ная,  доставлявшая
немало удовольствий эпоха. Пусть недовольные проклинают это время:  он  из
всех прежних эпох не мог выбрать ни одной, в которую охотнее согласился бы
жить.  Утверждения  Каспара  Прекля,  его  уверенность  в   том,   что   в
марксистском государстве, при всем социальном равенстве, не будет  стеснен
простор личной жизни отдельного человека, - не  уничтожали  полностью  его
сомнений.
   Он  охотно,  таким  образом,  терпел  частые  посещения   спокойной   и
рассудительной дамы, твердо, впрочем, отдавая себе отчет  в  том,  что  ее
суждения о его работе имеют лишь весьма относительное значение. Иногда  он
заговаривал с ней также о Гессрейтере и Иоганне.  Умно,  без  подчеркнутой
заинтересованности, как ему по крайней мере казалось.  Но  она  лучше  его
самого видела, как сильно ему не хватает Иоганны. Она  видела,  что  стоит
только ему закончить работу - и он безусловно опять  вернется  к  Иоганне.
Она старалась перетянуть его к себе. Он нравился ей. Она учитывала  также,
что его, если понадобится, можно будет вернуть Иоганне в виде, ну, скажем,
объекта  обмена  на  Гессрейтера.  И  вот  она  сидела  у  него,   пышная,
медноцветная,  ласково   заинтересованная,   незаметно   ведущая   борьбу,
улыбающаяся, несчастливая.



4. ПРОЕКТ КОШАЧЬЕЙ ФЕРМЫ

   Доктор Зигберт Гейер, в свободной обтрепанной домашней  куртке,  лежал,
положив  под  голову  тонкокожие  руки,  на  оттоманке,  покрытой   рваным
грубошерстным ковром. Его лицо несколько пополнело.  Глаза  были  закрыты.
Напряженно о чем-то думая, он, словно прожевывал что-то, двигал  челюстью,
отчего   равномерно   подергивалась   плохо   выбритая   щека.    Небрежно
расставленная мебель выглядела холодной и неуютной. На  письменном  столе,
нелепые пропорции  которого  постоянно  раздражали  его,  были  разбросаны
бумаги, листы рукописи, газетные вырезки.
   Доктор  Гейер  в  последнее  время  передал  другим  почти   все   свои
адвокатские дела, мало интересовался  и  политическими  делами,  почти  не
выходил из дому. Ел то, что ему подавала его экономка Агнеса.  Он  работал
над рукописью "Истории беззаконий в Баварии от заключения  перемирия  1918
года до наших дней". Все нервное, страстное упорство, которое он вкладывал
во всякое дело, было сейчас обращено на этот  труд.  Он  сам  обещал  себе
награду:  когда  закончит  и  сочтет  удовлетворительной  книгу   "История
беззаконий", тогда он снова примется за  свое  любимое  детище  -  "Право,
политика, история". На самую верхнюю полку над письменным  столом  -  так,
чтобы достать их было почти невозможно, -  убрал  он  дорогие  его  сердцу
наброски. Оттуда они глядели на него, поддерживая его энергию в работе.
   С горячим усердием препарировал он "случаи" для  "Истории  беззаконий".
Он не подходил к телефону, экономке Агнесе было поручено всем  отказывать.
Единственным отдыхом было чтение нескольких  страниц  Тацита  или  Маколея
(*29). Даже газеты, непрочитанные, копились вот уже вторую неделю. Адвокат
Гейер принуждал себя к классически спокойной форме изложения, гнев  и  пыл
оставались скрытыми  в  глубине.  Строго  научно,  опираясь,  на  холодную
логику, обличал он беззакония и насилия. Он знал: баварские беззакония тех
лет были лишь малой частицей беззаконий, творившихся во всей Германии,  во
всем  мире.  Но  баварские  беззакония  он  ощущал  острее  всех   других,
чувствовал за ними крупное властное лицо своего  врага  Кленка.  Пепел  от
сигар,  несколько  книг,  немного  музыки,  передаваемой  по  радио,  кипы
нераспечатанных писем, непрочитанные газеты - вот  что  окружало  его.  Он
напрягал все силы, трудился наедине со своими мыслями. Шлифовал, добиваясь
классически  спокойного  изложения  "Истории  беззаконий  в   Баварии   от
заключения перемирия 1918 года до наших дней". Дело  Крюгера  было  мелкой
крохой в этой массе  материала,  холмиком  среди  горного  хребта;  он  не
упоминал о нем.
