюдать диету, предписанную ему  в  связи  с  болезнью  почек,  и  таким
образом умер - ибо это было во время войны  -  геройской  смертью.  В  его
похоронах участвовало семьсот шесть человек. Оркестр исполнил песню "Был у
меня товарищ".


   в) Иозеф Куфмюллер

   Иозеф Куфмюллер, агент по перевозке  пива  в  Ингольштадте,  в  детстве
посещал в родном городе  народную  школу,  научился  читать,  в  некоторой
степени писать,  выучил  имена  баварских  королей  в  их  хронологической
последовательности и точные  даты  битв  франко-прусской  войны  1870-1871
годов.  В  его  квартире  висели  олеография,   изображавшая   коронование
Наполеона папой Пием, портрет короля Людвига II и реклама, на которой  был
изображен пивоваренный завод Ингольштадтского акционерного  общества.  Его
лексикон состоял из семисот  двадцати  четырех  слов.  Его  любимая  песня
начиналась  словами:  "В  оковах,  в  Мантуе".  В  ней  рассказывалось   о
тирольском народном герое Андреасе Гофере, расстрелянном баварцами. За год
он транспортировал в среднем 6012000 литров пива и носил при этом  зеленую
шляпу и бархатный жилет с большим  числом  пуговиц.  Во  время  войны  ему
удалось  продать  в  свою  пользу   несколько   вагонов   крепкого   пива,
принадлежавших  интендантству  и  предназначавшихся  для  лазаретов.   Эта
операция дала ему возможность выдать свою дочь  Кати  за  коммивояжера  по
продаже  предметов  каучуковой  и  асбестовой  промышленности  и   обучить
латинскому языку своего сына, благодаря чему перед последним открылся путь
к карьере высшего чиновника. Он любил игру  в  карты,  особенно  игру  под
названием "гаферльтарок". При этом сбрасывание карт он обычно  сопровождал
прибаутками, часто рифмованными, вроде: "Кто расскажет открыто, не  труся,
как в Калабрии мочатся гуси?", или же изречениями,  порожденными  народной
мудростью, вроде: "Деньги к деньгам". Он давал присягу девять раз, из  них
два раза заведомо ложную, загибая три пальца левой руки. В  его  похоронах
участвовало восемьдесят четыре человека. Над его  могилой  была  исполнена
песня "Был у меня товарищ". Его зять на похоронах так простудился, что  не
мог продать значительного количества  предметов  каучуковой  и  асбестовой
промышленности, вследствие чего пришлось примерно  на  три  года  отложить
приобретение  пианино,  запланированное  в   целях   пополнения   домашней
обстановки.


   г) Иоганн-Мария Губер

   Иоганн-Мария Губер, министериальдиректор, жительствовавший  в  Мюнхене,
четыре года учился в народной школе и десять лет в гимназии. Один  год  он
потерял, так как был оставлен на  второй  год.  Его  лексикон  составляли:
тысяча четыреста пятьдесят три немецких слова, сто три латинских, двадцать
два французских, двенадцать английских, одно русское.  Он  посетил  двести
двадцать один  концерт,  семнадцать  театральных  представлений  и  четыре
тысячи сто восемнадцать  раз  церковь.  У  него  была  старинная  гравюра,
изображавшая  вступление  Тилли  в  пылающий   Магдебург,   один   портрет
баварского короля Людвига II, одна зеленая маска с  лица  Бетховена,  одна
репродукция, изображавшая храм в Пестуме. Его любимым блюдом было сладкое,
приготовленное из яиц, масла и муки и называвшееся "зальцбургские клецки".
Из его любимых песен одна утверждала, что "не прошли еще дни,  когда  розы
цветут", а другая, русская народная  песня,  повествовала  о  "матушке"  и
"красном сарафане". Эти песни служили аккомпанементом  к  его  занятиям  в
министерстве  просвещения  и  вероисповеданий.  Он  проявлял   интерес   к
радиолюбительству, к продукции баварской  фарфоровой  промышленности,  был
членом президиума Союза баварских кролиководов, а также баварской народной
партии. Любил в знак удивления употреблять  взятое  из  старинной  комедии
слове "Шлаппердибикс". Самые тяжелые минуты душевной борьбы он пережил  во
время инфляции, сидя ночью у тела своего  скончавшегося  отца.  Перед  ним
стоял вопрос: должен ли он, ради того  чтобы  облегчить  замужество  своей
дочери, вытащить из зубов отца золотые  коронки,  имевшие  в  этот  период
обесценивания бумажных денег особую ценность? Он давал присягу  семь  раз,
из них три раза - по существу ложную.  Но  так:  как  с  формальной  точки
зрения и эти три присяги сомнений не вызывали, он не счел нужным  загибать
пальцы левой  руки.  В  его  похоронах  участвовало  пятьсот  четырнадцать
человек, оркестром была исполнена песня "Был у меня товарищ".