   Для экономки Агнесы настали хорошие времена.  Растрепанная,  желтолицая
женщина бродила на цыпочках,  с  собачьей  преданностью  стараясь  угодить
этому человеку. Он терпеливо подчинился некоторому внешнему  порядку.  Она
могла теперь убирать комнаты, заставляла его  регулярно  есть.  Он  теперь
принадлежал ей  одной.  С  восторгом  выполняла  она  его  распоряжения  -
оберегала его от всего, что могло помешать  ему  работать.  Отгородила  от
внешнего мира. Вот уже вторая неделя, как он - разве что случайно выглянет
на улицу - не видел ни единого человека. Экономка даже  и  корреспонденцию
его принимала и проглядывала. Заботилась о его финансовых делах.  Так  как
он, ленясь, сидел дома, вместо того чтобы делать  деньги,  ей  приходилось
самой шевелить мозгами. Времена были тяжелые, инфляция превращала в  ничто
все  накопленные  капиталы.  За  доллар  платили  уже  до  трехсот  марок.
Деятельность домашних хозяек, которым в те времена приходилось хлопотать о
бесчисленных  мелочах  плохо  организованной  будничной  жизни,  требовала
большой затраты энергии. Добывать съестные припасы  и  все  необходимые  в
обиходе   предметы   было   очень   трудно,   это   требовало    быстроты,
осмотрительности я неослабного внимания. На деньги, не потраченные на этой
неделе, на следующей неделе можно будет  купить  лишь  половину.  Торговцы
отказывались принимать непрочную местную валюту, многое продавали лишь  на
иностранные деньги. Стремясь доставить  своему  доктору  хорошее  питание,
Агнеса лестью и хитростями выторговывала у темных деревенских  спекулянтов
дорогие припасы, высматривала все новые возможности. Это требовало нервов,
организаторского таланта, быстрых решений, постоянной настороженности. Она
и  на  бирже  спекулировала  ради  него:  ее  хриплого,  нервного   голоса
побаивались  за  барьером  небольшого   отделения   банка,   которое   она
удостаивала своими поручениями.
   Капризного доктора Гейера ни на минуту  нельзя  было  выпускать  из-под
наблюдения. Кто, пока она бегает за покупками,  в  банк  или  охотится  за
съестными припасами, подойдет к телефону, отзовется на  звонок  у  дверей,
позаботится о всех мелочах?
   Адвокат между тем  целиком  впрягся  в  работу.  Его  радовала  чистота
последовательных умозаключений, ясность логического построения.  Он  верил
мыслителю, объяснявшему этику  с  помощью  геометрических  образов  (*30).
Никогда в жизни не  чувствовал  он  себя  таким  счастливым,  как  сейчас,
наслаждаясь своим искусством излагать  одно  судебное  дело,  десять  дел,
тысячу дел, излагать так, чтобы даже самому тупому,  не  желающему  видеть
стала ясна эта система,  ненавистная,  лживая  система  выдавать  насилие,
деспотизм,  погоню  за  наживой,  политиканство  -  за  этику,  убеждения,
христианство, право, закон.
   Он писал. Усмехался.  Вычеркивал  лишние  предложения.  Достигалась  ли
более четкая линия? Он проверял еще раз. В  то  время  как  он  тихо,  без
интонаций Читал самому себе написанное, в передней раздался звонок. Он  не
обратил на это  внимания,  восстановил  первоначальное  построение  фразы,
чтобы снова проверить, Сократил старое предложение до пяти слов,  проверил
еще раз. Звонок в передней дребезжал настойчиво,  длительно.  Ну  конечно,
никто не заботится о  нем.  Эта  Агнеса  -  ротозейка,  не  знающая  своих
обязанностей.  Мешать  ему  она  способна  постоянно,  а  вот  когда   она
действительно нужна, тогда ее нет как нет. Охая,  брюзжа,  шаркая  ногами,
вышел он в темную переднюю. Отпер дверь.
   Отшатнулся. Перед ним стоял молодой человек, дерзкий, легкомысленный, с
насмешливой улыбкой на очень красных губах. У адвоката сдавило горло.  Ему
показалось, словно вся кровь разом прилила к голове. Он покачнулся,  жадно
ловя воздух, раскрыл рот, в то время  как  юноша,  все  так  же  улыбаясь,
продолжал стоять на пороге.
   - Можно войти? - спросил наконец Эрих. Адвокат отступил от двери.  Эрих
осторожно, без шума запер ее, последовал  за  адвокатом  в  его  неряшливо
обставленную комнату.