11. ТАК ЛИ ВЫГЛЯДИТ УБИЙЦА?

   Доктор Гейер подробно писал Иоганне в Париж обо всем, что  было  нового
по делу Крюгера. Нового не было ничего. Вопрос  о  возобновлении  процесса
оставался  на  мертвой  точке.  Доктор  Гейер  находил,  что  для  Иоганны
целесообразнее  оставаться  в   Париже   и   здесь   муссировать   вопрос,
натравливать газеты, разжигать общественное мнение  цивилизованного  мира,
чем   высиживать   в   приемных   саботирующих    ее    дело    мюнхенских
ландесгерихтсдиректоров и советников министерства.
   Иоганна, живя с г-ном Гессрейтером,  вела  довольно  бесцветную  жизнь.
Итак, через пять дней они переедут в снятую им маленькую  квартирку.  Жить
ли в гостинице или в своей квартире, выписывать ли  тетку  Аметсридер  или
нет - было, право, не так уж важно. Тем не менее, после того  спора  между
ней и г-ном Гессрейтером был нарушен последний контакт.
   Господин  Гессрейтер  размышлял:  "Она  такая  спокойная,  тут   что-то
неладно. Никогда теперь не случается, чтобы она вспылила, и  на  кутеж  ее
сейчас тоже не поднять. Только за теннисом она оживает. Своими мячами  она
интересуется больше, чем мной".
   У г-на Гессрейтера в этот период  было  множество  самых  разнообразных
проектов.  Он  вел  Переговоры   с   французскими   предпринимателями,   с
американскими денежными тузами. Он вспоминал Рейндля,  надеялся  "показать
ему". Но в  последнюю  минуту  вдруг  отступал.  "Южногерманская  керамика
Людвиг Гессрейтер  и  сын"  была  делом  солидным,  на  котором  твердо  и
непоколебимо покоилось благополучие коммерции советника Пауля  Гессрейтера
и его красивого дома на Зеештрассе. Не слишком крупные дела с  заграницей,
не  требуя  большого  риска,  давали  достаточную  наживу.  Но  стоит  ему
впутаться в эти новые Крупные предприятия - и  умчит  его  могучий  поток.
Заманчиво было броситься в него: не в одной Баварии будет он тогда "у себя
дома", а во всем мире.  Но  тогда  конец  благодушно-спокойному  сну!  Г-н
Гессрейтер  имел  очень  деловой  вид,  взвешивал,  снова  отступал  перед
окончательным  решением,  снова  взвешивал.  Пока   единственным   видимым
результатом было то, что его бачки все укорачивались.
   Как-то в Париж приехал приятель г-на Гессрейтера по  аристократическому
мюнхенскому  "Мужскому  клубу",  тайный  советник   Дингардер,   один   из
совладельцев "Капуцинербрауэрей". Он рассказал о  всевозможных  мюнхенских
событиях. Ландесгерихтсдиректор Гартль после смерти тещи  получил  большое
наследство в иностранной валюте и теперь ужасно  пыжился  как  в  "Мужском
клубе", так и в зале суда. Генерал Феземан купил в Мюнхене дом и собирался
окончательно поселиться там. Это  делало  Мюнхен  центром  патриотического
движения. Пятый евангелист все растет. Его уже стали побаиваться  -  таким
великим он начал казаться. Магистрат ассигновал новые суммы  на  украшение
Галереи полководцев. Пфаундлер начал репетировать свое большое обозрение.