   Огляделся. Увидел книги, беспорядок, -  отсутствие  уюта,  жалкую,  без
любви и внимания расставленную мебель. Не скрыл своего  пренебрежения.  Он
был здесь впервые. До сих пор всегда адвокат приходил к нему. Для  доктора
Гейера приход к  нему  мальчика  был  большим,  огромным  событием.  Более
важным, чем "История беззаконий", более важным, чем что бы то ни  было  на
свете. Ужасным несчастьем было то, что он был к этому так не  подготовлен.
Он так часто представлял себе эту минуту, так часто представлял  себе  все
то, что он мальчику скажет, и ласковое и сердитое. Но теперь все  стерлось
в его памяти. Неряшливый, отупевший, растерянный, бесконечно жалкий  стоял
он перед своим мальчиком, когда тот в первый раз пришел к нему.
   - Не сесть ли нам? - произнес, наконец, Эрих. - Насколько  это  удастся
здесь сделать, -  добавил  он,  с  вызывающим  пренебрежением  оглядываясь
кругом.
   - Конечно, - сказал адвокат. - Здесь немножко неуютно, -  продолжал  он
почти виноватым тоном. Никогда еще не  говорил  он  ни  одному  посетителю
таких вещей. Мальчик сидел перед  ним,  закинув  ногу  на  ногу,  с  видом
светского человека. Он сразу же захватил  инициативу  в  этой  беседе.  Он
говорил развязно,  с  северогерманским,  столичным  акцентом,  а  адвокат,
пришибленный, покорный, беспомощный, сидел перед  ним  на  кончике  стула,
ждал.
   - Ты, верно, удивлен, что я явился к тебе? -  перешел  наконец  Эрих  к
делу.  -  Ты,  разумеется,  понимаешь,  что  я  без  особого  удовольствия
встречаюсь с тобой. А здесь-то уж во всяком случае.
   - Я знаю это, - произнес доктор Гейер.
   - Но мне представляется такое блестящее дело, - продолжал Эрих, -  что,
несмотря на всю мою законную антипатию, мне пришлось все же прийти к тебе,
для того чтобы ты ссудил меня мелочью, без которой мне не, обойтись.
   И он принялся  излагать  фантастическую  историю  о  какой-то  кошачьей
ферме, которую он предполагает организовать, для того чтобы потом устроить
грандиознейшую  комбинацию  с  кошачьими  шкурками.  Кошек  будут  кормить
крысами:  четырех  крыс  достаточно  для  питания  кошки.  А  крыс   будут
откармливать трупами  ободранных  кошек.  Каждая  кошка  за  год  принесет
двенадцать  штук  котят,  крысы   размножаются   вчетверо   быстрее.   Все
предприятие, таким образом, кормит само себя  автоматически.  Кошки  будут
пожирать крыс, крысы будут пожирать кошек, а  предпринимателям  достанутся
шкурки. Как доктор Гейер сам может убедиться, - дело совершенно простое  и
ясное. В то время как мальчик развивал свой план, развязно, не скрывая его
фантастической  нелепости,  скорее  даже   с   некоторой   дозой   издевки
подчеркивая ее, доктор Гейер разглядывал брюки, облекавшие скрещенные ноги
молодого человека, так как только изредка решался  поднять  взгляд  к  его
лицу. Брюки были клетчатые, тщательно выутюженные. Адвокат Гейер  подумал,
что он сам, вероятно, никогда не носил таких хороших  брюк.  Они  казались
широкими, свободными  и  в  то  же  время,  благодаря  крепко  заглаженной
складке,  ложились  строго  правильно.  Из-под  них  выглядывали   тонкие,
дорогие, слабо поблескивающие носки. Ботинки сидели великолепно, плотно  и
удобно облегали ногу. Несомненно, они были сделаны на заказ.
   Доктор. Гейер, неряшливый, сидя в неизящной  позе,  избегал  глядеть  в
лицо мальчика.  Его  взгляд,  блуждая,  опускался  к  полу.  Он  рассеянно
прислушивался к нагло-фантастической  истории,  которую,  явно  издеваясь,
разворачивал перед ним Эрих. Он думал о том,  что  сказала  бы  мать,  что
оказала бы Эллис Борнгаак на то, что мальчик сидит перед  ним,  у  него  в
доме, вынужденный, несмотря ни на что, просить у  него  помощи.  Он  видел
перед собой высокую девушку Эллис, такой, какой увидел  ее  тогда,  давно,
когда после выдержанного экзамена отправился на две-три  недели  на  берег
австрийского озера. Он, верно, был тогда в очень  приподнятом  настроении,
остроумен, настойчив, охвачен чувством, быстро передававшимся  другому.  В
общем, для него и сейчас еще было загадкой, как он мог привлечь к себе эту
высокую, красивую  девушку.  Она  была  свежа  -  упругая  кожа,  крепкое,
стройное тело, красивое, смелое, но очень  умное  лицо.  Часто,  глядя  на
Иоганну Крайн, вспоминал он ее и те теплые ночи на берегу озера, когда они
лежали  рядом,  разленившись,   счастливые,   смеясь   над   неудобствами,
причиняемыми  летавшей  кругом  мошкарой  и  ползавшими  во  мху   жуками,
муравьями. Неужели это он лежал тогда в лесу с  этой  девушкой?  А  потом,
когда начались осложнения, когда она забеременела и не  знала,  вынашивать
ли ей дитя... Разрыв с ее строгой мещанской семьей. Как она тогда все-таки
оставалась на его стороне, как был он счастлив, отдавая  ей  те  небольшие
деньги, которыми располагал. Как она  колебалась,  выйти  ли  ей  за  него
замуж.  Отказалась,  затем  дала  согласие  и,  наконец,  все  же   твердо
отказалась. Как она потом - он и до сих пор не знал за  что  -  стала  его
ненавидеть. Холодно насмехалась над его фантазиями  и  порывистостью,  над
его мигающими глазами. Каким беспомощным он  чувствовал  себя  перед  этой
ядовитой ненавистью. Как она презрительно отвечала ему отказом,  когда  он
настойчиво предлагал ей выйти за него  замуж.  Как  она  в  конце  концов,
именно  тогда,  когда  его  дела  стали  поправляться,  вдруг   отказалась
Принимать  от  него  деньги.  Переехав   в   Северную   Германию,   порвав
окончательно со своей семьей, не отвечала на его письма. Терпела  лишения,
с трудом добывая необходимое для жизни.  Растила  ребенка  в  ненависти  к
Гейеру, и этому еврею, которого она в течение нескольких недель  любила  и
который затем стал ей ненавистен, словно какое-то  омерзительное,  вонючее
животное. Как затем мальчик - должно быть,  потому,  что  ему  осточертела
убогая, бесцветная жизнь дома, и потому, что он не подходил для  гимназии,
- добровольно, совсем юным ушел на фронт. Как мать умерла от  гриппа.  Как
мальчик вернулся, развращенный войной, ветреный, неспособный  к  серьезной
работе. Как родители покойной с неохотой кое-что сделали для него и  затем
окончательно от него отвернулись. Как  он,  адвокат,  предлагал  ему  свою
помощь, все более и более настойчиво, постоянно натыкаясь  на  отказ.  Как
мальчик связался с этим неприятным субъектом, с которым он вместе  был  на
фронте и который, хотя он был на восемь лет старше, все же так удивительно
походил на него, - с  этим  омерзительным  фон  Дельмайером.  Как  адвокат
встречался с мальчиком на  нейтральной  почве,  пытался  помочь  ему.  Как
глухая, необъяснимая  ненависть  матери  по  наследству  передалась  сыну,
постоянно полыхала навстречу беспомощно терявшемуся  Гейеру.  Как  мальчик
издевался над ним, именно от него всегда старался скрыть свои следы.
   Все это передумал, пережил, перечувствовал адвокат Гейер,  в  то  время
как Эрих сидел перед ним - юное ничтожество в прекрасно выутюженных брюках
и безукоризненных ботинках - и развивал дурацкий проект кошачьей фермы.
   - Господин фон Дельмайер также участвует  в  этой  деле?  -  неожиданно
спросил доктор Гейер.
   - Ну, разумеется, - вызывающе ответил  Эрих.  -  Ты  имеешь  что-нибудь
против?
   Нет, адвокат ничего не имел против этого. Что же он Мог иметь против?
   Эрих объяснил, что кошачья ферма - лишь одно из многих дел, которые  им
представляются. Для людей, - не для бессильных старцев, разумеется, а  для
молодых людей, обладающих достаточной энергией, -  сейчас  хорошее  время.
Если из кошачьей фермы ничего не выйдет, что ж, тогда пустят в ход одно из
бесчисленных других дел. Ну вот, есть  хотя  бы  целый  ряд  первоклассных
политических  организаций,  крайне  нуждающихся  в  благонадежных  молодых
людях. У него изумительные связи.  Он  перечислил  несколько  имен.  Вожди
правых организаций, вожди ландскнехтов - Тони Ридлер  и  как  их  еще  там
зовут, герои нелегальных  корпусов  и  объединений.  Имена,  вызывавшие  у
адвоката  чувство  физического  отвращения,   презрения,   -   насильники,
принадлежащие к какой-то низшей породе людей, ближе стоящие к зверям.  Да,
со всеми ими  Эрих  и  его  друг  фон  Дельмайер  поддерживали  отношения.