   Господина Гессрейтера охватила тоска. Он затосковал по своему дому,  по
Английскому саду, по  "Тирольскому  погребку",  по  горам,  по  репетициям
пфаундлеровского  обозрения.  В  тайниках  души,  хоть  он  в  этом  и  не
признавался самому себе, он давно решил  не  связывать  свою  обеспеченную
мюнхенскую жизнь с заманчивым, но возможно  и  гибельным  риском,  который
сулил широкий мировой размах. Если теперь  он  жил  на  чужбине,  то  лишь
потому, что считал своим долгом не закрывать глаза на все  соблазнительные
возможности этого сумасшедшего периода инфляции. Он строил планы,  созывал
совещания, деловито  и  таинственно  говорил  о  предстоящих  серьезных  и
больших переменах. Если уж не плыть в  большом  потоке,  то  все  же  было
волнующе приятно, стоя на берегу, подражать движениям пловцов.
   За два дня до приезда тетки Аметсридер Иоганна, как обещала, поехала  с
Эрихом Борнгааком к  морю.  Ветрогон,  сидя  за  рулем  своего  маленького
автомобиля был мальчишески весел. Он вовсе не был  таким  ветреным,  каким
старался казаться. Как  удивительно  поглощен  он  был  машиной,  с  каким
неподдельным детским любопытством следил  за  движениями  показавшейся  на
дереве  белки!  Совершенно  ясно:  пустота  и  извращенность,  которые  он
демонстрировал перед ней в Гармише и при встречах в  Париже,  были  просто
позой. Имело ли смысл вмешиваться тут, стараться что-нибудь сделать?  Было
ли возможно дать ему новый, хороший старт?
   Пока они ехали, он ни звуком не упомянул о сумбурном  прошлом,  которым
прежде так любил хвастать, Но во время прогулки по прекрасному  солнечному
пляжу сейчас, перед началом сезона, почти безлюдного  курорта,  он  словно
случайно произнес, отразив на своем лице какую-то смесь цинизма, лукавства
и огорчения:
   - Мне, к сожалению, не придется остаться в Париже еще  на  две  недели,
как я раньше предполагал.
   Она слегка вздрогнула.
   - Почему? - спросила она после небольшой паузы.
   - Не следует никого  оставлять  в  одиночестве,  -  произнес  он  тоном
взрослого и умудренного опытом человека.
   Он пустился рассказывать какую-то запутанную гнусную  историю.  Как  ей
известно,  он  вместе  с  г-ном  фон  Дельмайером  занимается  разведением
породистых собак. Основной момент в их предприятии - это вывоз в  Америку.
Но собаки - существа нежные, более нежные,  чем  многие  люди,  и  не  раз
случалось, что во время переправы  погибали  особенно  ценные  экземпляры.
Поэтому они стали перед отправкой страховать собак.  Додуматься  до  этого
было нетрудно, так как г-н Дельмайер был страховым агентом. Но так как  их
дело  процветало,  конкуренты  не  гнушались  никакими  средствами,  чтобы
погубить их. Теперь вот они донесли на г-на фон Дельмайера, что  он  будто
бы страховал собак выше их действительной стоимости и, для того чтобы этот
излишек положить в карман, давал собакам перед погрузкой какой-то медленно
действующий яд.
   Все это он рассказывал, глядя прямо вперед, по обыкновению  насмешливо,
дерзко и небрежно.  Иоганна  остановилась,  внимательно  слушая.  Он  тоже
остановился: они глядели на  море.  Веял  свежий  ветерок,  славные  белые
барашки бежали по стеклянно-зеленой поверхности к  берегу.  Иоганна  и  ее
спутник не глядели друг на друга. Смущенная, взволнованная,  она  закусила
верхнюю губу. Он продолжал говорить. Как  неприятно,  что  молодым  людям,
испытывающим потребность изредка бывать по  вечерам  в  обществе  прилично
одетых людей,  приходится  заниматься  такой  профессией,  как  отравление
собак! Он не желает решать вопрос, в характере здесь дело или в эпохе.
   Над тупым подвижным носом Иоганны прорезались три глубокие вертикальные
складки. Возмутительно самоуверенный, насмешливо-сентиментальный тон этого
мальчишки! Легкий запах кожи и сена. Болезненное удовольствие,  с  которым
он исповедовался. Прочь от этого негодяя. Уйти от него немедленно.
   Но она не уходила. Она даже обратила к нему взор, повернувшись при этом
всем лицом и слегка раскрыв рот;  спросила  через  силу,  слегка  охрипшим
голосом:
   - Ну, а как дело с убийством депутата Г.? Выяснилось что-нибудь новое?
   - С депутатом Г.? - переспросил Эрих. - Меня  это,  откровенно  говоря,
интересует меньше, чем история с собаками. Такой депутат имеет  убеждения,
разглагольствует. Он  говорит:  справедливость,  гуманность,  цивилизация,
пацифизм.  Возможно,  что  он  при  этом  даже  представляет  себе  что-то
определенное. Почему бы ему и не разглагольствовать?  Но  если  он  кричит
слишком громко, он начинает  мешать,  он  надоедает.  Когда  вы  поглощены
работой, а рядом кто-нибудь барабанит на рояле,  верно,  и  у  вас  бывает
желание заставить этого барабанщика замолчать?
   - Но те, кто за такое дело берется?..  -  все  тем  же  ровным,  сухим,
беззвучным голосом спросила Иоганна.
   Эрих Борнгаак улыбнулся многознающей, роковой улыбкой:
   - Эти так называемые выродки иногда очень милые парни.  Честное  слово!
Право,  требуется  больше  решимости,  чтобы   отправить   на   тот   свет
чистокровную   собаку,   чем   толстого,   важничающего   болтуна.    Если
предположить, что господин фон Дельмайер "устранил"  депутата  Г.  и  дога
Туснельду, - думаю, что Туснельда скорее доставила ему бессонную ночь, чем
депутат Г. На реке Ганге,  -  добавил  он,  так  как  Иоганна  молчала,  -
культура древнее, чем на реке Изар. Полагаю, что  на  реке  Ганге  человек
скорее  призадумается  перед  убийством  некоторых  животных,  чем   перед
убийством человека.
   Иоганна шла рядом с ним оглушенная,  почти  парализованная.  Поток  его
уверенных слов врывался ей в уши, действовал на нее  словно  наркотическое
средство. Веял легкий, свежий ветер, море  было  бодрое,  радостное.  Эрих
Борнгаак продолжал оживленно  рассказывать.  Вот  так  и  бывает  с  этими
политическими убийствами. Однажды он гостил в  одном  поместье  в  Химгау.
Незадолго до этого был как раз убит  один  из  вождей  левых,  причем  так
называемый убийца пойман не был. В том имении, черт их там  знает  почему,
решили, что убийца -  он,  Эрих.  Это  оказало  необычайно  притягательное
действие: молодые дамы буквально  льнули  к  нему.  Он  ясно  помнит  одно
катанье по озеру. Он со своей дамой заехал в камыши, окружавшие  пустынный
островок. Не будь он таким заклятым врагом всякой прочной связи, он мог бы
сделать прекрасную партию. У дамы была куча денег!  Она,  кстати  сказать,
была молода и очень мила.
   На обратном пути Иоганна была молчалива. Простилась, когда они приехали
в Париж, быстро, сухо.
   На следующее утро за игрой в теннис испарились куда-то мысли о  собаках
и убитом человеке. Она чувствовала себя свежей и веселой. Но вскоре затем,
против ее воли, в мозгу ее снова  возник  образ  юноши.  Его  разболтанные
движения,  деланное  равнодушие  его  речей.  Казалось,  весь  воздух  был
наполнен легким запахом кожи и сена. Чего добивался этот мальчишка? К чему
ей были его признания? Не хотел ли он взвалить часть их  тяжести  на  нее?
Она была рассеянна в этот вечер, дурно обращалась с Гессрейтером.
   На следующий день появилась несколько раз уведомлявшая о своем  приезде
и затем вновь отменявшая его тетка Аметсридер. Высоко держа  свою  большую
мужеподобную голову, носила она по маленькой квартирке свое  тучное  тело,
очень довольная тем, что ее вызвали. В свое время ее очень обидело то, что
Иоганна так спокойно рассталась с ней. Итак, теперь  выяснилось,  что  без
нее не обойтись! Но это вовсе  не  выяснилось.  Иоганна  не  проявляла  ни
чуточки раскаяния, относилась к присутствию тетки как к чему-то само собой
разумеющемуся, иногда даже тягостному. Как и в Мюнхене, она  не  посвящала
ее в свои дела, а тетка охотно поделилась бы с ней опытом,  поддержала  бы
ее словом и делом, также и  в  области  ее  внутренних  переживаний.  Г-же
Франциске Аметсридер пришлось  ограничиться  заботой  о  питании  Иоганны,
перестановкой мебели и тому подобной практической мелочной работой.