Возможны разнообразнейшие политические комбинации. Если с кошачьей  фермой
не повезет, что ж, тогда можно будет  глубже  окунуться  в  эти  дела.  Он
глядел на адвоката, выкладывай все это -  нагло,  с  видом  превосходства,
язвительно. Но адвокат сидел,  опустив  глаза.  Молчал.  Казалось,  он  не
слушает.
   Мальчик вдруг заявил, что у него  очень  мало  времени.  Он  предлагает
адвокату решиться: согласен ли он поддержать предприятие или нет.
   Адвокат поднял глаза. Смутно вспомнил, что тогда, во  время  нападения,
ему показалось, словно он видит легкомысленное лицо страхового агента  фон
Дельмайера. Он с трудом поднялся. Хромая, прошелся по комнате. Принес свою
палку. Снова, хромая, прошелся взад и вперед.  Принес  папирос.  Предложил
мальчику. Тот помедлил, но взял.
   - Сколько тебе нужно денег? - спросил адвокат.
   Эрих назвал не особенно большую сумму. Адвокат, шаркая  ногами,  вышел,
Эрих остался  в  комнате,  покурил,  поднялся,  не  стесняясь  заглянул  в
рукопись, взял с полки книгу. За стеной слышался голос адвоката  и  чей-то
другой, высокий,  плаксивый,  хриплый,  о  чем-то  умолявший  его.  Долго,
бесконечно долго доносился этот горячий,  частый  шепот.  Обладая  хорошим
слухом, юноша мог кое-что уловить из  этого  разговора.  Он  сделает  себя
несчастнейшим человеком, - убеждал адвоката хриплый  голос,  -  если  хоть
что-нибудь даст этому проходимцу. Тот повадится сюда  шляться.  Да  и  без
того денег нет: доктор Гейер ведь совсем перестал заниматься чем бы то  ни
было, что приносит доход.  Она  с  трудом  наскребает  те  гроши,  которые
необходимы, чтобы прилично кормить адвоката. А тут  ими  так  бессмысленно
швыряются.
   Вернувшись  в  комнату,  старик  принес  несколько  смятых  иностранных
банкнот и немного немецких денег. Молодой человек серьезно  и  внимательно
оглядел иностранные банкноты, аккуратно разгладил их,  положил  в  карман.
Адвокат, - заявил он, - вкладывает свои деньги в  прекрасное  предприятие.
Пусть он только не думает, что оказывает какую-то любезность и приобретает
право на благодарность. Он просто делает с  ним  дело.  Риск,  разумеется,
известный есть, как и во всех делах сейчас. С этим он и ушел.
   Ему вслед без удержу бранилась и  причитала  экономка  Агнеса.  Адвокат
сидел  в  своей  неряшливо  обставленной  комнате.  Он  машинально  поднял
брошенный мальчиком окурок и  положил  его  в  пепельницу.  Он  чувствовал
голод. Но Агнеса, вероятно, чтобы наказать его, не  принесла  ему  поесть.
Итак, они занимаются политикой! В этом виноват Кленк. Да, и в этом  также.
Он  снова  принялся  за  "Историю  беззаконии".  Сидел  перед   рукописью,
опустошенный, бессильный, курил,  вглядывался  в  проплывавшие  перед  его
внутренним взором образы, не работал.
   Он велел приготовить ванну. Уже несколько дней он не принимал ванны. Он
лежал в теплой воде, тело его обретало покой. Разве не  победой  было  уже
одно то, что мальчик пришел к нему? Он вспомнил о  его  матери,  об  Эллис
Борнгаак.  Всегда,  когда  мальчик  серьезно  а  чем-нибудь  нуждался,  он
обращался не к ее родителям, он приходил к нему.  Адвокат  Гейер  тихонько
покачивался в теплой воде, улыбался. Дикий нрав и дикие  привычки  были  у
мальчика, и держался он как-то бессердечно и сухо,  -  этого  отрицать  не
приходилось. Но виной этому было положение в стране, виной был Кленк. И во
всяком случае мальчик пришел к нему.
   Адвокат вышел  из  ванны,  медленно,  необычайно  тщательно  оделся,  к
удивлению не перестававшей браниться  и  причитать  Агнесы.  Отправился  в
лучший в городе ресторан, в ресторан Пфаундлера, хорошо поел, выпил  вина.
Оживленно беседовал со встреченными там знакомыми. Вечером, поставив около
себя бутылку хорошего