   Господин  Гессрейтер  был  достаточно  опытен  и  знал,   что   никакие
человеческие  отношения  не  остаются  постоянно  одинаково  горячими.  Но
безразлично-любезный тон Иоганны все же казался ему обидным.  В  одном  из
игорных клубов он познакомился с молодой дамой из французского  Индокитая,
приятным, но чересчур требовательным созданием,  понравившимся  ему  своей
кротостью и приветливыми манерами. Он посещал ее через день. Должно  быть,
он был не единственным посещавшим ее, но это его мало трогало.
   Как и можно было ожидать, в квартире Гессрейтера также стало известно о
посещении им  молодой  аннамитки.  Иоганна  осталась  к  этому  совершенно
равнодушной. Но тетка Аметсридер,  безучастностью  Иоганны  обреченная  на
нестерпимую  скуку,  увидела  здесь  случай  проявить   свою   энергию   и
решительность. Она потребует эту экзотическую особу к ответу. Только этого
еще не хватало! Она смотрела на Гессрейтера почти как на зятя. Она положит
конец этому китайскому безобразию!
   Итак, однажды утром она появилась в светлой квартирке мадам  Митсу.  Во
французском словаре она  подыскала  все  слова,  которые  могли  оказаться
необходимыми, чтобы сочно и недвусмысленно отчитать  "китаянку".  Вежливая
служанка попросила обождать: мадам еще в ванне, она примет ее  через  пять
минут. Тучная и решительная, сидела г-жа Франциска Аметсридер  в  нарядной
комнатке, поворачивая  свою  большую,  коротко  остриженную,  мужеподобную
голову,  заглядывала  во  все  уголки,  где  могла  бы   высмотреть   хоть
что-нибудь, способное пробудить в ней волну настоящего гнева против желтой
развратницы.  Но  она  ничего  не  нашла:  все  кругом  сияло  чистотой  и
добропорядочностью. Появилась  мадам  Митсу,  кроткая,  предупредительная,
чуть-чуть  удивленная.  Она  рада  била   чем   возможно   услужить   этой
экспансивной даме, но не могла хорошенько понять ее. Наконец  она  поняла.
Дело идет о толстом приветливом господине. С ним что-нибудь случилось?  Он
хочет, чтобы она пришла к нему? Все слова, подысканные г-жой Аметсридер  в
словаре, оказались непригодными перед этой кроткой, как месяц,  веселостью
мадам Митсу. В  конце  концов,  г-жа  Аметсридер  заговорила  о  ценах  на
съестные припасы и другие предметы домашнего обихода, причем  мадам  Митсу
проявила в этом большую осведомленность. Чтобы не уйти ни с  чем,  тетушка
осведомилась   об   адресе   портнихи,   которая    сшила    действительно
очаровательное кимоно мадам Митсу. Она решила уговорить  Иоганну  заказать
себе такое же. С  этим  адресом,  написанным  на  листке  бумаги  крупным,
нескладным, детским почерком мадам Митсу, вернулась тетушка  Аметсридер  к
обеду в квартиру Гессрейтера.



12. ВЛАСТЕЛИН В СЕРДЦЕ СВОЕГО НАРОДА

   Гигантскими золотыми буквами возвещали фиолетовые плакаты у  церковного
портала: "Важно в  мире  лишь  одно  -  спасти  свою  душу!"  Многие  люди
отозвались на этот призыв, молодые и старые, хорошо одетые  и  оборванные.
Ибо велика была нужда. Хлеб,  по  высоким  ценам  продаваемый  бранившимся
покупателям, не успевал остыть, как его  цена  уже  взбиралась  еще  выше.
Булка стоила три марки, килограмм маргарина - четыреста  сорок  марок,  за
стрижку волос платили восемь-десять марок.  Этими  днями  нужды  и  голода
воспользовалась церковь  для  генеральной  атаки  на  сердца  народа,  для
выполнения своей "миссии". В течение целого месяца были  мобилизованы  все
священники, имевшие хоть какой-нибудь авторитет, и распределены так, чтобы
в каждой церкви мог выступить наиболее